Черноглазов зло посмотрел на Мишина. Тот сидел неподвижно, прислонившись к борту забоя. Лампа, отгороженная от глаз козырьком каски, тускло освещала лицо. Черноглазову показало что по щекам Мишина ползут слезы . "Нашел время хнькать", - с презрением подумал он.
Мишин действительно плакал. Тихо, безропотно глотая слезы. Вслед за тем, что он теряет "Волгу, что ему надо так неожиданно расстаться с мечтой о поездке за границу, с мечтой, которая еще вчера была близкой волнующей своей реальностью, перед ним пугающе четко встало и другое: его могут судить, он угодит в тюрьму.
И тогда "Волга" и командировка мгновенно потеряли для него всякое значение. Вместо них его сознанием овладела опасность, угрожающая ему, ставшая такой же реальностью, как недавна мечта о "Волге". Он словно шел, шел и вдруг увидел перед собой бездну. Еще шаг, еще толчок в спину - и он полетит вниз.
Этот остро осознанный трагизм положения, в котором он оказался, заставил его вскочить так стремительно, словно под ним сработала пружина.
- Меня же посадят, Александр Федосеевич с тоской воскликнул Мишин .
Мотковский вздрогнул. Он тоже думал о том, что песенка Мишина спета и тюремной решетки ему не миновать. Мотковский знал это почти на верняка. Ему было жаль Мишина, но в то же время он не мог забыть о Баранкине.
Но умоляющий этот возглас повернул его мысли в другую сторону. Вот он, Мишин, живой, несчастный человек, которому предстоит расплачиваться за собственное головотяпство. Это не так просто - несколько лет в заключении, в состоянии, противном каждому человеку, независимо от того, как и где заслужил он это.
Мишин стоял перед ним, ждал. И Мотковский видел, сердцем чувствовал, в каком он отчаянии.
- Дети, жена, как они?! - Мишин сжал руки в кулаки, сложил вместе, ткнулся в них лицом. Плечи его мелко задергались, и весь он, как в припадке, затрепетал, едва удерживаясь на ногах.
Черноглазов мгновенно смекнул, что настал тот самый момент, который упускать никак нельзя. Он побаивался Мотковского, знал, что он может быть и крутым - в горячке, если его вывести из терпения. Но другого выхода не было, и он решился:
- Александр Федосеевич, ну дорогой ты наш, помоги чем - нибудь! - в голосе Черноглазова и тревога, и вкрадчивость. Он произнес это полушепотом, надеясь и не надеясь на то, что Мотковский согласится.
Мотковский не любил, когда с ним хитрят, заискивают перед ним, и поморщился. Однако дело было не в этом. Он вспомнил, что как - то встретил Мишина на улице - с женой, двумя ребятишками. Мишин с подчеркнутым достоинством держал под руку красивую стройную женщину. На ее голове были уложены тугие косы. Под их тяжестью она будто не могла удержать голову прямо. Так и шла, горделиво подняв ее, и от того казалась еще более привлекательной и недоступной. А перед ней и Мишиным чинно вышагивали мальчик и девочка. Аккуратно одетые, чистенькие, ухоженные. Мальчик лет десяти вел за руку пухленькую сестренку в коротком цветном платьице.
-Александр Федосеевич, - снова заговорил Черноглазов еще убежденнее. - Ну, посадят Мишина, а Баранкина не вернуть...
Мотковский тер пальцами подбородок. На нем выступала щетина. Он не успел побриться и не думал об этом, второпях собираясь на шахту. Он колебался, еще не зная, как поступить. Если убрать соединение, спрятать, все может обойтись. Даже наверняка обойдется. Сколько раз было: трубы, новенькие, только с завода, не выдерживали напора воды, лопались с легкостью воздушных резиновых шариков, не выдерживали и соединения, вызывая нарекания в виде рекламаций, посылаемых заводу - изготовителю.
- Убрать соединение - концы в воду, все на стихию спишется, - не унимался Черноглазов. Он понял, что Мотковский сдается, наверняка сдастся, надо только нажимать, нажимать, уговаривать... Удастся - ему, Черноглазову, от этого то же выигрыш. Конечно, накажут, будут недобро поминать на собраниях, в приказах, но это лучше это самое то, что можно сейчас придумать.
- Баранкин сам ставил вчера бэрээс, - проговорил Мишин, подняв лицо. Это было заведомой ложью. Но он решился на нее, чувствуя, что Мотковский не удержится, если его подтолкнуть еще, в последний, решительный раз. Мишин считал, что сейчас нечего думать, гадать, что хорошо и что плохо. Сейчас надо идти на все, не задумываясь, хватаясь за каждую соломинку, за каждую возможность. На самом деле, еще неделю тому назад Баран кин подошел к нему:
- Мастер, надо бэрээс заменить! Мишин пообещал, но так никого и не послал на склад. Ни в тот день, ни в следующий. Потом о соединении, казалось, забыл и сам Баранкин. Те перь его, уже мертвого, Мишин легко и просто обвинил в том, чего не было. Он помолчал, собираясь с духом, и плаксиво, жалобно сказал:
- Спасите меня, что вам стоит! И тут мотковский решился на то, на что ни как нельзя было решаться.
- Уберите соединение.
начало рассказа