— Что и говорить, калым отравляет душу, — поднялась врач районной поликлиники Сидрат. — У нас часто останавливаются родственники из аулов. Недавно один сказал: еду в Москву. Надо достать десять самых дорогих отрезов для невесты сына. Третьего женю. Пришлось даже продать корову. А как иначе? Мой троюродный брат послал невесте сына богатый калым. А я что, хуже?
— В том-то и беда, — отозвался учитель Магомедов, — что калым стал ложным выражением семейной чести.
— Зачем далеко ходить, — вмешалась доярка Патимат, — и в этом зале найдутся такие, у которых полны сундуки всякого добра. Сын еще в колыбели, а родители уже копят...
В зале нестройно загудели.
— По именам называй! Нечего намекать, — выкрикнул кто-то.
— Продела нитку в ушко, так уж тяни теперь...
— Говори, кого имеешь в виду, нечего тень на плетень наводить.
— А зачем называть? Разве сами не знаете? — отбивалась Патимат. — Третьего дня одна наша доярка приходит на ферму расстроенная. Мы к ней с расспросами. Так оказалось, что ее дочь получила от родителей жениха меньше барахла, чем дочь ее сестры. Мы ей говорили: «Но твой будущий зять — пятый сын в семье. Где ж им напастись». Так что, вы думаете, она ответила: «Тогда пусть не женится».
— Можно подумать, что без калыма ее дочери и на улицу не в чем выйти, — опять вступила в разговор Сидрат. — А ведь прошли те времена, когда глашатай объявлял: «Мужчины, покидайте годеканы и улицы. Женщины выходят по воду», потому что одежда женщин так обветшала, что им нечем было прикрыть тело.
Виновница сидела багровая, как слива в пору ее зрелости. Конечно, она была далеко не единственной «калымщицей» в этом зале. Но, как это часто бывает в жизни, ей пришлось принять на себя позор всего аула.
Долго еще говорили в тот вечер. Разговор коснулся и других пережитков, которые нет-нет да дадут себя знать.
Вспомнили, как одна женщина пыталась расстроить свадьбу своей дочери только потому, что та, по мнению матери, выбрала себе жениха из «недостойного» рода: сто прапрадед пас овец у прапрадеда невесты.
Больше всего мать возмущалась по поводу того, что дочь отказала парню с «хорошей» родословной: а то, что он был лентяй из лентяев, ей и в голову не приходило. В то время как избранник дочери был мастером на все руки.
Эта маленькая история вызвала гнев всего зала. Как, прочить родную дочь за лодыря и отказывать рабочему человеку? Разве не труд испокон веков ценился превыше всего? Разве каждая легенда не воспевает труд и геройство?
Разве не своими руками создали они этот пул, отвоевав его у камня? Разве не трудом и упорством выращено здесь каждое деревце, каждый куст? Разве тем лентяем проведен в аул водопровод, из которого эта мать каждый день берет воду? Разве он привозит на грузовике красные баллоны, которые, только чиркни спичкой у плиты, дают такое пламя, что на нем в один миг можно сварить хинкал?
Да пройди сейчас по рядам хотя бы этого зала: в мозолях и трещинах руки у каждой женщины. Грубы и узловаты, как корни старого дерева, руки каждого мужчины. А в трещинах застряла земля, та самая, которую не смоешь ни морем воды, ни потоком водопада, земля, которая дает человеку все: и пищу, и последний приют.
Тут же, вполне кстати, Али Курбан вспомнил старинную притчу о труде.
Случилось так, что у одного работящего человека сын вырос лентяем. Стыдно стало отцу смотреть людям в глаза, и ушел он с семьей из аула, чтобы вдали от людей на голой равнине начать новую жизнь.
Захватил он с собой чубук винограда и стал обрабатывать землю. Но сын по-прежнему бездельничал. И тогда отец прогнал сына, сказав: «Пока не принесешь в дом свою трудовую копейку, не приходи». Мать пожалела единственного сына.
Она дала ему деньги и совет: «Вечером вернешься домой и скажешь, что сам заработал». Сын так и сделал. Но отец бросил деньги в огонь. При этом он приговаривал: «Гед! Жух! Гед! Жух!» На другой день все повторилось. И на третий. И на четвертый.
Наконец мать сказала сыну: «У меня нет больше денег. Ступай работать».
Вечером сын принес домой свой первый заработанный рубль. Отец, как и прежде, швырнул деньги в горящий очаг. Но сын голой рукой выхватил бумажку из огня. И тогда обрадованный отец сказал: «Видишь, сынок, как дорог рубль, заработанный трудом и упорством».
Скоро сын стал его первым помощником. А через год на голой равнине появился чудесный виноградник. Когда люди восхищались им, сын говорил: «Это все «гед» и «жух», труд и упорство».
Люди стали пристраивать рядом свои сакли, разбивать виноградники. Так на пустынном месте появился цветущий аул, и назвали его Геджух. Он и по сей день славится не только своими виноградниками, но и своим трудолюбием.
Жители его, как виноградная лоза, гнутся, когда приходит беда, но не ломаются. И непонятно, то ли это виноградная лоза переняла у них свою гибкую твердость, то ли они взяли ее у виноградной лозы.
Эта убедительная притча заставила задуматься даже тех, кто, как я заметила по выражению лиц, не соглашался с нами, хотя и не дерзнул бы высказаться вслух.
Даже старики одобрительно кивали бородами.
Наш горячий спор затянулся. Слова попросила Нуцалай, секретарь комсомольской организации трикотажной фабрики. Она приехала из города ради этого обсуждения.
И сразу же я поняла, что Нуцалай, видно, не только много думала над этим вопросом, но и не раз выступала с докладами на эту животрепещущую тему. Речь ее была гладкой и складной. Наверное, не один день просидела Нуцалай в библиотеке, готовясь к своему выступлению.
— Мы знаем имена многих женщин, которые сражались вместе с партизанами в горных ущельях. Знаем, как горянки строили первую электростанцию в Гергебиле. А когда началась борьба с безграмотностью, они, наши женщины, в нетопленых саклях при слабом свете чираха сидели над книгами. А ведь как нелегко давалась грамота этим женщинам, которые до революции не могли различать даже денежных знаков! А какими смелыми активистками были они, когда делянки сливались в коллективные хозяйства.
Молодец, Нуцалай! Взволнованная, она была так похожа в эти минуты на Абидат. И вспомнив Абидат, я снова забеспокоилась. Где она? Что с ней? Может, она одумалась?..
— Мы знаем горянок, — звенел голос Нуцалай, — которые не побоялись дать пощечину старым адатам. Под градом падающих камней вышла на сцену Барият Мурадова, ныне народная артистка. Через лезвие блеснувшего кинжала шагнула в театр Зейнаб. А теперь она тоже народная артистка.
А вспомните военные годы. Разве мало наших женщин сменило горские платки на солдатские пилотки? А когда поднималось разрушенное войной хозяйство! Разве трудовые ордена и медали не украшают костюмы женщин и вашего аула?
Советская власть сделала вас хозяевами своей судьбы. Вы получили право не только на труд, но и на личное счастье. Но разве счастливая любовь может сочетаться с куплей-продажей? Разве калым не унижает достоинства девушки? Как пожар, он сжирает любовь. А пожар, по обычаю, должны тушить все!
Горячее выступление Нуцалай вновь оживило зал. Каждому хотелось высказаться. Одни поднимались на сцену. Другие, испытывая страх перед трибуной, говорили со своих мест.
Слушая своих земляков, я радовалась их здравым рассуждениям и чистым сердцам. Не скрою, мне было стыдно за мои недавние сомнения насчет газовых плит и водопровода. В этот вечер с небывалой силой я почувствовала каждой своей клеточкой: я дочь своего аула. Плоть от плоти. Кровь от крови.
Наверное, потому меня и одолевали воспоминания, когда я вечером, не торопясь, как в городе, шла по улочкам аула. В памяти оживало все, что было связано с детством.
Порой казалось, что все давным-давно забылось, ушло в тень, как та часть дороги, которая не освещена закатным солнцем. А приехала сюда, в края где родилась и выросла, воспоминания заклубились в памяти, переполнили душу, просились выплеснуться на бумагу...