С Александром Палем говорят Константин Шавловский , Василий Степанов.
Еще одна важная премьера этой недели — «Верность» Нигины Сайфуллаевой. О фильме с небывалыми для отечественного кинематографа эротическими сценами критики говорят с самого начала лета, испытывая весь спектр чувств — от удивления до возмущения. Мы поговорили с исполнителем главной роли Александром Палем о его героях, фильмах и флешмобе в поддержку фигурантов «московского дела».
— Во «Вконтакте» есть сообщество «Типичный челябинец». Как по-вашему, типичный челябинец — он какой?
— В Челябинске живет много рабочих, а раньше еще ссыльных много было. Но ничем таким особым челябинец от другого не столичного жителя России не отличается. В Челябинске то же самое, что и везде. Отошел от центра и все — приехал. Вот, правда, с метеоритом челябинцам повезло.
— Вы еще не стали на родине народным героем? Часто приезжаете?
— Приезжаю раз в год. Есть друзья, сохранились связи. Но не знаю, герой ли… Друзья как-то спокойны по этому поводу. Иногда спрашивают, конечно, как там Ургант, но я обычно отвечаю: «Хорошо», и дальше тема затухает, возвращаемся к своим бытовым вопросам.
— Семья хотела, чтобы вы стали актером?
— Мама не верила в это совершенно. Говорила, что там все куплено. «Зачем ты едешь в Москву? Все равно у тебя ничего не получится. Таланта же нет». Меня сподвиг дядя, мамин брат. Он всё говорил: не верь, там такие же люди поступают, как ты. Не получится — поедешь на следующий год. Он мне психологически помог.
— Почему вы выбрали именно ГИТИС и Леонида Хейфеца?
— Я просто поступал везде, и везде провалился, кроме Серебренникова и Хейфеца. Про Хейфица я даже не знал, кто это, когда поступал. Но во время поступления у нас с теми, кто дошел до последнего тура, сложилась хорошая команда. И я подал документы туда. На следующий день после того, как все решилось у Хейфеца, был Серебренников, но все, кто прошел в ГИТИС, пришли к нему с бодуна. И, в общем, в школу-студию МХАТ попали те, кто к Хейфецу как раз не попал — Никита Кукушкин, Филипп Авдеев… Человек пять их было — и все попали к Серебренникову..
— Что вы читали на вступительном?
— Программа, если честно, была не очень: Достоевский, кусок из «Преступления и наказания», Аверченко, две басни. Которые на самом деле никто читать не умеет. Еще был Вознесенский…
— Почему Вознесенский? Не самый же очевидный выбор.
— Это было стихотворение про Енисей. «На плотах». Нас несет… Оно мне по темпераменту было близко. Дядя посоветовал, я его прочитал и понял, что это мое.
— Кино у вас с «Горько!» началось…
— Нет, кино началось с Каримова: сначала были съемки «Все и сразу», а уже через полгода «Горько!».
— Когда вы читали сценарий «Горько!», какие у вас были впечатления от него?
— Я его сразу начал пересказывать друзьям, хотя почти никогда так не делаю. Все слушали, ржали, и я понимал, что будет круто, а насколько круто — не представлял.
Когда была премьера «Горько!» — а это была моя первая большая премьера в жизни — все подходили, говорили, что фильм ништяк, и мне казалось, что так всегда на премьерах и бывает.
А как иначе? А потом были другие премьеры, и я понял, что нет, совсем не всегда.
— Как вы вообще туда попали?
— У Каримова был директор картины, который работал и на «Горько!». Он и предложил меня Крыжовникову — на роль жениха. Я пришел на встречу с Андреем Першиным [Жора Крыжовников] в совершенно разобранном состоянии, за день до этого отравился, и мне вообще все было по барабану… И я ему сразу сказал: «Андрей Николаевич, приятно познакомиться, вы извините, если что, я буду выбегать в туалет». И сразу у нас такой юморной разговор пошел. Потом, когда уже вызвали на пробы с его женой Юлей Александровой, он говорит: «А может попробуемся на брата-гопника?». И потом у нас была съемка двухминутного теста для «Базелевса». Я еще тогда был с длинными волосами, снимали у МГУ, я подбегаю к свадьбе и на жениха бросаюсь, кричу ему: «Леха, ты меня подставил!» — А невеста отвечает: «Да не Леха он, Сережа!». Вот на этом этюде меня проверяли: могу ли это быть я. Роль, кстати, потом изменилась: в сценарии был прописан рецидивист за тридцать, реальный такой мужик. А мне было 23 года, молодой парень, который всем говорит, что он на зоне за общаком следил. Понятно, что такое невозможно, и поэтому тоже возникал юмор.
— Вам вообще образ хулигана и гопника хоть в чем-то соответствует? В школе как учились?
— Был отличником, но только до 6 класса. 9 класс закончил с 13 тройками. Постоянно какие-то разборки были во дворе. Были, конечно, приятели, у которых детство было пострашнее, но примерным мальчиком я не был. Таких ребят, как мой герой, я повидал.
— По поводу «Горько!» есть два полярных мнения: одни говорят, что Крыжовников любит своих героев, а другие, что он их презирает и высмеивает. А вы как думаете?
— Раньше я бы сказал однозначно — любит, а сейчас уже не стал бы так односложно отвечать. Он, конечно, чуть-чуть подтрунивает над ними. Делает так, чтобы они проявились, заставляет их выглядеть неловко, но выводит к чему-то человеческому. В общем, издевается, но любя.
— Как вы сейчас выбираете роли? Часто приходят предложения, которые эксплуатируют уже сложившийся образ?
— Да постоянно. 80 процентов материала — общее место, эксплуатация, еще 15 процентов — нормально, можно работать, и вроде бы не стыдно, и денег можно заработать, но непонятно, что это мне даст в творческом смысле. И даст бог, два процента материала, где есть что-то по-настоящему интересное. Так их нужно не просто прочитать, нужно еще пробы пройти… И чтобы все получилось. Есть несколько фильмов, которые мне нравятся, но там, по-моему, не все получилось. Иногда получается не все, при этом удовольствие от роли получаешь.
— Можете назвать?
— Могу. «Все и сразу». Или «Тряпичный союз» Миши Местецкого — вообще один из любимых фильмов моих. Из тех, где я снимался, конечно. «Тряпичный союз» был очень честным фильмом. Это был дебют, на площадке тремор — там все менялось на ходу.
— Про некоторых актеров иногда говорят: стал лицом своего времени. Про Сергея Бодрова, например, так говорили. Можно ли сказать про Александра Паля так сказать?
— Ну и кем бы я был, если бы сейчас ответил: да, конечно, я сейчас выражаю время как Бодров? Вообще, думаю, что выражение времени — не заслуга и творческое достижение актера. Можно идеально совпасть с материалом, что и случилось с тем же Бодровым на «Брате». Он же снимался и после «Брата», и до — в «Кавказском пленнике». Отличный фильм, хорошая роль, но выражением времени она не стала. А вот «Брат» попал. Таких фильмов единицы. Есть ли такие фильмы сейчас? Думаю, что нет. Есть какое-то количество актеров, которые сейчас снимаются, и в них что-то такое мелькает, искрит немножко. Но одного конкретного, по-моему, нет.
— В этом году было два кадра, сопоставив которые, можно все понять об актере и времени сегодня: Александр Петров на встрече с Владимиром Путиным и Александр Паль в автозаке.
— Смешно, конечно. Хотя то, что именно Петров на прямой линии, по-моему, ни о чем таком особенном не говорит. Как и то, что это я оказался в автозаке. Но монтаж картинок получается забавный, конечно. Мне кто-то даже прислал такой мем: «Это — я, а это — сын маминой подруги». Ну, я поржал и переслал Петрову. Он тоже поржал.
— Это правда, что вы с Петровым жили в одной комнате в общежитии?
— Правда. Первый год жили в квартире на Нагатинской, которую институт снимал, потому что не хватало мест. А потом переехали в общагу. Съехались.
— Вы же недавно еще на режиссера учились, да?
— Да, в Московской школе кино. Не закончил, отучился год, а потом началась работа с Нигиной Сайфуллаевой, начались «Толя-робот» и «Бихэппи» — и я взял академку. Есть мысли про режиссуру, нравилось и учиться, и снимать. Сейчас с вами разговариваю, а на рабочем столе компьютера несколько этюдов лежат.
— А за современным кино вы следите?
— Практически ничего не смотрю, только когда обсуждают что-то. Вот «Звоните ДиКаприо!» посмотрел, когда его все обсуждали. А так, в основном, зарубежное…
— Тогда про зарубежное: Брэд Питт или Леонардо ДиКаприо?
— Брэд Питт, однозначно. И давно. Ди Каприо, конечно, шикарный артист и, может, даже лучше, чем Питт, но слишком старается. Есть в нем какое-то карьерное стремление. Питт проще. Я вполне могу себе представить, как он выходит поссать с бутылкой пива. А как это делает ДиКаприо — не могу.
— Кого бы вы хотели сыграть?
— Раньше, когда поступал, мечтал сыграть Болконского, Дон Кихота, большие какие-то роли. Потом понял, что роль — это не главное, а главное — у кого играть и с кем. Можно сыграть маленькую роль, и будет круто. Мы как-то с Кукушкиным обсуждали, какая классная пара у нас могла быть — Дон Кихот и Санчо Панса. Но сейчас какой-то роли мечты у меня нет.
— Кукушкин вас поддержал, когда вы запускали флешмоб про Устинова. Ввязываться в политику не страшно было?
— Страшно не было. Все это было спонтанно: увидел новость — написал в фейсбуке. И мне все начали писать: что будем делать? Я нашел телефон адвоката, он мне сказал, что единственный законный способ помочь — это выходить на пикеты, записывать обращения, публиковать открытые письма. Тогда возникла идея флешмоба, и я позвонил Кукушкину, Добрыгину, а мне позвонил Никита Ефремов. Я знал, что ребята меня поддержат. У нас возникла группа в «телеграме», и понеслось.
— Были какие-то неожиданные для вас реакции?
— Знаю, что за глаза про меня говорили: «Куда он лезет!». Я вообще спокойно отношусь к политике, и сам не из тех, кто любит выходить на баррикады. Пару раз бывал на митингах, видел — там разные бывают люди. И провокации бывают, что уж. В общем, я спокойно отношусь к тем, кто дома сидит. Сейчас, наверно, я уже стал более политизированным. Естественно, когда политические издания тебя начинают упоминать, как-то начинаешь больше читать, интересоваться. Меня же в первый раз взяли на митинге в 2017-м, совершенно случайно. Я шел на Никитскую через Тверскую, остановился посмотреть, и меня задержали. В этом году уже пошел осознанно. А когда дали срок Павлу Устинову, меня это просто потрясло. И еще дело Голунова. Меня же тоже часто полиция останавливает.
Я хожу в капюшоне, чтобы на улицах не особо узнавали, а капюшон для них срабатывает, как красный флажок: раз в капюшоне — значит наркоман, у тебя что-то есть.
Пару раз меня жестко прямо останавливали с автоматами и шмонали. Когда на машине едешь — тоже тормозили: «Чувак, у тебя что-то есть!». По два-три раза в неделю. Поэтому, когда взяли Голунова, я очень хорошо понимал, как это бывает. И было понятно, что пришили чуваку. Разозлило.
— Раньше казалось, что актерская среда совсем не политизирована. Изменилось ли что-то сейчас, после эйфории, когда удалось добиться пересмотра дела?
— Думаю, что не особо изменилось. На санкционированные митинги, может, будет больше людей ходить, да и то… Никто не хочет быть задержанным. Почему сработало? Почему все вышли? Потому что увидели в задержанном коллегу. У нас дружный цех. Когда случается беда, все консолидируются. Многие не знали, что Паша Устинов актер, но, узнав, смогли перенести ситуацию на себя. Увидели что-то близкое. Рэпперы, блогеры, другие творческие люди намного сильнее политизированы. Кто-то по одну сторону баррикад, кто-то по другую. Идет размежевание, борьба. Актеры в этом смысле всегда были на задворках, старались не выпячиваться. Я знаю такую вещь — старые артисты учили — нельзя говорить не свой текст. Может, поэтому актеры часто помалкивают. Многие просто не следят за политикой. И не понимают, что говорить.
— При этом в общемировом контексте сформировался запрос: актер, как и любой творческий работник, медийная фигура, должен иметь свое мнение по ряду вопросов. Экология, Трамп, #MeToo… Каждый участник индустрии должен высказаться… Кстати, про #MeToo: как с этим обстоят дела в России?
— У нас это если и обсуждается то в духе: «Ты видал, что там творится? Кевина Спейси уже выносят!» Нас это не касается, типа, и ладно. Сам я с харассментом, честно, не сталкивался. Один раз слышал от подруги что-то такое, и удивился очень. Но наверно, это все и у нас есть, но мне трудно об этом говорить: я все-таки парень. Да и медийный я уже. Трудно со мной.
— Для вас в кино есть какие-то этические границы, за которые вы не могли бы перейти?
— У меня есть фильмы, от которых отдергиваешься при просмотре. Вот у меня так было при первом просмотре «Груза 200». Понятно, что это шикарное кино, и на самом деле ничего страшного в нем нет. Второй раз смотришь, и удивляешься — как все круто снято. Может быть, это самый сильный балабановский фильм с точки зрения операторской, монтажной, исходя из того, как там сюжет продвигается. В общем, если это круто и оправдано с художественной точки зрения, то рамок у меня нет.
— Вас не удивило, что «Верность» порождает такую острую реакцию, многие воспринимают фильм чуть ли не как откровение?
— Да, прямо как сексуальную революцию. Это, конечно, удивляет. У нас в фильме, действительно, есть интимная сцена с Женей Громовой. И было понятно, что она произведет определенное впечатление на зрителей. Но не такое же… В России, наверно, действительно так никто не снимал, но в Европе таких фильмов полно. По мне, так фильм в этом плане довольно консервативный. Про нормальных ребят, которые занимаются обычным, естественным сексом.
— Как вам кажется, почему за последние двадцать лет в России сделано буквально два с половиной фильма, в которых секс вплетен в драматургию, является частью художественного мира фильма. Почему в русском кино нет секса?
— Ну, мне было всего два года, когда распался Советский Союз, но, кажется, именно в нем все и дело. Я недавно разговаривал с другом из Челябинска, и между делом рассказал про «Верность», и в частности, то что я в фильме делаю куннилингус. И он говорит мне: «Ты чего, пилоточник? В пилотки ныряешь? Тридцать лет, а он в пилотки ныряет!». Я даже не сразу понял, о чем он вообще. Потом догадался: «Погоди, ты что, никогда не делал куннилингус?» — «Нет, конечно. Я же мужик». И я думаю, что он не один так рассуждает, конечно. В пределах Садового кольца, может, принято иначе. Но в целом закрытая у нас страна, не делает куннилингус, или делает, но выключив свет, и страшно при этом переживая. А на дворе, между тем, 2019 год.
Источник: https://seance.ru/