Недавно произошло сразу несколько событий, связанных с насилием над женщинами. Во-первых, доцент СПбГУ, историк Олег Соколов жестоко убил аспирантку СПбГУ Анастасию Ещенко. После его задержания выяснилось, что около 10 лет назад он уже был причастен к случаю насилия над студенткой своего факультета, та даже подавала заявление в полицию, но дело не получило развития.
Во-вторых, недавний скандал в Революционной рабочей партии окончательно дискредитировал эту организацию в глазах левого движения. Причиной скандала послужило всплывший (и подтверждённый как минимум четырьмя людьми) эпизод сексуального насилия одного из лидеров партии, Ивана Антохина, в отношении одной из участниц организации. Большинство левых кружков и организаций осудили РРП, последовательно пытавшуюся замолчать этот факт. Политика поиска «заговоров» и агрессивной обороны привела к тому, что весь питерский комитет РРП заявил о выходе из партии в полном составе.
Поднимая проблему фемицида и, шире, физического и сексуального насилия над женщинами, мы должны понимать, что этот феномен является не только юридическим и не только социальным. Будучи социалистами и людьми левых взглядов, мы также не должны сводить всё к простому понятию капиталистической эксплуатации. Мне представляется, что тема насилия над женщинами как бы состоит из трёх взаимопроникающих дискурсов, каждый из которых влияет и находится под влиянием двух других. Это правовой дискурс, социальный дискурс и пенитенциарный дискурс. Сейчас остановимся на этом подробнее.
Начнём с права. Долгое время преобладающей концепцией в правоведении являлось позитивное право, одним из важнейших постулатов которого служит принцип древнеримского права nullum crimen sine lege — нет преступления без закона (лат.) Таким образом, «всё, что не запрещено — разрешено». В послевоенные годы XX века концепция позитивного права заметно пошатнулась (главным образом, потому, что нацистские преступники не совершали преступления с точки зрения германских законов). Для выхода из сложившегося положения сторонниками концепции естественного права были предложены несколько компромиссов, самым известным из которых стала формула Радбруха: в споре между «правосудием» и «правовой определённостью» (писаным законом) конфликт должен решаться в пользу последней, даже в тех случаях, когда итоговое решение несправедливо по форме и содержанию, за исключением тех случаев, когда конфликт между «правосудием» и «правовой определённостью» настолько неразрешим, что решение в пользу «правовой определённости» полностью отрицает принципы «правосудия».
Однако и формулу Радбруха нельзя было счесть удовлетворительной, и тогда следующим этапом развития естественного права стала концепция «осведомлённости»: более важно знать, что ты совершаешь предосудительный поступок с точки зрения общества, чем знать, что ты нарушаешь закон. Таким образом, не только право регулирует поведение общества и таким образом формирует его, но и общество формирует право (и мы сейчас говорим не о формальных институтах), влияя на него через то, что называется правовым обычаем, или обычным правом.
Переходя к общественному дискурсу, главным образом определяемому понятием «сексизм», мы должны держать в голове предыдущий абзац: поведение преступника (его готовность или неготовность совершить преступление) определяется не столько готовностью нарушить закон, сколько готовностью совершить антиобщественный акт — если он является антиобщественным. Таким образом, сексистская культура влияет на преступника и его жертву на всех этапах: сначала, когда она позволяет преступнику совершить антиобщественный поступок (потому что не считает его таковым), потом — на этапе общественного осуждения жертвы (виктимблейминг) и, наконец, на этапе совершения каких-то защитных действий (самооборона, обращение в полицию). Подробнее мы рассмотрим это в части, посвящённой «правоохранительному» дискурсу. Однако стоит отметить, что даже в рядах товарищей встречаются реплики вроде «почему первая жертва Соколова молчала 10 лет». Эта фраза содержит в себе логический парадокс: жертва Соколова молчала 10 лет именно потому, что большинство общества составляют люди, способные сказать такую фразу.
Наконец, переходя к «правоохранительному» дискурсу, стоит отметить несколько статистических цифр.
38% женщин в России подвергались сексуальному насилию
56% женщин в России подвергались физическому насилию со стороны партнёра
по данным различных исследований, ложными являются от 1 до 6% обвинений в изнасиловании
от 7% до 12% переживших изнасилование женщин подают заявление в полицию, из них только у каждой пятой его принимают, из них только по каждому третьему возбуждают уголовное дело; в суде только по 69% дел об изнасиловании выносятся обвинительные приговоры (в среднем по России процент обвинительных приговоров — 99,77%)
Отметим, что цифры от 1 до 6% относятся к странам со значительно меньшей культурой виктимблейминга, чем в России. В России процент ложных обвинений, скорее всего, ещё меньше.
Таким образом, женщина подавляется на всех этапах: у неё отказываются принимать заявление, прокурор отказывается возбуждать уголовное дело, судья отказывается обвинять преступника — всё из-за культуры виктимблейминга (социальный дискурс). Параллельно женщина сталкивается с беспрецедентным давлением со стороны общества (вспомним кейс Шурыгиной), иногда даже родственников. Естественно, большинство женщин молчит о фактах насилия и пытается справиться с травмой индивидуально или, в лучшем случае, при поддержке психолога.
Наконец, стоит задуматься о нашем отношении к проблеме насилия над женщинами с точки зрения реформирования правоохранительной системы — хотим ли мы исключить насильников из общества, чтобы сделать вид, что это не общество породило их такими, желаем ли мы «надзирать и наказывать», согласно Фуко? Или мы всё же хотим избежать насилия вообще и ликвидировать его как возможный феномен? Но это возможно, в первую очередь, через работу с обществом (изменение отношения к женщине как к сексуальному объекту: «она сама хотела», «даст — от неё не убудет» и воспитание культуры отношения к женщине как к субъекту) и с самими преступниками. Исследования показывают, что когнитивно-поведенческая терапия и насаждение культуры эмпатии среди насильников позволяет снизить риск рецидива приблизительно на 15-20%.
Таким образом, отвечая на статью коллеги, хочется отметить несколько положений. Во-первых, доцент Соколов действительно, скорее всего, вменяем — он всего лишь действовал сообразно ожиданиям общества, т.е. считал Анастасию Ещенко своим сексуальным объектом, и возмутился, когда она захотела уйти от него (проявила свою субъектность). Во-вторых, понятие «справедливости» вообще слабо или не существует в праве; скорее следует говорить об уместности тех или иных пенитенциарных действий. Бессмысленность современной пенитенциарной системы хорошо раскрыта Фуко. Категорически нельзя согласиться с тезисом (используемым, кстати, многими противниками закона о домашнем насилии) о вреде ужесточения законодательства при крайне низкой культуре правоприменения в России. Как мы видели выше, общество влияет на право, и право влияет на общество; оба пути возможны — как сформировать новую культуру правоприменения, а потом реформировать право, так и реформировать право, чтобы через него трансформировать культуру правоприменения. Иными словами, уже существующая в законе норма изменит поведение и насильников, и полицейских, принимающих заявление у потерпевшей. Ну и, наконец, данная проблема не сводима к одному только абстрактному «социалистическому праву» или даже «социалистической справедливости». Гендерная дискриминация и дискриминация классовая — это взаимопересекающиеся, но не содержащие друг друга конструкты. Нельзя построить полностью справедливое общество, не избавившись от сексизма, но таким образом, для того, чтобы построить такое общество, борьбу с сексизмом нужно начинать уже сейчас.