Кто делает шаг, тот лишается твердой опоры и находится между тем, чего уже нет, и тем, чего еще нет. Кто находится между тем, чего уже нет и тем, чего еще нет, тот пребывает в настоящем. Человек, делающий шаг, стремится от того, чего уже нет, к тому, чего еще нет. Его сознание пребывает в том, чего уже нет, стремление - в том, чего еще нет, а осознание - в том, что находится между ними. Так, находясь в настоящем, человек, делающий шаг, находится и в том, чего уже нет, и в том, чего еще нет. Если он будет тем, что находится в настоящем, то, чего еще нет, тоже станет настоящим, а то, чего уже нет, тоже станет настоящим. Так, потеряв всякую опору, можно пребывать в том, что называется сейчас.
Детство доистора
Начиная книгу, я не знаю, с чего начать, хотя мне есть, что сказать. Часто бывает так, что ты хорошо представляешь, что и как, но и не очень понимаешь, как взяться за дело.
Во-первых, наверное, сказать, что все имена, пароли и явки - вымышленные, и совпадения - случайны. Не надо искать в именах и названиях реальных персонажей и реально существовавшие места и базы. Если автор сможет вообще не называть имен, он постарается так и делать.
Во-вторых, надо отметить, что все здесь сказанное - чистая правда, изложенная с сохранением минимума деталей во избежание издевательства над читателем. То есть, все было так, как здесь написано, но, как правило, немного сложнее и витиеватей.
Я застал советское время, брежневскую эпоху. И пионерские лагеря, конечно, которые были для меня местом ссылки. Нужно было просто как-то скоротать время, отсидеть положенный срок. И никакие общественные мероприятия в этом не помогали и даже чаще только сгущали ощущение давления и бессмысленной траты обесцененного детского времени. Я сменил много лагерей. Почти каждый летний месяц - что-то новое. Хотя и одинаково нелепое. Помню, в одном лагере был какой-то как бы праздник, где вожатые отрядов были вынуждены отличиться чем-то перед администрацией. Дети не то чтобы скучали, но и энтузиазмом не фонтанировали. И один из вожатых вышел на середину футбольного поля, под невозможно жарящее солнце. В белой пижаме. Или в чем-то вроде белой пижамы. И принялся размахивать руками и ногами, местами делая паузы. Приятель, сидевший рядом со мной на крашеной деревянной скамейке длиной метров в двадцать, повернувшись ко мне, восхищенно прошептал:
- Каратэ...
Это было, пожалуй, единственной сколько-нибудь значащей эмоцией дня. Как видите, я это даже запомнил. Хотя каратэ мне не понравилось.
Драться приходилось не то, чтобы часто, но все же порой случалось. И, как правило, с ребятами постарше. И не всегда один на один, несмотря на то, что это считалось не комильфо - нападать на младших да еще группой. В общем, благородства в моем детстве было немного, сколько бы советских и гуманистических ценностей нам ни внушали в лагерях, школах и семьях. Складывалось правильное впечатление, что у жизни два лица: официальное, скучное и далеко не правдивое - одно, а другое - не то, чтобы честное, а как бы реальное: грязное, жестокое и бессмысленное, как почти все в ту эпоху.
До сих пор, когда я слышу ностальгические всхлипывания по поводу того, как солнечно и беззаботно было тогда, как заманчиво-великолепно жили люди и особенно дети, меня несколько подташнивает от понимания того, что большинство граждан - загадочные балбесы с короткой памятью, плохим зрением и купированным чувством собственного достоинства.
Мне и сейчас еще приходится убивать в себе раба, привычного к хозяйской милости в виде тарелки похлебки. Фигурально выражаясь, конечно. Я давно не работаю ни на кого, кроме себя и своей семьи. Детство учило меня ненавидеть, но подчиняться. И я умею подчиняться, хотя и ненавижу это. И потому, оказавшись на несколько лет мальчиком-мажором, сталкивался с мажорами покруче. И дрался. И старался сделать так, чтобы моя мама, старающаяся держаться за доходное место в одной жаркой и прекрасной стране, не вылетела с этой заманчивой работы по причине сынка без тормозов, подравшегося с генеральских сынком, например.
Мажоры были простыми детьми, только сильно избалованными. Они хвастались шмотьем, игрушками, комиксами и разной другой чепухой, бесполезной и скучной. Были и другие редкие ребята, которым, как и мне, это все было в основном пофигу, но большинство... Большинство всегда решает все. И то, как мы сейчас живем, решило все то же глупое большинство. Глупое и жадное до скудной собственности. Большинство, которое легко купить, если у тебя есть полкило иностранной жвачки. И большинство бежит подчиняться тому, кто закажет любую музыку просто потому, что у него есть то, чем наделило его большинство. Так устроено нелепое рабское общество. Поэтому с рабством в себе мне приходится бороться каждый день.
Некоторые мажорские дети покупали себе переводные издания с разными названиями на обложках. Я говорю о тех названиях, которые содержали слово Каратэ. И учились бить тех, кто слабее. После, уже в Союзе, я часто встречал среди бойцов тех, кто приехал из заграницы с каким-нибудь самоучителем и типичной мажорской наглостью. С этого, мне кажется, и начиналось каратэ в нашей стране.
Я ненавидел каратэ не меньше, чем советскую идеологическую двуличность. По сути, советское каратэ и есть детище советской двуличности. Мальчики-мажоры своими экзерсисами в белых пижамах внушили мне далеко идущее отвращение к этому направлению самовыражения. И я предпочитал болтаться на турнике и просто бить обидчиков. Сильно и равнодушно.
Но окружение не может не влиять на нас. И то, что не внушает отвращения, то, что остается нейтральным, легко срастается с привычками и пристрастиями. Там, в жаркой далекой стране, я все же порой тренировался после школы бить ногой, осваивая что-то вроде еко-гери. Просто почему-то мне это понравилось.
Отец моего приятеля, очень хороший человек, имевший очень хорошего и скромного сына, как-то сделал мне такое предложение: его сын хочет освоить каратэ, но поскольку за дело следовало бы взяться серьезно, ему понадобится партнер по освоению. Отец был готов организовать все так, чтобы нас забирали после школы, привозили к моему приятелю для обеда и тренировки, а после меня бы отвозили домой. Вот все было замечательно, кроме самого каратэ. Все-таки тогда я стойко его недолюбливал, однозначно ассоциируя с самозабвенно влюбленными в себя и самоуверенными мажорами. И я отказался.