Всю жизнь он любил, холил и лелеял самого себя. Пока женщина, столь же занятая собственной натурой, не стала ему нужнее, чем он сам.
Уже который день все, что происходило в маленькой квартире, заполненной антиквариатом и книгами, напоминало скорее абсурдный сон умалишенного. Лидия Романовна, худенькая женщина с потухшим взглядом, но не утратившая даже со временем изысканную тонкость черт лица, медленно и монотонно, словно запрограммированная‚ передвигалась из комнаты в комнату. В это время ее двадцатилетний сын закатывался в очередной истерике. Всеволод что-то говорил о своей ненужности ни ей, матери, ни любимой Даше, ни вообще миру. Но из-за срывающихся внутри, в груди, истерических всхлипов весь его монолог представлял собой лишь набор трудно различимых звуков.
- Замолчи! -Лилия Романовна, пытавшаяся по крайней мере не слишком глубоко впускать в себя этот кошмар, все-таки сорвалась. - Ты даже не представляешь, как ты омерзителен. Сейчас же возьми себя в руки!
Звонкая пощечина по мокрой щеке сына не только не привела его в чувство, но, похоже, Всеволод даже не ощутил удара.
Он был удивительно похож на мать. Те же тонкие губы, острые скулы и небольшие, немного раскосые глаза, в которых даже самые опытные знатоки человеческих натур не могли разглядеть душевных движений. Глаза Всеволода были только органом зрения, а не зеркалом его внутреннего мира. Быть может, внешнее сходство не было бы так очевидно, если бы Всеволод не унаследовал от матери еще и те же амбиции, аристократическую холодность к окружающим и почти стопроцентную уверенность по поводу превосходства собственного я. Севочка был единственным ребенком в очень позднем браке родителей. Его любили, ждали и, кажется, еще до того, как мальчик огласил звонким криком свое явление миру, и папа, и мама были уверены в его красоте, разносторонних талантах и счастливой судьбе.
Лидия Романовна преподавала математику в школе. Любила ли она своих учеников - неизвестно, но то, что точные науки она обожала - однозначно. И совершенно справедливо считалась лучшим преподавателем в школе: благодаря, ей большинство выпускников выбирали именно математическую стезю.
Только в личной жизни Лидии Романовне не везло, хотя была она женщиной обаятельной и эффектной. К тридцати пяти годам Лидия Романовна сохранила очарование и стройную фигуру. Лидия Романовна одевалась в изысканные костюмы, пользовалась дорогими духами выяснением, откуда у нее на это деньги, занимались школьные сплетницы, на что, впрочем, Лидия Романовна не обращала ровным счетом никакого внимания. О ее жизни вне школы знали лишь то, что, кроме умножения и вычитания, Лидия Романовна обожает театр, а лето предпочитает проводить в Евпатории у какой-то неизвестной тетушки.
Однажды, вернувшись с юга, загорелая, поправившаяся Лидия Романовна заявила, что выходит замуж. Быстро принимать решения было знаменитой чертой ее характера, но чтобы расписаться после месяца знакомства, да еще в результате курортного романа!..
Молчаливый, с романтическим выражением лица Игорь Николаевич был по профессии дизайнер- оформитель, а по восприятию мира интеллигент инфантильный, с вечно растерянной улыбкой и страстью к книгам. В сорок лет он был так же одинок, если не считать огромной библиотеки и редких старых вещиц в маленькой квартирке. Рядом с блистательной своей супругой Игорь Николаевич выглядел, мягко говоря, никак. И следующие восемнадцать лет их, по всем критериям общественного мнения, счастливого супружества Игорь Николаевич лишь вырисовывался на заднем плане семейного интерьера.
Через год после свадьбы родился Сева, а через четыре года семья уехала в Германию. Игорю Николаевичу предложили вести несколько проектов по оформлению зданий в бывшей ГДР. Поэтому с того времени, как Сева себя помнил, детство у него ассоциировалось с чистенькими улицами Лейпцига, запахом сосисок и грубоватым немецким языком, который он неплохо освоил за пять лет проживания в стране.
В Германии Лилия Романовна продолжала преподавать в школе при консульстве. На ее уроках Сева откровенно скучал, но нелюбовь сына к математике не огорчала Лидию Романовну. Этот пробел успешно компенсировался его тягой к гуманитарным наукам. Родители стремились дать сыну академическое образование. Пока менее удачливые ровесники разучивали речевки и маршировали на конкурсах песни и строя, Сева путешествовал по Германии, потому что путешествия развивают. Неплохо рисовал, неплохо знал язык, много читал и играл на фортепьяно. Беда Севы была в том, что его способности слишком рано вслух назвали талантом, капризы и откровенную детскую игру - тонкостью натуры. Да и он сам, еще с детства начавший оценивать себя и свои действия, в основном был доволен. У Севы не было друзей, лишь несколько приятелей из школьных любимчиков, что придавало ему вес в глазах остальных учеников. Отличные оценки, всеобщее признание творческих способностей позволяли ему чувствовать свое превосходство, особенно когда, вернувшись из Германии, он пошел в обычную школу.
Однако сознание собственной исключительности было ничем не обосновано и зиждилось лишь на родительской любви. На первом же уроке немецкого языка Сева решил отличиться то ли для того, чтобы расположить к себе новых одноклассников, то ли чтобы задать верный тон своему появлению и, к недоумению учителя, все сорок пять минут смеялся над его произношением. Выходку эту назвали попросту невоспитанностью и хамством, сделав внушительную запись в дневнике для родителей. То, чем закончился первый день пребывания Севы в школе, не ошеломить не могло. Но, чтобы не ранить мальчика, который и сам чувствовал себя неуютно, родители ограничились лишь сожалением. Позже вечером Лидия Романовна со знанием дела подытожила: «Новеньких в школе всегда недолюбливали, но однажды он им покажет!» Тщеславие Севы было утешено.
Следующие годы, проведенные за партой, Сева был озабочен в основном лишь тем, чтобы окружающие не заметили, насколько выше их он себя считает. Поняв после некоторых наблюдений, что известность в школьной жизни приносят только две вещи —активная общественная работа и спортивные достижения, он решил действовать. Первое стало сразу: несмотря на все данные - красноречие и умение общаться с людьми, активистом Сева стать не мог —не так он был создан. Со спортом дела обстояли тоже непросто. Но, проявив яростное упорство, вскоре Сева с гордостью носил звание одного из лучших футболистов школы. Вовремя скорректировав свое поведение, Сева стал любимчиком у учителей, о его дерзости больше никто и не вспоминал. А симпатии одноклассников были не так уж и нужны. Хотя порой Сева чувствовал себя несчастным, и, спасаясь от одиночества, завел себе друга.
Павел оказался спокойным и молчаливым юношей, его в той же степени не замечали в школе, в какой, знали о Севе. Но в конце концов с кем-то, кроме матери, нужно было делиться своими планами на будущее! Да и уже не на все темы Сева мог говорить с Лидией Романовной так же свободно, как раньше. А Павел в любое время готов был выслушать его красноречивые монологи, позволить ему поиграть словом, попозировать. Без этого Сева жить не мог.
После частых и продолжительных разговоров с отцом будущее Севы, наконец, было определено - юриспруденция. «Это даст тебе возможность прилично зарабатывать, при случае прославиться, да с: твоими способностями это и не составит труда», -закончил Игорь Николаевич один из таких разговоров, выбрав для сына из длинного списка достойнейшее занятие. Весь последний школьный год Сева был одержим появившейся мечтой. Но одна история накануне выпускных экзаменов причинила ему маленькое неудобство.
Тот самый Павел, его молчаливый спаситель от приступов одиночества, имел неосторожность сказать вслух что-то неприятное о директоре школы. Все было бы не так трагично, но Павел претендовал на медаль. В общем, вопрос о ее получении директор школы, человек, тщательно следящий за своей репутацией, вынес на комсомольское собрание. Всеволод тоже должен был быть там и проголосовать за друга и за медаль, но уже за свою. В тот день Сева уехал за город и вернулся только к первому экзамену. В итоге и он, и Павел медали получили, но с Севой класс общаться перестал, расценив его опоздание как трусость.
Сева, впрочем, воспринял это спокойно, рассудив, что терзаться из-за этого после выпускного уже глупо. Так он закончил школу, но, если разрыв с Павлом и с классом не нарушил его душевного спокойствия, то внезапная смерть отца заметно покачнула почву под ногами.
Игорь Николаевич умер как-то тихо и незаметно, у себя в библиотеке. Только зайдя попрощаться на ночь, Лидия Романовна узнала, что произошло. Сева в то лето впервые ощутил чувство потери, но еще больше его поразило, как, оказывается, сильно любила мать чудака-отца. Задумываясь об отношениях родителей, он определял их одним единственным словом -привычка, и потому с трудом узнавал в растерянной, уставшей от слез женщине свою мать. Лидия Романовна который уже раз рассказывала сыну о южном знакомстве с отцом и о прошлых радостях и счастье, подаренных ей Игорем Николаевичем, о теперешней своей ненужности. После похорон у Лидии Романовны. случился нервный срыв, она замкнулась в себе и все больше времени проводила в библиотеке, в том же кресле, где умер Игорь Николаевич. Сева чувствовал себя забытым, ему самому пришлось заботиться о своей пище, одежде и без всякого участия мамы переживать на вступительных экзаменах в университет.
Одиноким и опустошенным Сева стал студентом юридического факультета. Но вскоре его поглотила суматошная университетская жизнь, обилие милых, приветливых людей. Он полюбил многие предметы и с удовольствием грыз гранит науки. Следующие три года пролетели незаметно и были похожи друг на друга, как студенческие вечеринки. Изменился Сева: во-первых, он стал мужчиной в полном смысле этого слова; во-вторых, он начал баловаться спиртным; в-третьих, реже ночевал дома. Однако беззаботным студентом Сева не был. Такие понятия, как развлечения и сессия, никогда не путались в его голове. Экзамены Сева всегда сдавал без «хвостов», и своими знаниями и ответственностью располагал к себе профессоров. Те черты характера, за которые ему доставалось в школе дерзость, самоуверенность, ирония, - принимали теперь за достоинства красивого юноши и перспективного юриста.
Он обзавелся друзьями‚ которые даже, чего никогда не случалось раньше, приходили в гости. Между сессиями он заводил романы, иногда на спор и непременно его выигрывал. Ему нельзя было отказать в обаянии, умении очаровать любую женщину и оставить позади себя лучшую десятку университетских ловеласов.
...Она, восхитительная, единственная, не похожая ни на кого, появилась вдруг. Это случилось после очередной студенческой вечеринки. Пьяной, распутной, с огромным количеством малознакомых людей - в общем, вполне традиционного веселья, которое устроил один из сокурсников. Накануне Сева сдал свой последний экзамен и на радостях переборщил со спиртным. В какой-то момент он перестал слышать музыку, видеть приятелей и потерял в пьяном забытьи несколько часов жизни, пока, наконец, не был разбужен запахом духов. Он открыл глаза и увидел одновременно лицо и спину одной и той же девушки. Сева испугался. Но, немного придя в себя, расхохотался шутке, которую сыграли с ним остатки алкоголя. Незнакомка сидела спиной перед трюмо и глядела на него через зеркало. У нее были стянутые в пучок волосы, голубые глаза, и, похоже, она собиралась приводить себя в порядок.
- Привет, -сказала девушка сиплым голосом. - Между прочим, ты спал сегодня в моей комнате, на моем диване, а я по твоей милости ютилась на раскладушке в кухне. - Она закрыла крышечку духов и, не стесняясь, изучала Севу, все так же не оборачиваясь.
-Ты последний. Уже два часа, даже брат ушел. Рядом с тобой аспирин и вода. Пожалуйста, собирайся тоже! Сева, как завороженный, слушал звуки этого сиплого голоса и - наблюдал за быстрыми манипуляциями рук девушки. Всеволод и не предполагал, что можно получить такое удовольствие, наблюдая за маленькими женскими хитростями, и продолжал сидеть, очарованный своим открытием..
-Стесняешься, что ли? - девушка наконец обернулась, и он увидел ее лицо в подлиннике: красивое, бодрое, умное. Давай побыстрее одевайся, завтрак и я ждем тебя на кухне, - бросила она все тем же необыкновенным голосом, выходя из комнаты.
От еды Всеволод отказался, но это был самый лучший завтрак, который ему когда-либо предлагали. За окном светило самое яркое летнее солнце, а напротив сидела Даша, неизвестная сестра неизвестного сокурсника, и говорила с ним. Нет, она не просто щебетала, Даша знакомила Всеволода с собой. Она рассказала - конечно, так, как это можно было преподнести незнакомому человеку, о своей «невыносимой» семье, где главным была кошка, а отец и брат так и не научились завязывать галстуки и подбирать их к костюмам. Было необычайно просто и легко в ее обществе, но вместе с тем Даша, прекрасная Даша казалась недосягаемой, несмотря на свою близость и открытость. Поэтому, в очередной раз добравшись взглядом сквозь пушистые стрелки ресниц до ее хитрых глаз, Всеволод чувствовал, как его захлестывала волна сладкого холодка. Это была любовь, но не с первого, легкомысленного, а скорее со второго и более верного взгляда, благодаря которому он рассмотрел не просто красивую, а первую интересную женщину в своей жизни. С ней ему не было скучно даже после того, как они провели вместе восхитительную неделю в доме отдыха под Москвой, куда, переплатив за путевку и оказавшись в долгах, Всеволод привез Дашу. Его немного удивила легкость, с какой девушка согласилась на поездку, но все ! сомнения улетучились, как только они оказались вдвоем.
Даша была на три года старше Всеволода, закончила исторический факультет, о котором мечтала уже с пятнадцати лет. Но по профессии работать не собиралась. «Мне достаточно образования, какое дал университет», -аргументировала она.
Все свои двадцать три года Даша жила с родителями, и одним из заветных ее мечтаний была тихая отдельная квартира, обставленная по собственному вкусу и желанию. Дашина же специальность ставила под вопрос покупку даже самого скромного гарнитура. Поэтому с таким трепетом и волнением ожидала она собеседования с представителями какой-то неизвестной Всеволоду фирмы и немного злила его разговорами об этой работе. Но квалификационные тесты должны были состояться только через месяц, а пока Даша с удовольствием принимала знаки любви Всеволода и оценивала его умение развлекать.
Прогулки за город сменились дискотеками, те, надоедая, театрами, театры уступали место походам в гости. У Всеволода не осталось ни одного знакомого, кому он не был бы должен. Но это казалось пустяком по сравнению с мучениями‚ которые испытывал Сева в ожидании свиданий. Начиная с минуты расставания с Дашей и до мгновения их встречи Всеволод не жил, а убивал время, предвкушая несколько нежных и волшебных часов.
Лидия Романовна серьезно беспокоилась за слишком страстное отношение сына к незнакомой ей девушке никогда не ожидала она от Всеволода таких чувств к другому человеку. Она была удивлена, но, мудрая женщина, посоветовала лишь не наделать глупостей. Но о каких глупостях могла идти речь, когда встречи с Дашей слились в один захватывающий полет, и она, милая, прелестная, единственная, стала не просто важной, а жизненно необходимой Севе, его воздухом.
Всеволод умел удивлять и дарить подарки - только Даша так могла их принимать. Никогда еще он не говорил так красиво, не острил так,тонко Даша могла это оценить и без труда поддержать разговор. Всеволоду был неприятен лишь тот факт, что со всеми другими их общими приятелями Даша была такой же, как с ним. Те же улыбка, взгляд, настроение менялось только обращение: Саша, Павел, Дима, Борис...
Даша все-таки получила высокооплачиваемую работу в, фирме к своему восторгу и разочарованию Всеволода - и, превратившись в целевую женщину, невольно ограничила их общение.
Однажды он не мог ее найти почти целых четыре дня. Всеволод вызванивал Дашу по телефону, сторожил у подъезда и‚ наконец, столкнулся с ней на лестничной клетке. Она, как всегда, была красива и выглядела хоть и уставшей, но довольной. "Клиент", "проект", "карьера" - эти слова запомнились особенно ясно из ее затянувшегося веселого приветствия. Всеволод не требовал объяснений, но слишком непосредственный тон ее необыкновенного голоса унизил и обидел его. Всеволод ушел, ничего не сказав, с тайной надеждой, что Даша позвонит сама и, может быть, извинится. Этого, однако, не случилось ни через неделю, ни через две. И тогда, испуганный ощущением медленно уходящего от него счастья, он решился на самый глупый и абсурдный поступок. Купив букет цветов, рано утром он разбудил Дашу своим визитом.
- Я не хочу за тебя замуж! Всеволоду показалось, что кто-то залез в его душу, вдребезги разбив лучшую ее часть, - и ушел, даже не посмотрев на итог своего труда. - Я не готова ради тебя менять свою жизнь. - Это прозвучало так просто, без раздражения и злобы, что обезоружило Севу. Да, он готовился и к такому ответу, но внезапно сник, ослаб и не мог уже произнести ни слова.
То, что произошло в следующие дни, Сева не помнит. Не помнит ни об истериках, ни о своих жалобах. Единственно, что осталось в памяти, - заспанное лицо Даши в то раннее утро. И все. Пустота.
- Он так и не смог справиться. Нет не с равнодушием Даши, а, по-моему, со своей любовью, которая стала ей не нужна.
Сева оставил университет и продолжал сидеть на шее стареющей учительницы. Он почти не разговаривал с ней, но все чаще обвинял ее во всех своих неудачах.