Мария проснулась от громких мужских голосов.
— Разве мужчине достойно заниматься таким делом? Женщины разводят сад, а вы его губите, и, главное, безо всякого смысла! Куда вы дели саженцы? — говорил один голос.
Марии показалось, что она где-то уже слышала его.
— Мы их, конечно, в сундук не спрятали, — отвечал другой голос.
— Думаешь, наш Гамид пожалел деревья? — вмешался и третий. — Они ему нужны как прошлогодний снег. Просто ему жаль русскую девушку.
Мария вспыхнула и уже хотела выйти из своего укрытия, как первый знакомый голос снова заставил ее насторожиться.
— Хватит болтать! Несите сюда саженцы. Чтобы к утру все было как было. Это говорю вам я, Гамид.
И Мария увидела, как те трое стали спускаться в лощину.
Тот, кого они назвали Гамидом, тоже подошел к обрыву. Он стоял совсем близко от Марии, и она услышала, как скрипнул его ремень, когда он заложил за него руки.
Месяц, очерчивая свой обычный ночной круг, подвинулся так, что осветил лицо Гамида. И Мария чуть не вскрикнула, узнав в нем того недавно встреченного всадника. Между тем Гамид снял с себя папаху, сапоги, верхнюю одежду и положил все это на камень, прижав сверху кинжалом. Перепрыгивая с уступа на уступ, он побежал к водопаду.
Мария вышла из своего укрытия и подошла к камню, где лежали его вещи. Сама не зная зачем, она подержала кинжал, ощущая ладонью его холодное лезвие, и только было взяла в руки папаху, как услышала шаги и негромкий разговор. Это возвращались те трое. Не успев положить папаху на место, она юркнула под скалу и затаилась. Мужчины тащили саженцы. Растопыренные корни волочились по земле.
Последним пришел Гамид. Он нагнулся над камнем и стал шарить по земле, разыскивая папаху. Не найдя, Гамид подошел к мужчинам, которые, недовольно сопя, закапывали корни деревьев.
— Ребята, давайте папаху. Пошутили и хватит, — миролюбиво сказал он.
Но те ответили, что не видели никакой папахи.
Гамид присел и стал вместе с ними сажать деревья. Он бережно опускал в яму саженцы, забрасывал корни землей, а потом прижимал руками. Когда все было сделано, Гамид снова предложил товарищам отдать ему папаху.
— Да ты что? — возмутились они. — Не брали мы твоей папахи.
Тогда Гамид побледнел. Мария задрожала. Она не знала, что потерять папаху — самый большой позор для горца.
— Это я, я взяла шапку, — закричала она, выбегая из своего укрытия.
Все четверо на мгновение остолбенели. Гамид первым пришел в себя.
— Значит, ты хотела выдать меня милиции? — спросил он.
— Теперь ты видишь, какая это женщина. — выкрикнул один из троих. Мария увидела, как на нее надвинулись их тени.
От удивления она не могла вымолвить ни слова и только смотрела на Гамида, сжимая в руках его папаху.
— Идите вы все... к шайтану, — наконец проговорил Гамид. — Орлы мух не ловят.
— Тогда жди, пока мухи начнут ловить орлов, — многозначительно проговорил один, и все трое исчезли за скалой.
Мария сделала шаг к Гамиду, чтобы вернуть ему наконец эту злополучную папаху, как вдруг прогремел выстрел. Что-то горячо обожгло ее плечо. Мария упала.
...Очнулась она под низкими сводами каменной пещеры. Она лежала на высохшем сене, поверх которого была постелена черная бурка. Под голову подложена та самая каракулевая папаха, из-за которой все и произошло. Голубое легкое пламя слабо колыхалось в углу пещеры. Пахло цветами и травами.
Мария пошевелилась. И сразу к губам ее прильнул кувшин с запахом обожженной глины. Теплая сладковатая струйка молока мягко коснулась горла. Мария увидела человека, который поддерживал этот кувшин, и сердце ее сжалось от предчувствия.
— Я боюсь — прошептала она.
— Но чего? Пока я с тобой, все будет хорошо. — ответил он.
Мария слабо улыбнулась этому наивному утешению.
— Деревья!.. — вдруг вспомнила она.
Она попыталась подняться, но резкая боль в плече остановила ее. Слабо закружилась голова.
— Не волнуйся, — поспешил успокоить ее Гамид. — Туда с утра пришли женщины. Я видел: они поливали деревья. Тебе надо поесть. Ты же голодная. Скоро все заживет.
По пещере распространился аромат жареного мяса. Большие сочные куски лежали на камне. Мария такого сладкого мяса никогда еще не пробовала.
— Гамид, ты ведь даже не знаешь, как меня зовут.
— Знаю. Тебя звать «Та, у которой волосы из солнечных лучей».
— Какое длинное и странное имя... Так меня никто не называл.
И вдруг она протянула руки и обвила его твердую, до черноты загорелую шею. И почувствовала на своей щеке горячие, тяжелые, словно дробь, мужские слезы.
— Помнишь, ты говорила мне в нашу первую встречу, что, если тропинка подвела человека, надо свернуть на другую и все начать сначала? Ты появилась в моей бессмысленной жизни как утренняя заря. Недаром твои волосы из солнечных лучей...
...Трещали кизяки. Голубой дым тонкой струйкой уходил в проем пещеры и растворялся в воздухе. Колдовской запах сухой травы кружил голову. И Мария, облокотившись локтем о бурку, услышала историю, грустную и вечную, как эти горы, как эта пещера в горах, как этот очаг, слабо мерцающий в углу...
Гамид был сыном богатого барановода и его четвертой жены. Девушка была красива и бедна. Она пришла к барановоду весной, чтобы поздней осенью вернуться в свою саклю с мешком пшеничных зерен, наваленным на спину.
Хозяин сразу заметил ее. Ему нужны были рабочие руки и нужна была красивая и здоровая женщина. И потому он обручился с ней у муллы. Через год она родила ему сына. Но все три жены возненавидели ее потому, что ни одна не могла родить от него ребенка. Да и сам хозяин был недоволен. «Если бы я знал, что родится ребенок, я бы не смешал свою ханскую кровь», — заявил он.
Мальчику долго искали имя. Ведь его нельзя было назвать тем именем, которое встречалось в роду барановода.
После революции отец Гамида бежал. А Гамид скитался по горам, по чужим дворам. Его пытались определить в детский дом, но он убегал и прятался в горах, где его не могли найти.
Мысль о своей жизни пугала его. И тогда он встретил у водопада эту девушку с волосами из солнечных лучей...
Слушая его, Мария думала, что в их судьбах много общего — ведь оба были сиротами — и нежность к этому человеку, желание защитить его переполнили ее.
Утром вдвоем они вышли из тесной пещеры в большой мир.
— Какое солнце! — оказала она, жмурясь от яркого света.
И он посмотрел на ее волосы, в которых запутались солнечные лучи.
— Какое небо! — сказал он. — Взгляни, оно все время меняется, как твои глаза.
Но она смотрела не на небо, а на него. В нем была такая жажда жизни, что, кажется, проживи он и тысячу лет, в тысяча первом он будет готов залпом выпить соленое море жизни.