Один человек в монашеской рясе был чрезвычайно важен и значим для меня. Когда он ушел из жизни, стало понятно, что он был, вероятно, больше чем просто человек. Это стало очевидно после того, как его земные дни завершились. Наместник Свято-Успенского Второ-Афонского мужского монастыря архимандрит Силуан для меня, как и для многих людей, оказался именно таким — мы осиротели, не являясь генетически его детьми, да и не будучи таковыми по возрасту.
Мы познакомились с ним семь лет назад, он дал интервью журналу и как-то незаметно приручил, сделав монастырь очень важной составляющей жизни моей семьи. Красивый и внешне и духовно, отец Силуан поражал своим современным взглядом на мир, способностью увидеть главное в человеке, понять его душевные метания и найти слова ободрения и утешения. При моей комсомольской организационной хватке меня поражало, как при кажущейся непрактичности ему так много удалось сделать в монастыре. Достроили и оснастили келейный корпус, возвели архиерейские покои, лавку, где сегодня продаются свечи и заказываются службы, обустроили открытую площадку, которая превращается в храм под открытым небом, организовывали торжественные приемы для высоких гостей в дни особых праздников… Причем все это как вторичное, сопутствующее главному — постоянному несению службы и работе с жителями городов Кавказских Минеральных Вод — в библиотеках, школах, студенческих аудиториях.
У него была удивительная способность общаться с людьми. Каждый считает, что уж к нему-то отец Силуан относился совершенно по-особому и именно с ним у него были наиболее близкие, доверительные отношения. Среди людей после сорока немало тех, кто рос и воспитывался в семьях невоцерковленных и даже просто неверующих. Мы с мужем вообще обряд крещения принимали вместе с нашим полугодовалым сыном. Правда, и в школьные и в студенческие годы я иногда ходила в храм, свечи ставила и всегда знала — Господь есть. Мне это еще бабушка Фекла в детстве рассказала. Но исповедаться, причаститься, отстоять службу… Как же это нелегко, если это не стало нормой с детства! Я задавала отцу Силуану самые «еретичные» и критичные вопросы: о несовершенстве священничества, о целесообразности некоторых церковных и околоцерковных особенностей, о современном мире и характере времени… Он не торопил меня с исповедью, но говорил неназойливо, что надо исповедоваться и причащаться, не страдать манией величия, думая об уникальности своих грехов и прегрешений.
И как же было тяжело сделать это в первый раз! Когда тебе уже немало лет, и ты и сам со всей беспощадностью оцениваешь каждый свой поступок, мысли, чувства и их оттенки… Он провел меня через это «самобичевание». Мы даже договорились, что только ему я буду исповедоваться впредь, потому что не могу приезжать в монастырь и ходить, как голая. Он только улыбнулся. С чувством юмора у него все было хорошо. Каково же было мое негодование, когда два года назад случилось так, что отец Силуан отправил меня исповедоваться отцу Михаилу! Я взбунтовалась, было отказалась, мне велели, да и чин службы по времени не позволял поступить иначе. И только сейчас, после его ухода из жизни, я понимаю, что это он сделал для меня — хотел, чтобы моя связь с монастырем, моя возможность исповедоваться не прервалась по субъективным причинам. И вообще, отмотав пленку событий назад, я понимаю, что очень многие вещи он знал или чувствовал наперед. Мне кажется, что он предчувствовал время своего ухода, когда, казалось бы, ничто этого не предвещало. Меньше чем за год до того, как это случилось, он сказал как-то: «Да разве такая плохая участь умереть?» Я возмутилась: такой молодой, главное, нужен здесь! «Да мне уже 66», — последовал удививший меня ответ. — «И что это за возраст для мужчины?» — «На все воля Божья!» Он знал, где будет его могила, — за алтарной стеной
храма.
Из-за командировки, от которой нельзя было отказаться в силу принятых ранее обязательств, я не смогла быть на похоронах. И все время, пока находилась в поездке, напротив балкона гостиничного номера на дереве сидел ворон, посланник вечности, которого не замечал все эти дни никто, кроме меня. Это выяснилось, когда в последний день, рассказывая об отце Силуане, я обратила внимание на ворона, кстати, убедившись в очередной раз, что в одной и той же материальной реальности каждый видит то, что видит.
Отец Силуан исповедовал и причащал на дому моих родителей, был рядом в дни недетских испытаний, связанных с тяжелым уходом из жизни моего отца, он отпевал его и предавал земле, он помог мне пережить мировоззренческий кризис, воспоследовавший за этим. И обрадовался, когда в другой аналогичной ситуации услышал от меня: «Господь испытаний не по силам не посылает, но и милость Его беспредельна». В монастыре на неделю принимали моего сына, когда в сложном подростковом возрасте я теряла понимание, как удерживать с ним связь. Отец Силуан ставил меня на долгие по времени монастырские службы и научил чтить молитвенный труд монахов, а также почувствовать вкус нехитрой монастырской трапезы в пост. Он даже спонсировал какие-то суммы на издание журнала (в то время я была учредителем и издателем журнала «Мужской характер»), когда было совсем трудно. А сколько раз он молился о разных людях по моей просьбе!
А потом с ним случился инсульт. Хорошо, что в это время оказался в монастыре Юрий Викторович Васильев, бывший мэр Пятигорска, в то время депутат Госдумы РФ, и принял меры по немедленной госпитализации. Иначе мы лишились бы возможности общения с отцом Силуаном значительно раньше. В больнице, в санатории, а потом опять в больнице мы с ним довольно много общались, потому что он позволил мне его навещать. Хотя мне грех жаловаться, и в монастыре мы много говорили. Он ни на что не жаловался. В больнице, когда мы виделись в последний раз, рассказал о поездке в женский монастырь в центр России к целебному источнику. Там у него появилось жжение в груди. Зато впечатлений и переживаний духовного плана было немало. Поездка подарила встречу с удивительными монахинями и старцем Иллией, исповедником самого Патриарха Кирилла. Увидев отца Силуана, тот велел именно ему сослужить, хотя там были священнослужители и более высокого чина.
Отец Силуан умел быть строгим. Однажды во время причастия ему показалось, что одна женщина (вероятно, у него были основания для этого) не проглотила кусочек просфоры, которая, как известно, является символом части тела Христова, и он потребовал открыть рот. Со мной он тоже пару раз разговаривал неожиданно для меня взыскующе. Как-то раз я стала расспрашивать о старчестве. Он резко меня оборвал, сказав, что когда я дорасту духовно, только тогда мне откроется доступ к старцам, а пока во мне сидит журналистское любопытство, говорить об этом всуе непозволительно. Как-то после службы и причастия в чистый четверг по завершении трапезы, когда я зашла попрощаться, он строго спросил: «И когда вас ждать в очередной раз?» — «На Троицу». — «А пасхальная ночь? Воскресение?» — «Да мы с подругами ходим освящать куличи в Михайловский храм…» — «Ну да, там, наверное, вас лучше угощают…» Хотя знал, что уж точно не в угощении дело.
Такие люди, как отец Силуан, ничего не говорят так просто. И я пропустила и до сих пор, возможно, не поняла всю суть адресованных мне тогда посланий.
А о старце Иллие он мне во время нашей последней встречи рассказывал в подробностях — это было важно для него. И из монастыря за ним приехали, ждали, а он все никак не мог наговориться! Тогда я только вернулась из поездки, была в Израиле, привезла ему из Вифлеема свечи, которые, якобы, принято дарить священнослужителям, — правда, удивительно пахучие, медовые. Почему я торопилась на очередную встречу? Почему не почувствовала, что видимся в последний раз? Сейчас я думаю, что уж он-то это знал. Спросила об Иллие, действительно ли чувствуется на уровне физических ощущений особый духовный статус этого человека? Ответил, на этот раз не гневаясь на меня, утвердительно. Но так, будто я спросила об интимном: и ему не хочется меня обидеть, но и говорить об этом нельзя.
И на Троицу у нас уже несколько лет сложился свой особый ритуал. У меня в столовой рядом с одной из моих любимых икон с ликом Божьей Матери с младенцем Иисусом на руках стоят букеты, с которыми отслужили службу в монастыре, причем в алтаре. Друзья сына нередко сидят под этой иконой, рядом с этими букетами, что меня радует. А началось все с того, что как-то в конце службы, когда получают благословение и целуют крест, отец Силуан пригласил меня на праздничную трапезу. Говорю: «Не могу, одета не по случаю (хотелось потом прогуляться по Бештау) и не одна, а с подругами. Лучше подарите мне веточку от букета». Отец Силуан мои аргументы принял и подарил целый букет.
На днях перечитала опубликованные в журнале «Мужской характер» интервью с отцом Силуаном. Все они не утратили своей актуальности и сегодня. Их можно прочитать в электронной версии на нашем сайте. Но это — интервью, а в памяти масса диалогов, которые хочется воспроизвести,
***
— Отец Силуан, предпочитаю общаться со статусными мужчинами, пахнущими хорошим парфюмом, по значимым проблемам, о философии жизни… А тут судьба выносит на проблему с социально неблагополучным мужиком, изувеченным работниками милиции. Не хочу! Страшно! Что делать?
— Заниматься! Значит, на то воля Божья! — Тогда благословите!
***
— Отец Силуан, мы же с вами друзья?
— Ну да.
— Давайте договоримся, и не потому, что вы сейчас на больничной койке, а я вас пришла навестить (говорим, когда он еще попал в больницу сразу после инсульта и ничто не предвещало скорого ухода из жизни — прим. автора), никто не знает свой день и час. Так вот, кто первый уйдет в мир иной, оставшемуся оттуда помогать должен.
— Конечно!
***
«Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьем духе нет лукавства!» Может, эта фраза из одного из моих любимых псалмов Давида как раз о таких, как отец Силуан? Господи, не вменяй ему греха!
В годовщину смерти отца Силуана Владыка Пятигорский и Черкесский Феофилакт отслужил в монастыре поминальную службу. На могиле установили красивое надгробие — крест из черного мрамора. На могиле в любое время года почти всегда стоят живые цветы.
