Влюбиться во сне – такая глупость... Чуть не свалиться с кровати оттого, что во сне упала со старого щербатого забора, – ещё большая глупость. Но и то, и другое я сегодня сделала. Бью нелепые рекорды, а меня бьет дрожь. Крепкими кулаками в тело, её попадания по-снайперски точны, и мне невыносимо жарко, но одеяло для меня – и небо, и живая земля. Я прячусь под ним, закрываю глаза и стараюсь уснуть. Чтобы вникнуть и дотошно рассмотреть, что это было вообще – тёплое касание моего воображения или правда.
Художник, вернувшийся домой.
Вжимаюсь лопатками в тонкую простыню, чтобы реальность меня не заметила. Меня нет, меня нет, меня нет, пожалуйста, верь... Глаза закрыты, а сердце где-то далеко, парит, стучит, волнуется.
***
Музыка там играет слишком громко, бьет по ушам и растрёпанным мыслям, мешает читать. Сверху высокие потолки, а сбоку узкие, затемнённые коридоры. Свет вонзается из-за приоткрытых дверей острыми языками, бьется в кирпичные стены и вновь пропадает. Я прислоняюсь к камню стен, прижимаю к груди книгу, робею от ломкого женского смеха и опускаю голову. Длинные тени касаются озябших плеч, шаркают тяжёлыми ботинками и, убежав в темноту, умирают.
Хочу спрятаться от всех и забираюсь на обшарпанный высокий подоконник, сажусь поближе к холодному окну, и долговязый уличный фонарь виновато мерцает. Он шепчет о постоянстве и обещает дарить свет. Верю ему, словно богу.
Открываю книгу и впиваюсь в живые трескучие слова. Вожу озябшими пальцами по затертым строкам и читаю их вслух, чтобы лучше запомнить и заполнить ими робкий мир. Мир на «робкий» заливисто смеётся, но помощь принимает, ему приятно.
Ты улыбаешься вдруг и очень громко. Я отвлекаюсь от книги и хмурюсь – что за варварство, вот так по-свойски отобрать меня у сказки. Но ты смотришь очень внимательно, всем своим видом источаешь правду, и я понимаю – есть что-то сейчас поважнее. И мне знакомы твои глаза. Когда-то давно я смотрелась в них тысячи тысяч раз и смеясь говорила, что они – мой крепкий чай, горький и карий.
Дылда-фонарь ворчит и мигает глазом, ведь ты отнимаешь у него хлеб (и меня). А я, босая, в голубой пижаме, прыгаю с подоконника, вновь крепко обняв книгу. Ты прячешь руки в карманы брюк, ведёшь за собой по лабиринтам каменных ходов, оборачиваешься и смотришь, на месте ли я, не потерялась ли, как это бывало много раз до этого.
Коридоры вьются змеями, их кирпичные стены оранжевы и бесконечны, но вдруг и вне плана они ставят в тупик – тяжёлой резной дверью. Дверь открывается беззвучно, и я не дышу. Вытянув шею, заглядываю внутрь, точь-в-точь любопытный ребёнок. Я улыбаюсь тайне.
Внутри полутьма, к ногам цепляются ветви растений. Смеюсь от их касаний, а ты привык и, улыбнувшись, жмёшь худыми плечами в белой рубашке. Пахнет деревом и цветущей вишней. На старом комоде синеет обрез плотной ткани, на нём в царственном беспорядке разбросаны кисти, рядами теснятся баночки с краской. В центре комнаты, как солдат навытяжку, – мольберт, повернут так, что начатой (уверена) картины мне не видно. Она как туз в рукаве – способна изменить весь ход нашей игры. По старой, почти забытой привычке сажусь на стул.
«Всё правильно?» – одними глазами, и ты киваешь, хмур и предельно красив. Мольберт лицом к себе, и ты окунаешься в работу внезапно, как ныряешь в ледяную воду. Откуда-то я знаю – от работы ты гаснешь, но взамен получаешь билет в вечность, и это твоя награда. Кисть – как продолжение руки, движется послушно, легко и немного резко. Ты смотришь на меня, но всё же и мимо, в твоих чайно-карих глазах пылают густые краски.
Ты рвёшься закончить мой портрет и то, что когда-то не успел. Твоя картина – твой Эверест, вершина и венец. А я сейчас – покорный список всех твоих «не». Не ёрзаю на стуле, не перечу, не ломаю свет движением лица и волос, не спешу. Сколько долгих часов или дней это длится, я не помню, я не хочу понимать. Иногда ты молча встаёшь, промываешь кисти, и это значит – у нас перерыв. Мы не теряем времени зря и убегаем в тёмный звенящий город. Там воздух – как терпкое прохладное вино, мы наполняемся им до краев, а он всё льётся и льётся сквозь небесный зев без конца.
Опустив глаза, ты произносишь:
– Почти закончил, – имея в виду картину. Я киваю, вмиг помрачнев, боюсь, что ты уйдёшь навсегда. Мы вместе подходим к узкой, заросшей тропинке, шагаем по ней, и я касаюсь твоей тёплой ладони. Маяком перед нами заброшенный сад, а впереди, как царица, – яблоня в небо, с ветвями, тяжкими от плодов. Срываю с дерева прохладное яблоко и вдыхаю его аромат, свежий и пряный.
Нас отрезвляет грозный собачий лай, и мы бежим к высокому щербатому забору. Ты помогаешь мне забраться наверх, но луна слишком яркая, а забор такой высокий, и я падаю вниз, зная – «там» ты меня не поймаешь.
***
Я вжимаюсь лопатками в тонкую простыню, но больше не боюсь ни реальности, ни другого морока. Пока звучит твоё «почти», ты возвращаешься, и я верю тебе, словно богу.
Автор: Эким Кедэри