— Что же делать?— упавшим голосом говорит Наташа,
— Пойдем, Наталка,— нерешительно отвечает Надя.— Заявим в больницу, чтобы за ним прислали!
— Когда еще пришлют, а он замерзнет,— отвечает Наташа,— А может быть, папа ничего...— нерешительно продолжает она.
Наде тоже хочется взять ребенка домой, но как ей, по сути дела чужой, привести еще мальчика без карточки?
— Ничего,— решается Наташа,—Надька, возьмем к себе. Сразу же заявим в больницу.
Перед входной дверью, положив невесомого мальчика на подоконник, они останавливаются, потом Наташа решительно звонит.
Им открывает отец — старый, с серым лицом, даже голубые его глаза кажутся серыми. Он хочет пошутить, чтобы поддержать настроение и показать, что он не так уж расстроен пропажей собаки. Наталья не знает, как начать разговор о принесенном мальчике. Как ему сказать о лишней обузе, свалившейся на семью? Надя с ребенком остается на лестнице...
— Тут одна моя знакомая просила, папа...— говорит она.— То есть не просила, а взяла себе ребенка, на время, больного дистрофика-ребенка. То есть... ты понимаешь... и ребенка у нее на другой день забрали в больницу. И теперь он поправляется. Папа! — говорит она.
— Это хорошо, что забрали в больницу,— отвечает отец.
У него невнятная речь, от цинги распухли десны. Но что же делать Наталье? Отступать уже поздно.
— Папа! — решительно говорит она.— Надька там стоит на лестнице. Мы мальчика от нижней старухи взяли. Они со стариком умерли, а мальчик еще жив. Уж очень он, знаешь... Ты уж не сердись, папа. Пусть хоть немного обогреется.— Она уже не знает, кого ей больше жалко — чужого мальчика или старого отца, у которого уходят, может быть, последние силы.
Девочки вносят ребенка в кухню, и Вукеша наливает ему в чашку теплого супа. Ребенок пьет, дрожа.
— Не надо много сразу,— говорит отец.— Это очень вредно. Давайте по чайной ложечке.
— Воздушная тревога! — бесстрастно объявляет радио.— Говорит штаб ПВО. Воздушная тревога! Воздушная тревога!
Близко и деловито звучат зенитки, как заехавший во двор мотоциклет, слышны взрывы, дом вздрагивает.
После отбоя замерзший дядя Ваня спускается с чердака, затушив свою сорок восьмую зажигательную бомбу.
— Ну как ваш Маугли? — добродушно спрашивает он Вукешу, уложившую мальчика спать на сундук около горячей железной печки.
За ужином Иван Александрович делит хлеб не на пять, а на шесть частей и, подвигая порцию ребенку, глядит на Наталью, думая, что он и от нее отнимает долю, а у нее еще до войны находили туберкулез. Надежда отодвигает свой хлеб, полконфеты и тихо говорит:
— Я сегодня на работе ужинала.
— Ты врешь, Надька! Ешь! — говорит Наталья.
— Я ужинала,— отвечает Надя и отходит от обеденного стола.
— Довольно спорить! Кто здесь старший? — раздраженно ворчит дядя Ваня и с трудом поднимается с кресла на отекшие ноги. Он устает от малейшего противоречия и, чтобы не тратить силы на споры и рассуждения, просто диктаторствует.
Надежда покорно садится к столу и несколько раз щурится, чтобы расплылись слезы, навернувшиеся на глаза.
Подобранный мальчик, вымытый, одетый в большой, не по росту свитер Шурика, сидит в подушках на высоком вращающемся табурете, ест свой кусочек хлеба и пьет из блюдечка горячий чай, откусывая от половинки конфеты. Движения у него вялы, лицо безразлично, и смеяться он не умеет, но чисто вымытые светлые волосы легли вокруг головы мягкими пружинистыми кольцами, профиль правильный и нежный, мальчик красив, только губки, хоть и четко обрисованные, синеваты и плохо заметны.
Вукеша понемногу подливает ему в блюдечко чай из чашки.
— Какой хорошенький ребеночек. Его бы на дачу, на солнышко да на настоящее молоко. Вот у нас Шурик такой же рос.
— Он нисколько не похож на Шурика,— как всегда перечит Наталья и спрашивает его суровым, но дружеским тоном: — Тебе еще налить? Как тебя зовут?
Мальчик опускает глаза и молчит.
Вдруг он как-то обвисает и наклоняется лицом к блюдечку. Вукеша успевает схватить его за подбородок и откинуть назад, в подушки. Мальчик без сознания, хрипит, прислонясь к подушке, личико у него заострилось, и под ноготками посинело. Он почти не дышит.
Надя плачет. Дядя Ваня, разжимая ложечкой, стиснутые зубы ребенка, вливает ему в рот несколько капель разведенного креплёного напитка. Ребенок перестает хрипеть, кашляет и открывает глаза. Лицо у него синеватое, от слабости сесть он не может и, кажется, вот-вот умрет.
— Ну если ваш профессор по оживлению не шарлатан, Наташа, позвони ему,— раздраженно говорит отец.— Ведь говорили же по радио об оживлении...
— Как ты можешь, папа! Ведь это же пока только теоретически...
— Плевать нам на теоретические вопросы. Тут важно решать практически!
Решают, что позвонит все-таки отец: может быть, голос будет звучать солиднее.
Вдруг через час от профессора по оживлению организма приходят люди, два человека, такие же серые, как отец. В это время ребенок перестает даже хрипеть, и тельце его вытягивается.
— Где же вы были, братцы!— укоризненно говорит дядя Ваня.
— Ничего, отец, мы еще попробуем,— отвечает высокий, плохо выбритый мужчина, подпоясанный для тепла солдатским ремнем.
