Тбилисская коммунальная кухня жила своей обычной жизнью. Запах борща смешивался с ароматами чахохбили, лука, селедки и жирного плова. Кухня как кухня, от тысяч других коммунальных кухонь отличалась она странным порядком: окна и двери радовали глаз веселенькой голубенькой краской, пол сиял охрой, потолок сверкал побелкой. На двери висел расчерченный как в школе «График уборки помещений общего пользования» с именами пользователей.
- А я ее и спрашиваю: «Как поживаете, Циля Абрамовна? Додика женили? Мальчику уже сорок один годик…» А она в слезы: «Женила, Фанечка. Взяли девочку из хорошей еврейской семьи, умница с высшим образованием, работает экономистом, стирает-убирает-готовит, Додика любит. В общем, беда! Даже придраться не к чему!» А я ее слушаю и думаю: «Тебе бы мою Риммочку в невестки. Шоб ты тогда запела?»
Старая Фаина Моисеевна увлеченно пересказывала слушателям очередной эпизод из жизни, одновременно прокручивая слабосоленую селедку на форшмак. Баба Фаня часто радовала соседей своим певучим одесским говорком, бесконечными колоритными словесными баталиями с невесткой и шедеврами еврейской национальной кухни.
- Так вот недавно эта …
- Простите, вы не скажете, где я могу видеть Вишневскую Евлампию Ксенофонтовну?
На пороге стоял молодой мужчина очень приятной наружности, модно и строго одетый. Что-то в нем было неуловимо чужое, нездешнее. Баба Фаня кокетливо поправила белоснежную кружевную косынку.
-Вишневскую… Хорошая польская фамилия! А вот Евлампия Ксенофонтовна … Странное сочетание. Вы не находите, молодой человек?
- Быть может. Но меня просили ее найти и дали этот адрес…
Когда он говорил, в его речи проскальзывала какая-то «чужинка», что-то слишком правильное. Баба Фаня прищурилась, вглядываясь в незнакомца.
- Чши пан походжи з полски давно тему?
- Ни естем з полски. Естем з Канада, - слегка обалдел посетитель, тоже переходя на язык предков.
- Але пан полак?
- То так, естем полак. Але уродживам же и мешкам в Канадже.
Соседки по кухне побросали свои дела и внимательно следили за ходом международных переговоров во главе с бабой Фаней-Громыко: Цира, Гульнара и однорукий Дядя Вася, смоливший беломорину у окна, разинув рты от удивления, а тетя Лена (она же Черновская Елена Константиновна) – с напряженным интересом.
- Кто из вас знает Евлампию Ксенофонтовну Вишневскую? – обернулась к зрителям Фаня. Цира, Гульнара и дядя Вася отчаянно замотали головами, а тетя Лена равнодушно пожала плечами.
- Жаль, молодой человек, что мы не смогли вам ничем помочь. Добрей подрожи, пан!
Мужчина вежливо приподнял шляпу, прощаясь, и вышел. Взволнованные соседи бросились к героине дня – бабе Фане – с расспросами и восторгами, а тетя Лена, прихватив тряпкой кастрюлю с борщом, вышла.
***
- Стойте, гражданин! – резкий голос прозвучал властно и требовательно. Посетитель изумленно оглянулся. Трудно было бы предположить, что голос принадлежал маленькой, сухонькой женщине в цветастом байковом халатике, стоящей на верхней площадке лестницы.
- Стойте! Через два квартала отсюда направо – сквер. Ждите меня там.
Незнакомец покорно и растерянно кивнул и пошел вниз по ветхой деревянной лестнице. Через пятнадцать минут к скверу подошла женщина в строгом деловом костюме, оглядела скамейки, оглянулась и подошла к иностранцу. Села рядом и закурила любимую «Герцеговину Флор».
- Зачем вам нужна Вишневская? Кто вы?
- Я должен просто передать ей это письмо. Я просто турист… Письмо от ее брата… Из Канады… А я ехал… Он попросил…
- Как он узнал адрес?
- Я не знаю. Он попросил… А я ехал…
- Давайте письмо.
Незнакомец покорно протянул конверт. Женщина быстрым неуловимым движением спрятала его в сумочку.
- А теперь уходите. И никогда больше не появляйтесь.
- Прощайте, пани Евлампия.
Женщина молчала.
***
«Здравствуй, дорогая моя сестра Лёнушка. Пишет тебе твой родный брат Илларион», - протяжным, давно забытым сибирским говорком заговорило письмо. Елена закрыла лицо руками…
***
Вот она проснулась рано-рано. На столе уже стоит глиняная сурья с парным молоком. Неловкими детскими ручонками она тянет ее к себе, сурья падает и разбивается. Лёнушка ящеркой взлетает на полати, а вдруг кошка разбила, негодница. Вон как мурлычет, молоко подлизывая.
-Это какой же негодник сурью разбил, молоко разлил. Ну-тка, говорите, не то всех накажу! – грозится мать, вернувшаяся с подворья.
Негодников – девять душ, поди найди, угадай. Лёнушка молчит, а Ларион вздыхает, молча идет к мешку с горохом, насыпает его в углу и становится коленками отбывать наказание за ее проступок. Лёнушка садится рядом с ним, обхватив коленки ручонками, и виновато сопит. Мать ставит чугунок с картошкой в печь и, пряча улыбку, строго говорит:
- Ступайте отсюда, варнаки-разбойники.
Простила, значит…
***
(Продолжение следует)
Дорогие читатели! Вас заинтересовал рассказ? Я рада. Читайте, комментируйте, ставьте лайки. Приятно будет общаться.