Солнце, лениво поднимаясь, зацепилось рубахой за сопку и, опасаясь сорваться в пролив, глядело в его холодную воду. Разорвав край рубахи, хватаясь за верхушки старых лиственниц, оно поползло на небо. Я проснулся. Каменная тишина давила на слух. Душа грызла сухарь одиночества. Я поднялся, открыл форточку и услышал, как на улице бранится Зинаида Игнатьевна, полная гладкощёкая старушка с серо зелёными, как у кошки, глазами, мясистым носом и пухлыми губами, утратившими былую притягательность и яркость. Я накинул фуфайку и вышел во двор, зачем-то прихватив ружьё. Увидев меня, она закричала, и крик звонким металлом резанул мне слух.
- Ты что же это Пётр, всю скотину заморил! От голода корова на ноги упала. Сколько бедная лежала! Так и умерла, а ты всё водку пил. Вспомню коровьи глаза, полные страдания и муки, сердце сжимается. А сегодня гляжу, гусыня сдохла, гусь ходит один по снегу и всё гусыню кличет. Ты бы хоть гусака зарубил что ли, чтобы не мучился.
- А тебе какое дело! Вот вместо гусака тебя подстрелю, чтобы не орала с утра!- крикнул я и вскинул ружьё.
- Я своё уже пожила, да и умру в твою могилу не лягу,- с горечью сказала она и, бурча что-то себе под нос, пошла домой.
«Что на меня нашло, напугал Зинаиду Игнатьевну»,- подумал я, прицеливаясь в гуся. Прозвучал выстрел. Гусь, взмахнув белыми крылами, побежал к сараю, я за ним. Петух и три курицы, раскудахтавшись, кинулись в разные стороны. Я загнал гуся в угол сарая и, схватив, вышел с ним на улицу. Чтоб его не мучить, взял топор, и отрубил ему голову, потом облил кипятком и принялся щипать. В калитку ввалился грузный Василий Тимофеевич.
- Пётр, ты, что мою старуху напугал. Я хоть и старый, а так отхожу, что ты про ружьишко то своё и забудешь,- сказал он, глядя, как я ловко ощипываю гуся.
- А что она не в свои дела лезет, да ещё тогда когда похмелиться хочется. Представляешь, в гусака попасть не мог, руки трясутся. Вот сейчас, ощиплю гуся, опалю и зажарю в сковородке с луком. Приходи, угощу.
Стерев сумрак обиды, его лицо осветила улыбка.
- Ну, ты и хитрец! Ладно, приду, у меня там бутылочка припрятана, только давай по-тихому. Сам знаешь мою Зинаиду, разойдётся, мало не покажется. Так я сейчас мигом.
- Василий, ты не торопись. Приходи через час, как раз я управлюсь.
- Ну, хорошо, как скажешь.
Он быстро пошёл к своему дому. Через час Василий вернулся с литровой бутылкой рябиновой настойки. Мы выпили, закусили огурчиками, которые он принёс вместе с настойкой, и стали есть гуся.
- Хорош гусь, особенно под рюмочку,- похвалил Василий.
- А рябиновка так хороша под гуся,- подпел я ему.
- Моя плохую не делает.
- Давай выпьем за Зинкину настойку,- предложил я
- Давай, пусть побольше делает,- согласился Василий..
Мы выпили, посидели, поговорили, потом ещё выпили. Я не заметил как выползли сумерки. Недовольный голос Зинаиды, влетев с улицы в открытую форточку, поднял Василия, и тот спешно засобирался домой. Моя голова стала тяжёлой, сон смежил ресницы и я, уронив голову на стол, уснул. Ночь, сделав огромный прыжок, выпрыгнула из сумерек и скрылась за шторкой снегопада.
Утро холодное снежное сыпало мне в открытую форточку серебристые снежинки, которые тут же таяли. Я поднялся, закрыл форточку и решил пойти в сарай, посмотреть, как мои курочки с петухом поживают. Я еле дотащился до сарая и, открыв дверь пошире, впуская мутный солнечный свет, стал его осматривать. Сарай был пуст. Давя под ногами снег, я пошёл к Василию. У калитки громким лаем меня встретил Тимка, его небольшая белая с чёрными пятнами собака.
- Тимка, ты что, своих не узнаёшь!- крикнул я псу, и вошёл во двор.
Тимка, махая хвостом, побежал впереди меня. Из дома вышел Василий.
- Пётр, тебе чего надо в такую рань?
- Горе у меня. Осиротел я. Было три курицы, да петух и те меня бросили. У тебя есть чем горе проводить?
- Ладно, проходи. Там немного осталось, на похмелку хватит.
Я зашёл в дом. Зинаида Игнатьевна быстро собрала на стол. Василий притащил бутылку настойки. Вдруг я услышал голос петуха, доносившийся из подполья. Он кукарекал, извещая хозяина о своём местонахождении. Я удивлённо посмотрел на Василия.
- Василий, а что это петух у тебя в подполе делает? За что ты его наказал? Не мой ли это? А ну, открывай подпол!
- Ты знаешь, вышел сегодня утречком, гляжу, а они горемыки у сарая стоят, скучившись, мёрзнут, я их пожалел, переловил, да домой принёс. В подпол пустил временно, пока курятник не собью. Я ж не отрицаю, что взял их у тебя, а тебе я заплачу. Зинка, тащи деньги!- крикнул он.
Зинаида Игнатьевна, засуетилась, пошла в комнату и вышла с деньгами. Я посмотрел на стоявшую на столе, настойку, душа размягчилась, как мякиш хлеба в молоке, сердце оттаяло. Я взял деньги, сунул в карман и, опрокинув стакан настойки, не закусывая, направился к выходу.
- Петь, ты что, обиделся? Давай сядем, посидим по-человечески,- с горчинкой обиды сказал Василий.
- Всё нормально. Я не обижаюсь, хотя по большому счёту, чтобы забрать кур, надо бы разрешение спросить.
Зинаида Игнатьевна поднялась со стула и, погрозив мне пальцем, сердито сказала:
- Ты должен нам спасибо сказать, за то, что мы кур с петухом спасли, а то сдохли бы, не сегодня, так к концу недели точно, а так еще тебе и деньги за них дали. И зачем тебе надо было скотину заводить! Ты Петь, не обижайся, пить бросай. Я тебя трезвым забыла, когда и видела, сгинешь, сойдёшь с земли к чертям в преисподнюю.
- Ты, Зинаида Игнатьевна, хоть и не пьёшь, а может так случиться, что вместе со мной пойдёшь. Тебе будет вольно, и мне не скучно.
- Эх, Пётр, нашел, о чём говорить! Я ведь тебе плохого не желаю. Чем водку пить, лучше бы дров заготовил на зиму. Зима уж на носу, а у тебя нет, ни палена,- с укором сказала Зинаида.
- А тебе то что? Не надо глазами в чужой двор ходить, а то ведь я и твой домишко обогреть могу, враз спалю.
- Ты что такой буйный, то застрелю, то спалю. Кто тебе ещё подскажет, как не мы,- пробубнил Василий.
Я посмотрел на, стоявшую на столе бутылку с остатками настойки, варёную дымящуюся картошку, солёные грибочки, аппетитно поблескивающие в растительном масле и луке, нарезанном кружочками и, сглотнув слюну, вернулся к столу.
- Давай, Василий, выпьем за жизнь.
- Давай,- поддержал он меня, разлив остатки настойки по стаканам.
Мы выпили. Я поймал вилкой грибок с кружком лука и, взяв рукой картошку, с удовольствием отправил всё это себе в рот.
- Ты знаешь, Василий, у меня ведь нет никого. Жена меня бросила, с каким-то хмырём уехала, нет ни детей, ни брата, ни сестры. Скучно так жить.
- Всё на судьбу жалуешься, не пил бы и жена бы не ушла. Сам виноват,- сказала Зинаида, бросив на меня зелёный кошачий взгляд.
- Зин, что ты лезешь, когда мужики разговаривают!- прогремел Василий.
- Да я так, о жизни,- оправдывалась она.
- Спасибо говорить не буду, а до свиданьице скажу,- произнёс я, встав из-за стола.
- Ты если что, заходи,- сказал Пётр, хлопая меня по плечу.
Я вышел на улицу и направился к магазину. Снегопад кончился, солнце целовало облака и, растопив снег, бросало на землю лучи, разбивая стёкла в окнах тёмных лужиц. Дороги были мокры и грязны. Осень, собравшись уходить, немного задержалась и, вытряхнув из карманов последнее тепло, медленно поплелась прочь по чёрному завитку дороги. Я дошёл до магазина, купил две бутылки водки и пошёл домой. Я шёл в своё холодное одиночество, где в неопрятной тишине ждала меня тоска.
Я вошёл в дом, разделся и, оставляя за собой грязные следы, сел за стол. В застывшей сковородке лежал недоеденный кусок гуся. Я налил себе пол стакана водки, выпил, занюхал куском засохшего хлеба и стал глядеть в окно. Мне показалось, что кто-то бродит по моему огороду. Я взял ружьё, зарядил и, выскочив на улицу, выстрелил. Услышав выстрел, Зинаида Игнатьевна бросилась к моему дому, громко крича:
- Ты что это, ирод, делаешь! Вась, гляди, Пётр бузит!
Я повернулся на крик и выстрелил. Зинаида, схватившись за грудь, обмякла и сползла на землю.
- Соседка, это ты? Я не хотел!- крикнул я.
" Надо же, в гуся не смог попасть, а в соседку попал не глядя", мелькнула мысль. Небо качнулось в моих переполненных страхом и ужасом глазах. Я бросил ружьё и, сделав шаг, упал в подмерзающую грязь. Я не видел, как вслед за Зинаидой выскочил из дома Василий, как он плакал над ещё тёплым телом своей жены. Я ощутил лёгкость во всём теле и покой. Я не успел ни о ком вспомнить, ни о чём сожалеть. Я просто внезапно умер, оставив пьяную тоску дожидаться меня дома.