Один шанхайский профессор, читая лекцию, заявил, что литература должна описывать человеческие качества, которые никогда не изменяются,— иначе она не сможет быть долговечной.
Например, Шекспир и другие лучшие английские писатели популярны до сих пор именно потому, что раскрывали вечные темы, а те, кто так не делал, давно канули в безвестность.
Эта тирада вполне соответствует поговорке: «Если ты не объяснишь, я еще кое-как пойму, но с твоим объяснением вовсе запутаюсь». Зная о непопулярности многих старых английских писателей, я совсем не думал, что они канули в безвестность только из-за невнимания к вечным темам. Теперь я это узнал, но тем более не понимаю, откуда современный профессор выяснил, да еще так точно, причину их непопулярности.
По его логике получается, что распространенные произведения всегда хороши, а исчезнувшие всегда плохи: подобно тому как сумевший захватить страну объявлялся царем, а не сумевший — разбойником. По-видимому, китайская философия истории проникла и в рассуждения китайцев о литературе.
Кроме того, действительно ли неизменна человеческая сущность?
Вспомним о человекообразных обезьянах, обезьянообразных людях, о первобытном человеке, о человеке прошлого, настоящего, будущего... Если жизнь действительно эволюционирует, человеческая природа не может оставаться неизменной. Нам очень трудно понять психологию обезьянообразных или первобытных людей, а люди будущего вряд ли поймут нашу психологию. Раскрывать вечные темы при таких условиях весьма сложно.
Взять хотя бы пот, который вроде бы существовал в древности, существует сейчас и еще, наверное, некоторое время будет существовать. Его можно отнести к сравнительно неизменным человеческим качествам. Но у субтильной барышни, «не способной выдержать порыв ветра», этот пот ароматен, а у «глупого, как бык», рабочего— вонюч. Какой же из них описывать, если хочешь создать вечное произведение, навсегда сохраниться в памяти потомков? Не решив этого вопроса, ты рискуешь тем, что твое положение в грядущей истории литературы будет весьма непрочно.
Говорят, будто многие английские романы писались главным образом для барышень, поэтому в них больше ароматного пота. Ко второй половине XIX века, испытав влияние русской литературы, эти романы несколько изменили свой запах. Какие из них долговечнее, сейчас, наверное, еще рано судить.
В Китае, наслушавшись рассуждений философов о пути , а критиков — о литературе, люди оцепенели и даже потеть не смеют. Но это, пожалуй, действительно неизменная черта китайцев.
Вывеска
В китайских литературных кругах наблюдается страшное явление: термины вводят вовсю, а смысла их абсолютно не доносят.
Каждый толкует эти термины как заблагорассудится. Когда автор предпочитает говорить о себе, его относят к экспрессионизму, когда о других — к реализму. Поэта, любующегося женскими ножками, объявляют романтиком, не интересующегося этими ножками — классицистом. Если с неба падает голова, на которой стоит корова, то — ах, какой пассаж! — перед нами футуризм...
А отсюда уже рождаются суждения: этот «изм» хорош, тот плох и так далее.
В деревне давно существует анекдот о том, как двое близоруких решили помериться силой зрения. Проверить ее было не на чем, поэтому они договорились пойти к храму царя Гуаня, где в этот день должны были повесить новую доску с изречением.
Перед походом близорукие выведали у мастера, что написано на доске, но выведали не с одинаковой тщательностью. Узнавший только крупные иероглифы заспорил и обвинил во лжи того, кто узнал и мелкие. Пришлось остановить прохожего. Тот взглянул на храм и сказал: «Там вообще ничего нет, вывеску еще не повесили».
Я думаю, что в литературной критике мерятся остротой зрения тоже следует лишь тогда, когда появится материал для этого. Пустопорожняя борьба способна усладить только сердца спорщиков.
От сатиры к юмору
Сатириком быть опасно.
Если он высмеивает неграмотных, угнетенных, казненных или заключенных в тюрьму, то это великолепно. Так называемые образованные мудрецы, читая его сочинения, могут усмехнуться и еще острее почувствовать свою смелость и благородство. Но нынешние сатирики потому и именуются сатириками, что высмеивают так называемых образованных мудрецов.
Каждому члену этого просвещенного общества кажется, будто укололи его лично, поэтому он выскакивает из засады и стремится насмерть поразить дерзкого сатирика.
Сначала сатириков называли бессердечными, потом перешли на более разнообразные слова: лгун, шут, злодей, клеветник, ученый бандит и так далее. Но сатира, направленная против общества, по-прежнему «безбедно» существует; на нее не действуют ни иностранные буддийские монахи *, ни специальные газетки. Ну как тут не лопнуть от ярости!
Секрет же в том, что высмеивается общество, а оно не меняется, поэтому и сатира живет. Сколько бы ты сатириков ни бил, их удары попадают в цель, а твои — в пустоту. Уничтожить зловредных сатириков можно только одним способом: изменить общество.
И все-таки быть социальным сатириком опасно — особенно в те эпохи, когда некоторые «литераторы» открыто или тайно становятся «зубами и когтями царей» **. Кому интересно сыграть главную роль в «письменном судилище» ***? Но если ты еще не совсем умер, то в сердце у тебя сохранилась тоска и ты можешь излить ее под прикрытием смеха. Бодрый смех никого не уязвляет, да и в современных законах пока нет статьи о том, что граждане должны ходить заплаканными. Итак, можно с уверенностью сказать, что смех не противозаконен.
Мне кажется, здесь и есть причина того, почему за последние годы в литературе распространился юмор, среди которого немало «смеха ради смеха».
Но это положение вряд ли просуществует долго. Само слово «юмор» возникло не у нас, заразительно смеяться китайцы не очень умеют, да и время для милых улыбок совсем не подходящее. Юмор тоже неминуемо изменится: либо начнет тяготеть к социальной сатире, либо скатится к традиционным анекдотам и погоне за выгодой.