Летом меня отправляли к бабушкам в Калугу. Мой бабушкинский мир делила пополам улица Кирова.
В мире бабушки Клавы были длиннющие вязкие утомительные дни. Они отбрасывали тень на окружающее пространство. Подъезд был тёмный и зябкий, двор тенисто-сумеречный, время монотонным. Потому что бабушкин мир был загнан в чёткие рамки "нельзя". Мне нельзя было шуметь и топать от этого на мой день ложился чуткий уловитель уровня шумности ребёнка. Чуть выше децебелы и всё - приговор "сиди в комнате".
Мне нельзя было смотреть телевизор. Только один мультик в день. От этого время до начала мультика начинало от меня убегать. Я так до него тянулась, что к началу показа выбивалась из сил непосильным ожиданием и не получала удовольствия от просмотра.
Вечером приходил дед. К моменту моего рождения он жил под гнётом бабушкиных рамок пол века. Он брал меня с собой в булочную или "Военторг" и втихаря зажигал мне светлячков. Розовая заколка со звёздочками в ларьке "Союзпечать" или календарь-периливнушка - сокровища, научившие радоваться и ценить мелочи, протянутые любовью. Бабушка не была плохой, просто её саму в детстве недолюбили и она стала черствым караваем. Её последними словами за день до смерти стали "Катенька, я вас всех очень...ОЧЕНЬ люблю". Она научила меня любить, даже если сложно, научила принимать, даже если тяжело.
Половина бабушки Нины соткала всё, что сейчас символизирует для меня счастье. Её мир состоял из ярких лоскутных одеял, которые она шила вечерами, из теплого света дачной террасы, из чая с мятой и малиной. Из игр и беспрестанного хохота. Из мозаики и песен под дождем. Из шуршания книжных страниц, из бликов солнца, из лёгких зановесок и любопытных вишен в окне.
Этот мир состоял из понимания "можно". Можно и нужно быть счастливой в каждой минуте. Тогда этого счастья будет накапливаться так много, что им можно делиться и отогревать тех, кого время запекло до душевной корочки. Сейчас я делюсь им с вами.