Однажды Бог послал Своего слугу — Пророка — с письмом к людям. Долго шёл слуга тяжёлым и мрачным путём, плохо ел, мало спал, во многом себе отказывал, не тратил время на лишнее, терпел одиночество и безвестность, плакал от страхов и ужасов непроторенного пути. Но память о том, что всё это он терпит ради людей, укрепляла его и помогала забывать о себе.
Наконец, он пришёл, созвал старейшин, развернул письмо и стал читать его.
С первых же слов старейшины поняли, что слышат от Пророка те же самые требования, о которых они слышали и раньше от других Пророков Божиих, но которых ни тогда, ни теперь исполнять не хотели. Однако, чтобы не навлечь на себя гнев людей, и чтобы лишний раз показать себя перед людьми боголюбивыми и праведными, они решили поступить умнее, чем их предшественники, и, вместо того, чтобы сразу убить или прогнать Пророка, стали ему открыто льстить и прямо в глаза хвалить его, хвалить да расхваливать, расхваливать да приговаривать:
— Ах, хороший ты наш да пригожий, самый лучший ты Пророк на свете, и письмо твоё самое благое, о каком ещё не слышали люди, придержал его Бог наш, должно быть, на последнее, худшее время ! Можешь нам передать его смело и доверить его нам всецело; аккуратно мы его перепишем, занесём его в священные книги, и отдельный ему храм построим, и лежать оно будет, как в музее, под стеклом, чтоб не трепалось-не пылилось, чтобы зря его не дёргали люди. Сочиним мы на него толкованья, объясненья, разъясненья, проясненья, и научим все народы на свете его важности и мудрости великой. О тебе же, Пророк наш чудесный, мы напишем множество книжек, и портреты твои в храмах повесим, чтобы с трепетом им кланялись люди, и восславим твоё чудное имя в хороводах и хорах церковных. Потому что ты такой необычный, и красив ты и строен и силен, а о том, что ты умный и мудрый, говорить даже как-то неприлично. У тебя и глаза не такие, у тебя и кожа не простая, да и голос твой, как ангела голос, и походка волшебная такая. Ты должно быть, родился от богини или непорочной чистой девы, и зачат был не от семени мужа, а скорей всего от Духа Святого.
Так они извивались перед Пророком. А потом стали прилюдно падать перед ним на колени, совершать в его честь какие-то непонятные обряды, осыпать его гирляндами цветов и блёсток и петь древние Псалмы с такими акцентами, как будто все они были написаны именно об этом Пророке. Когда же он попытался, наконец, объясниться с ними и сказать, что пришёл не для своей славы, а для блага людей, — они привели себя в ещё больший восторг и заорали:
— Посмотри́те, какая необычайная скромность, граничащая с неземной святостью ! Так разве не о нём писали Пророки; так разве не о нём мечтали Праведники; и не он ли, наконец, тот самый Спаситель, которого тысячелетиями ждёт весь мир ?! Спаситель ! Спаситель !
Он ещё раз попробовал заговорить с ними о письме, стал снова его разворачивать, но они вырвали письмо из его рук, быстро вложили в приготовленный жемчужный ларец, закрыли ларец золотым ключом и не медля понесли его на роскошных носилках в храм под наскоро сочинённый гимн в честь Пророка. Шум этого шествия окончательно заглушил его голос.
Больше он не сказал им ни слова. Он всё понял: «Они ненавидят Бога, они знать Его не хотят, но перед простыми людьми делают вид, будто пламенно любят Его, и, вместо того, чтобы заткнуть мне рот ножом или камнем, затыкают мне его лестью и похвалами; возвеличивают меня, чтобы тем самым растоптать меня. Дьяволы, настоящие дьяволы ! А что́ будет с письмом ? Скорей всего то же, что и всегда: извратят, изгадят, перетолкуют, перековеркают, назовут белое чёрным, чёрное белым, Бога — дьяволом, дьявола — Богом. А что́ будет с людьми, с несчастными, заблудшими людьми ? Не зная простой Воли Божией, они опять будут коснеть в своих заблуждениях, утопать в суевериях и драться за свои предрассудки, совершать ошибки, преступления, а потом каяться в том, в чём не виноваты, и называть праведностью своё лицемерие. Что́ тут поделаешь — они дети, которых обманывают и дурачат с рождения и до смерти. Боже, Боже мой, Отец мой, прости их ради меня, ибо я любил Тебя, как тысяча сыновей, и слушался Тебя, как десять тысяч слуг ! Так неужели любовь моя не окупит их равнодушия, и преданность моя не восполнит их легкомыслия ? Для чего же тогда я жил и умирал пред Тобою, как не ради них — несчастных детей Твоих ? Неужели только для того, чтобы прийти к ним с этим письмом, которого они так никогда и не увидят, которого никогда не прочтут ? Для чего же я терпел лишения и одиночество, не знал ни единой радости в жизни, слушался и повиновался Тебе, как тень — чтобы они теперь горели в вечном огне своей помутившейся совести ? Да не будет этого, Господи, Отец мой ! Спаси их ради меня, ради нашей с Тобою любви, или сотри меня и память обо мне навеки, чтобы я не видел себя и не мучился от нашей бесплодной любви !»
Так думал и так обращался к Богу слуга Бога. И не заметил он, как в эту минуту мимо него пробегал какой-то человек. Поравнявшись с Пророком и оглянувшись по сторонам, он со всего размаху ударил его ножом в сердце и в мгновение скрылся в ночи.
Наутро убийцу схватили, судили, приговорили, предали вечному проклятию и повесили принародно. Только простые люди не знали, что убийца был наёмный и сам обманутый. Как дети, они плакали, думая, что это он отнял у них их Спасителя, искренне ненавидели и проклинали его. С тех пор имя убийцы сделалось ругательством у всех народов.
Пророка же старейшины похоронили в богатейшей усыпальнице. Затем тайно сожгли его труп, а людям объявили, что он воскрес и вознёсся на небо.
Льстить ему и хвалить его они не перестали и после его смерти. Этой лестью и ложью они наполнили столько книг, что их никто не перечтёт и за десять жизней. Но того единственного письма, короткого, понятного и доступного каждому человеку, которое через Пророка передал людям Отец-Бог, они никому никогда не показывали и не показывают. Да и как они могут показать его, если ключ от ларца, в котором оно лежит, давным-давно кто-то нечаянно или нарочно уронил и он навсегда провалился под сгнивший церковный пол.
Ищущие и любящие Бога каждый раз заново в поте лица и в терзаниях духа вынуждены восстанавливать его в своей душе и кровью записывать на своём сердце.