Он с гордостью думает, как вечерами после службы все стекаются в квартиру на Смольном. Спешат по темным улицам. Волнуясь, убегают от милиционеров при первых звуках воздушных тревог.
Когда улицы пустеют и дальше не пускают, отсиживаются в траншеях, в подворотнях чужих домов, в бомбоубежищах, чтобы при первых звуках отбоя снова бежать домой.
Прыгают в переполненные трамваи, хватаясь за поручни, за чужие пальто, втискиваясь в едущую толпу, неподатливую, как упругая резина. Уставшие после дороги, входят в родной угол, где бессменно дежурит одна Вукеша.
— Говорит Ленинград, говорит Ленинград...
Хорошо, если бы наконец сказали о наступлении наших войск. Он, старый военный, особенно тяжело страдает от наступления немцев.
— Говорит Ленинград. Вчера наши войска под натиском превосходящих сил противника...
— Дочки! — говорит Вукеша.— Если я завтра не встану...
— Брось говорить глупости! — отрезает Наталья.
— Я уж вас прошу...
— Перестань!—говорит Наталья.—Верно, слушать противно!
— Мою шкатулку...
— Разбомбят завтра — вот и все твои шкатулки!
— Возьми ты себе,— продолжает Вукеша. Она к старости стала упряма, будто не слышит.
— Слушайте, слушайте! Говорит Ленинград!— снова начинает репродуктор.— Опыты по оживлению организма проведены нашим ученым, профессором Н. Лекцию читает его ассистент товарищ Борисов.
Обедающие устали. Суп кажется очень вкусным, и слушать монотонный голос диктора лень, но все же из лекции запоминается, что умершего человека можно оживить, вовремя применив искусственное дыхание и вливание питательных растворов вместе с чужой кровью.
— Лучше бы не доводили,— ворчит Вукеша, — тогда поздно оживлять!
Девочки глядят на нее с упреком.
Утром первым встает дядя Ваня. Разделив утреннюю порцию хлеба и придвинув к пайкам упавшие крошечки, он садится в кресло отдыхать, вытянув тяжелую правую ногу на стуле. Поднимать ее на стул приходится руками: на икре какое-то дистрофическое рожистое воспаление и нога плохо сгибается.
Посидев полчаса и выслушав утреннее сообщение по радио, он ненадолго снова укладывается на кровать, но подходит время, он встает и идет будить семью. Настойчиво трясет каждого за плечо. Если это воскресенье, то говорит: «Пилить дрова!»
Вставать холодно, противно мерцает свет коптилки, и от освещенных предметов падают и шевелятся черные тени. Отдохнувшими после сна люди себя не чувствуют, будто и не засыпали.
Тяжело обойдя каждого, дядя Ваня возвращается к Наталье и снова трясет ее за плечо:
— Вставай, дочка! Пора!
То же самое повторяет он Надежде, а Вукеша и Лидия Ивановна сев на кроватях, ежась, торопливо напяливают для тепла одну на другую несколько кофточек и по очереди их застегивают. На тощих руках на сгибе чувствуется безвольная мягкость многих одежд.
Вы уж простите, Иван Альсаныч, женскую половину за задержку,— говорит Лидия Ивановна, и голос у нее то звенит, то вдруг глухо звучит, и она им с трудом управляет — так же, как и ногами.
Выйдя на лестницу, чтобы принести со двора воды, Наташа равнодушно проходит мимо почтового ящика. В нем давно уже так привычно пусто, что противно заглядывать. Все же она не удерживается и чиркает спичку.
В щелочки ящика видно белую бумагу.
— Письмо!— говорит она, торжествуя.— Наконец-то!
Но это письмо не им, а какому-то Васильеву в нижнюю квартиру, «Ничего,— разочарованно думает Наталья.— И нам будет».
Надя и Лидия Ивановна дергают на дворе пилу взад-вперед, пила скачет по резу и глухо звенит, потому что, вероятно, очень тупа. Попеременно то одну, то другую сменяет дядя Ваня, прихрамывая на негнущейся ноге. За ним как привязанная ходит собака.
— Вот вам и оживление организма,— говорит он,— Если бы не пилка дров и не режим, мы бы давно скапутились!
С ожесточением он колет полено. Щепка отлетает и ударяет собаку по голове, и от ее легкого прикосновения собака воет, наклонив голову набок, будто у нее болит зуб. Дядя Ваня глядит на нее молча, с сожалением.
Расколотые поленца вся семья долго таскает наверх по лестнице.
Окончив работу, замечают, что нет собаки, Дядя Ваня с упавшим сердцем обходит весь двор. Потом идут искать собаку девочки. Наде давно противна паршивая собака, она никогда их не любила, но побаивается, что пропажа собаки огорчит дядю Ваню, Теперь каждое огорчение может оказаться смертельным.
Собаку ищут на дворе, на заднем дворе и почти без надежды стучась в двери нижних квартир, около которых, говорят соседи, видели собаку в последний раз. Предстоит войти к старикам соседям.
Из-за двери не отвечают.
— А что, если мы войдем, а вдруг они ее варят? Папа с ума сойдет,— шепчет Наташа.
Надя громко стучит кулаком во входную дверь, но опять никто не отвечает. Тогда она толкает оказавшуюся незапертой дверь, и девочки входят в кухню. В глубине кухни на широкой кровати под одеялом лежат две фигуры — старика и старухи и между ними шевелится мальчик, одетый в шубу, лет четырех-пяти.
Старики мертвые...