Почти все жители дома на Смоленском бульваре 3/5 были арестованы с 1937 по 1938 г., а в их квартиры въехали семьи сотрудников НКВД. Вот этот дом — серое здание в центре за колоннадой.
Из воспоминаний жительницы Кристины Рубен:
В квартире Упмалис, рядом с нами, тоже поселились сотрудники НКВД с 5-6 летним мальчиком и старушкой-няней. По возвращению с работы, они заводили патефон и под веселую музыку плясали, громко стуча каблуками. Нам через стену все было слышно. Эта пляска в трагически опустевшем доме наводила жуть.
Источник: машинописная копия книги Кристины Рубен «Наша «эпопея» 1937–1955 гг.» архива «Международного Мемориала».
Кристину Рубен арестовали одну из последних, ее обвинили в том, что она «член семьи изменника Родины» (ЧСИР). Ее муж был заведующим школьным отделом Латышского культурного центра, она работала в библиотеке. Его увели в октябре 1937 года и расстреляли как врага Советской власти, за ней пришли полгода спустя.
Сотрудник НКВД торопил, а я никак не могла собраться. Дети тоже одевались. Девочка плакала и злилась, мальчик прижался руками и лицом к стене и тоже плакал. Им тогда было 9,5 и 7,5 лет.
— Я убегу из детского дома, — мальчик сказал.
Он уже знал, что их отдадут в детский дом, как раньше других детей из нашего дома. А я наставляла их всегда держаться вместе, не потерять друг друга, не убегать из детского дома, иначе я потом не смогу их найти.
Руки меня не слушались. Я попросила человека в макинтоше написать доверенность Поле [квартирантке] на получение моей зарплаты. Попросила Полю дать мне немного денег, у меня осталось только 5 рублей, завтра в библиотеке день выдачи зарплаты. Быстро собрала стопку библиотечных книг, попросила Полю заодно отнести их и сдать, кинула ей кое-что из белья.
<...>
В машине сижу между двумя молчаливыми людьми в форме. Стрелок — рядом с шофером. Я быстро, бессвязно, непроизвольно что-то говорю: что вот теперь всему конец, что дети будут устроены и обеспечены, им будет хорошо. Люди в форме не обрывают мой лепет, им не мало приходится уводить таких женщин. Не все, конечно, такие убитые горем и покорные. Наверное, есть и такие, что протестуют, возмущаются. Но при чем тут эти люди в форме? Они выполняют распоряжение... Но разве только выполняют? Что они при этом думают? Что у них на душе? Почему они не бросают эту страшную работу? Значит, они тоже свято верят, что все эти партийные и советские работники — шпионы и предатели?
Машина мягко едет по московским улицам. Я на легковой машине еду впервые. И невдомек мне, что в детском доме наших детей кое-кто из воспитателей будет обзывать отпрысками предателей, которые жили на широкую ногу, катались на машинах на шпионские деньги...
В Бутырке:
Скоро дверь открылась, и я увидела в комнате молодого человека, одного из тех двух, кто в октябре прошлого года пришел арестовать мужа. Этот был тогда помощником главного, грубого, говорящего с окриками. Тогда он обыскивал нашу квартиру тихо, долго держал в руках мой партбилет и, как мне показалось, с участием глядел на спящих детей. Теперь он ходил по комнате, смотрел вниз. Я уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Ваш муж показал, что Вы вместе с ним состояли в контрреволюционной организации, — наконец сказал он.
— Если он такое сказал, то дайте его сюда и я плюну ему в глаза! — ответила я, хотя знала, что никогда, никогда муж такое не мог говорить. Потом я с горькой иронией вымолвила:
— Вы сами не верите в то, что говорите! — он не ответил, стоял спиной ко мне и смотрел в окно. Очевидно, этот юноша был честный человек, из тех, кто «выполнял задание» без рвения и старания.
Потом он обернулся и спросил, есть ли в камере мне знакомые женщины. Я ответила, что есть, по своей неопытности не знала, что этого не следует сообщать. Но тут зазвонил телефон, следователь взял трубку, перед тем как начать говорить, позвал стрелка и отпустил меня [обратно в камеру].
Каждый, вновь переступивший порог камеры, держался в первые дни замкнуто и настороженно, считая себя одного попавшим сюда по роковой ошибке, и к остальным относился с презрением Это было вполне естественно, иначе не могли держать себя советские люди. Но уже после первого вызова к следователю новичок «прозревал» и начинал обращаться с другими, прислушиваться, чем живет камера. И смеялся своей наивной честности.
Ожидание решения затянулось на 3 месяца и десять дней. Наконец, ее вызвали и предъявили обвинение «в соучастии и укрывательстве контрреволюционной деятельности мужа».
Тогда, в первый раз, все как-то проплыло мимо моего сознания, все казалось нереальным и неестественным, насколько все было фальшивой неправдоподобно. Во второй раз другой сотрудник НКВД, пожилой, солидный человек в форме со знаками отличия, в которых я не разбиралась, с моих слов заполнил анкету, где заносились краткие сведения обо мне. В конце анкеты он написал обвинение.
Я прочла анкету и сказала, что докажу свою невиновность, а он спокойно ответил:
— Это Вам не удастся, — в последующие годы своего заключения твердо убедилась в правдивости этих слов...
Кристина Рубен провела в лагере 8 лет. Она рассказывает в своей книге об этом и о том, как вернулась к дочке и сыну, долго искала работу и ей, «жене врага народа», везде отказывали. Она заново училась жить, а дети – любить ее.
«Но при чем тут эти люди в форме? Они выполняют распоряжение...»
В мемуарах Кристины Рубен нет ненависти и обвинений участников и невольных соучастников происходящего зла. Она лишь пытается понять, почему одни совершали насилие, а другие безмолвствовали.
У Александра Грина есть рассказ «Крысолов», и там описана вакханалия подданных в ожидании «Освободителя» (главной крысы). Эта сцена напоминает воспоминания Рубен о плясках под патефон семьи сотрудников НКВД, поселившейся по соседству. Грин написал этот рассказ в 1924 году, по сути, предугадав события 1930-х, «когда коварное и мрачное существо овладело силами человеческого ума».
Массовый террор, подкрепленный пропагандой против одних людей, уродует сознание других, заставляя их поверить в то, что кругом враги.
Это иллюстрируют и воспоминания Рубен об аресте:
Бедный наш дворник! Он выпроваживал своих жильцов в последний, [?]орный этот путь и, конечно, был твёрдо уверен, что в доме свило гнездо контрреволюционное отребье, негодяи, шпионы и предатели Советского государства.
Наша Поля тоже – в начале, после ареста мужа, плакала вместе с нами, вспоминала, какой хороший справедливый и честный он был человек, а когда аресты пошли всплошную, Поля как-то сказала:
– Взяли их правильно. Они хотели свергнуть наше правительство и установить свою латышскую власть...
Такое ощущение, что Кристина Рубен жалеет тех, кто стал соучастником Большого террора. Быть может, потому что и они — жертвы, ведь пропаганда зла — это тоже насилие.
Источник заметки:
- Кристина Рубен «Наша «эпопея» 1937–1955 гг.», — Рига, 1962–1969.
Вы можете прочесть книгу полностью в архиве «Международного Мемориала». Архивный номер: 2-8-45. Сотрудники планируют оцифровать её и выложить в открытый доступ в 2020 году.