В сегодняшних сообщениях говорят, что в связи с усиленной продажей продуктовых товаров заграницу возможны перебои с питанием внутри страны. Тут же, впрочем, это и опровергают, мол, на всех хватит, а не хватит, так привезут, пусть сортом и похуже.
Но жители России старшего поколения уже потянулись в магазины за консервами, крупами, мукой. Мало ли что.
И вспомнился рассказ старожила-рамонца, услышанный в начале шестидесятых, когда случился в стране голод, не голод, но временные перебои с хлебом (взят из одной из моих книг)
Осенью 1920 года продотряды отчаянно пытались выполнить разнарядку: страна, как никогда, нуждалась в хлебе. Крестьяне резко сократили запашку земли, и урожай собирали самый небольшой, в расчете лишь на личные нужды.
Наркомпрод требовал от продотрядов большей жесткости и решительности, но даже революционные методы были бессильны перед упорным, хитрым и озлобленным мужиком. Мужик выносил (а иногда и не выносил) суровые экзекуции, но хлеб не отдавал.
Но если за дело брался агент воронежского губчека Александр Поляков, успех реквизиций обеспечивался наверное.
С виду невзрачный, щуплый, да еще без правой руки (память о германской войне), он казался обывателям личностью безобидной, даже жалкой, чем и пользовался.
Поляков под видом странника-богомольца приходил в село, рассказывал о святых местах, о виденных чудесах и диковинках, а сам примечал, откуда сердобольные крестьянки берут мучицу для лепешек, где лежит сало, куда прячут скотину.
Уходил странник, а наутро подошедший продотряд без лишних кровопролитий изымал утаиваемые излишки.
Деревня Землянушка выделялась среди окрестных селений тем, что за все годы продразверстки с нее не удалось взять и подводы хлеба. Малые Шаршки, Купидоновка, Глушицы со стонами и слезами расставались с излишками, в Землянушке же как не искали зерна, найти не могли. Не находили и скотины, и даже инвентаря, который можно было бы взять для острастки. Действительно, в каждом дворе – хоть шаром покати. Но жили же селяне чем-то? Лесом да речкой, отвечали селяне. Что насобирают, наловят, поймают в силки, то и едят. Промышляли деревенские еще тем, что лепили из глины игрушки, дивных птиц и зверей, раскрашивали да продавали по ярмаркам. Отобрать глину? Смех один…
Провести полноценную реквизицию в Землянушке стало для Полякова делом чести.
Одевшись поплоше, он пошел в Землянушку, один из странников, которые издревле ходили из монастыря в монастырь, от старца к старцу.
Пришел под вечер. Еще издали заметил он странность деревни. Часто сытость выдавала себя дымом в очагах, запахами, мычанием скотины, птичьим гвалтом. Здесь же – покой и тишина, а дымок из труб курился пустой, без съестного духа.
И сама деревенька стояла смирно, отрешенно.
Он постучал в дом у дороги. Ему отворили, спросили, кто таков. Агент представился богомольцем, его впустили. Семья - девять человек, муж, жена, пятеро детей, да старики. Изможденных не было, значит, есть излишки!
Его усадили за стол. Хозяйка сбегала в соседнюю избу и вернулась с горшком, из которого отсыпала в миску Полякову немного трухи, разбавила водой.
Он попробовал. Оказалось - грибы. В голодные годы, да еще богомольцу привередничать не приходится, местами и лебеды не осталось.
Говорили с ним вежливо, оставили на ночь. Соседи не приходили, не расспрашивали, не интересовались. Ничего, и на это у Полякова был прием – сказаться больным. Раз уж пустили под крышу, то не выгонят же болящего.
Так он и поступил наутро, и сделать это оказалось проще, чем обычно: Поляков действительно почувствовал себя скверно. Слабость, озноб, проливной пот.
Хозяева приняли болезнь богомольца спокойно – дали опять грибной тюри и предложили кров до той поры, пока не поправится, а сами принялись лепить из глины игрушки, да обжигать их в печи.
Он, хоть и с трудом, вышел на улицу. Дым курился еще над пятью избами, но ясно было – не готовят обед, а обжигом занимаются.
Поляков походил от дома дому, собирая деньги для Афона (отличный предлог!).
Ему давали алтыны да пятаки царской чеканки, но опять же с расспросами не приставали. Лица подававших были порой бледны, порой заспаны, но никогда – голодны, уж голодных Поляков различал сразу.
Грибная тюря, конечно, не сало, но насыщала, а дети хозяйские не вздыхали. Значит не последнее отрывали ради богомольца – да и кто оторвет от собственных детей?
К вечеру Полякову стало худо, он лежал в жару, но по привычке отмечал – ни песен, ни хороводов. Положим, время невеселое, не до хороводов, но не слышно было в деревни и ругани, брани.
Ночь он провел в бреду, а утром не смог подняться с лавки. День за днем он лежал, а хозяин ухаживал за ним. Странно, но семья хозяина куда-то исчезла, впрочем, у Полякова не было сил об этом размышлять.
На пятый или шестой день болезни (Поляков сбился со счета) он проснулся и почувствовал некоторый прилив сил. Изба была пуста, хозяин отсутствовал. Упустить случай поглядеть по углам он не мог, служба есть служба. Но опять - ничего съестного! Горшок с грибною трухой был единственным припасом, и то лишь для него, богомольного странника. В сундуке он, правда, нашел сложенную одежду – ту, в которой ходили домашние, а в углу лежала нехитрая обувь. Голыми они ушли, что ли?
В хозяйской половине увидел он люк, под домом был устроен подпол. Быть может, продукты – там?
С горящей свечой Поляков спустился вниз, но увы – погреб оказался пуст, лишь кучи жирного воронежского чернозема были раскиданы повсюду. У стены стояла деревянная лопата, и Поляков решил покопаться – вдруг что припрятали. И точно, лопата сразу нашла что-то мягкое, большое. Откинув землю, он увидел, куда делась хозяйская семья. Все они лежали здесь, рядком, нагие, присыпанные землей.
Но – никаких следов разложения, трупных пятен! Кто-то вяло шевельнул рукой. Он наклонился и увидел, что каждый покрыт тысячами и тысячами маленьких белесых волосков. Или корешков?
Поляков поспешил вновь засыпать тела землей, но не успел – вернулся хозяин.
Вопреки ожиданиям он не бранился, не угрожал. Спокойно подождал, покуда Поляков выберется из погреба, а потом рассказал, в чем причина. Оказывается, жители деревни имеют одну особенность – все они способны, подобно грибам, жить одною землей. Стоит лечь в землю, как кожа покрывается корешками, те и питают тело. Неделя-другая, проведенная в земле дает силы на месяц.
Способность эту дает людям особый грибок. Кашицей из живого грибка и кормили гостя, и теперь тот способен, как и они, питаться землею. Впрочем, понуждать его никто не собирается.
Поляков ушел из деревни. Никто его не удерживал.
В пути ему стало совсем худо, едва живой он добрался до уездного городка Семилуки, где свалился в жесточайшей тифозной горячке и месяц провел на грани жизни и смерти в местной больничке.
По возвращении в Воронеж он написал подробный рапорт, но начальство сочло, что все ему привиделось в бреду. Сделали соответствующий запрос и узнали, что семья, в которой жил Поляков, жива и здорова.
Рапорт положили в архив, как курьез.
А на следующий год продразверстка была заменена продналогом, страна вступила в НЭП и продотряды ушли в историю…