Актуализировать принципиальное без-сознательное в фокусе какой-либо Даты — стратегия беспроигрышная: во всяком случае, когда чирикаешь, чтобы потрафить «своим». А если Дату еще и о точку на местности возможно как следует приложить, связанные с ней события тем самым локализовав, — так вообще замечательно. Журнал «Тёмный Интеллектуал» в стороне от трендов оставаться не намеревается: мы тоже отметимся на тех раскопках, что помечены как «сталинские репрессии» и надежно огорожены от всякого непредвзятого знания. Проникнем мы, однако, на эту территорию незаконно — без опознавательных знаков какой бы то ни было идеологии, то есть — со скандалом до крайности неприличным (по понятиям обеих враждебных друг другу партий, успешно несущих совместную охрану terra incognita).
Сегодня на нашем транспаранте — цитата, из никоим образом советской власти не симпатизировавшего Мераба Мамардашвили. — «Человек, употребляющие термин «сталинизм» как содержательный, уже никогда не придет ни к какой действительной мысли о своем собственном обществе». От себя мы к этому добавим еще: «Равно как и термин «антисталинизм». Ведь качественной разницы между этими двумя понятиями мы вообще не наблюдаем».
Коротко: репрессии — миф. Не в том смысле миф, что их не было, но в том значении, что миф о репрессиях подменил собой произошедшие реальные исторические события. Центрировал — у особо возбужденной политической публики — взгляд на Россию и весь ее исторический путь вокруг одного себя. И параллельно этому — вот где неотвратимое при подобных раскладах следствие! — поспособствовал отказу от хоть какого рационального мышления и провалу в мышление мифологическое, дикарское по своей сути и пра-логическое. Провалу, скажем без обиняков, тотальному — среди тех, кто в репрессии как миф уверовал. (А не уверовать в миф нельзя — если, конечно, для человека миф не более чем любопытный текст из прошлого.)
Нам, скорее всего, возразят на это типично по-русски: осмыслять репрессии как реальные исторические события без учета страданий ими раздавленных людей — цинично сверх меры. Но такое возражение — исключительно от непонимания того, что репрессии — не инструмент из сарая. Не топор, которым пользуется в своих темных целях сознательный разбойник с замашками маньяка. Напротив, наше рациональное осмысление репрессий как раз и начинается с того, что мы видим в них — сборку-ассамбляж, куда вовлечены: жертвы и палачи; прошлое, с которым не сведены счеты, и будущее, в котором явственно маячит война; разумные задачи по индустриализации страны и безрассудные прожекты вроде кибуц-модели для колхоза; межфракционная борьба в партии большевиков и паранойяльная личность персонально Сталина. Культ личности этого товарища и энтузиазм широких народных масс, причем ни то ни другое моральной оценки из дня сегодняшнего не подлежит и подлежать не может, также входят в эту сборку — как радикально иррациональные агенты. По этой причине беспристрастно признаём: репрессии поддерживали сами себя, обладали своей собственной агентностью. А из этого напрямую следует, что из репрессии невозможно было остановить подписью и указом. Из репрессий как-то требовалось выходить, при сопротивлении силы их собственной инерции, — и уж, конечно, не просто «взяв и заклеймив», как это было сделано на 20-м съезде.
Вопрос об ответственности за репрессии единственно разумно и исторически допустимо ставить как вопрос об ответственности в деле преодоления травм и увечий, полученных обществом под колесом этого процесса, который сам себя воспроизводил. И бессмысленно, также без-мысленно, не говоря уж о том, что подло и сволочно по отношению прежде всего к самим жертвам репрессий, ставить как вопрос об ответственности народа, как он был и жил тогда, за то, что он их «допустил», «терпел», а то и «потворствовал» им.
Антисталинисты со своим приматом «общечеловеческих ценностей» делают вид, что кошмар репрессий был самоочевиден — в степени не меньшей, чем очевиден он этим «гуманистам», сидящим на диванах. Сталинисты со своим приматом «цели, которая оправдывает средства» делают вид, что никакого кошмара репрессий не было вообще — часто только потому, что оный не накрыл предков этих «патриотов», сидящих на диванах. В подобном положении выяснять, кто в чем прав и кто в чем не прав, — значит впустую тратить время историческое, которого и так никогда не хватает. Лучшее, что можно сделать, — это предоставить им в совместное и свободное пользование один большой продавленный диван, где они будут предоставлены сами себе — и не будут отравлять своими заразными идеологемами все общество.
Родоначальник спекулятивного поворота в философии Мейясу поднял вопрос о проблеме доисторического — проблеме самой возможности помыслить данность того, что было до возникновения человеческого сознания, средствами этого сознания. Похоже, не столь давняя отечественная история для многих наших современников — такое же доисторическое. Во всяком случае, помыслить ее как данность, без поправки-корреляции на собственное всегда-уже (либерально-коммунистическая позиция) они не в состоянии.
И при всем при этом они еще и агрессивно атакуют всякого, кто хотя бы пытается это делать. Ну и кто здесь, спрашивается, носитель тоталитарного мышления?