В темноте мы въехали на холм, мимо стоянки, забитой большими машинами, и освещенного дома Зибольда, и немного дальше, у разворота, я нашел место. Мы вышли, я спросил у жены: «Ты взяла цветы?» — и мы направились под руку к дому.
Я помню, нам открыла служанка в черном платье и белом переднике. Она взяла наши пальто, и сразу из стеклянной двери вышел Зибольд и откуда-то сбоку появилась Иза. Они поздоровались с нами, Зибольд — меланхолически сдержанный и Иза — в черных джинсах и белом пуловере, оттенявшем ее густые черные полосы.
Она казалась слегка взвинченной и в то же время — не знаю, возможно ли это,— застывшей. В ее появлении было что-то порывистое, наверное, она хотела поразить меня. Все это не длилось и минуты, появились другие гости, и мы вошли в просторный зал, встретивший нас разноголосицей большого приема и сверканием огней, врывавшимся из иллюминированного сада через огромные, в два этажа окна. Должен сказать, все это мне не понравилось.
Иной раз в моменты беззащитности... Собственно, ничего нет. Лишь своего рода рассеянность и, как бы это сказать, какой-то неприятный привкус, ио он не во мне, а в мире. Он прилип ко всему, мне даже кажется, что я его вижу. Словно все покрыто матовым лаком.
Может быть, с каждым так иногда бывает.
Вот уже три года я езжу с запасом снотворных таблеток. Но принимаю одну или две, только если ничто другое не помогает. Мне кажется, они разрушают мой мозг. И утром так трудно прийти в себя. Я придерживаюсь правила — встречать все трудности в наилучшей форме. Это одно из средств, чтобы справляться со страхом Ночью, когда я встаю, чтобы принять таблетку, я стараюсь не включать света: не хочу видеть свое опустошенное лицо. Но иной раз включаю свет и долго себя разглядываю.
А вот недавний сон, который помню, потому что проснулся из-за него или уже наполовину бодрствовал, когда еще досматривал его: я вижу женщину, похожую на тень, она бредет по небольшому мосту, и я чувствую, или мне только так кажется, что со всех сторон в нее проникает тонкое сероватое вещество.
Я знаю, это означает что-то нехорошее, прежде всего потому, что женщина упорно пытается уклониться от него. Затем я оказываюсь в погребе и смотрю, видимо глазами этой женщины, на черную равнину — она покрыта плотными комками лимонно-желтого огня. Это необычайно красиво и зловеще и означает, что выхода больше нет. Я еще вижу, как кто-то бьет черным железным прутом по огненным комкам. Но ничто не помогает
У меня запечатлелся этот сон, потому что он напомнил мне об Изе. Я проснулся в гостиничном номере и подумал о ней со смутным чувством вины. Может быть, она уже мертва. Я подумал вопреки всякой логике, что, будь она мертва, это меня бы оправдывало.
После аварии я езжу на выступления только поездом. Не потому, что у меня был шок — так думают все, но это неверно. Я без единой царапины выбрался из-под кучи обломков, только руки слегка дрожали. Дало о себе знать нечто другое, три недели спустя.
Знакомый редактор, который работает на радио, рассказал мне по телефону, что он разбил свою машину вдребезги, на что я, не раздумывая, сказал: «И слава богу». Не знаю, что я имел при этом в виду, я попытался объяснить, что теперь не чувствую себя таким одиноким со своей аварией но ощутил за его вежливым ответом неприятное удивление.
С тех пор я почти всегда езжу поездом. Чувствуешь себя ближе к людям. Тебя окружает и обслуживает гигантский механизм. Расписания, рельсы, электропровода, вокзалы и залы ожидания, оглушительные громкоговорители, сообщающие о приходе и отходе поездов, помогают моей причуде — воображать, будто я в этой действительности лишь гость. Я сижу незаметно среди других пассажиров и смотрю в окно, за которым, год от году гуще, тянутся белые, светло-серые и кирпично-красные многоэтажные дома предместий и городов-спутников, все одинаковые в тщетном стремлении не походить друг на друга, и это усиливает чувство, что у меня нет своего места в пространстве.
Вагон покачивается и трясется. В ярком солнечном свете вспыхивает красный или зеленый бархат мягких сидений, и по ним проносятся тени от проводов и мачт со светофорами. В сумерках становятся серыми, а потом освещаются верхним светом белые подушки цветные фотографии знаменитых замков и крепостей, прямоугольное зеркало. Оцепенело сидишь на некотором расстоянии от этой летящей стены.
Гремят, стучат колеса, плавный, протяжный гул пронизывает вагон и, перебиваемый слева и справа короткими лязгающими ударами колесной оси, рассыпается, как короткие взрывы, на уносимый назад грохот вагонных тележек, после чего разорванные звуки сливаются и снова заполняют все пространство.
С волнообразным свистом и шипением мимо окон проносится воздух, что-то, жужжа и шлепая, бьется об стекло, и весь этот шум сливается в туннелях с ревом встречных поездов, пока внезапно не пропадает, словно его отрезало.
Возникают новые звуки: легкий стук двери купе, скрип толстой черной переходной гармошки между вагонами, дребезжащий звон буферов, сцепляющих друг с другом стальные платформы,— он раздается, когда поезд заворачивает по кривой или переходит на боковую ветку следуя силе, увлекающей его постепенными рывками в новом направлении, где ход его снова подчиняется равномерному, чуть пружинящему ритму, который пронизывает рельсовый путь с его шпалами, подпорами и болтами, и эта мягкая, тихая, непрерывная дрожь пути сообщается вагонным тележкам, гребням колес.
С легким постукиванием бегут по рельсам и передают напряжение между ними и рельсами через рессоры, раму, неподвижные части вагона и мягкие диваны пассажирам, погружая их в дремотное колыхание и покачивание, и пассажирам кажется, что они в полусне и что их влекут не только с одного места к другому, но увозят от самих себя, временно лишают значения, превращают в существа с ограниченными правами, существа зависимые, сведенные к общему знаменателю с прочими предметами, подлежащими транспортировке.
Когда я приезжаю в города, где вечером у меня доклад или выступление, я сразу беру такси и еду в гостиницу, чтобы посмотреть комнату, где проведу ночь. Я стараюсь поселиться подальше от вокзала, поэтому всегда заранее пишу, что хотел бы получить тихую комнату, и слово «тихую» в письмах подчеркиваю. Я пишу, что не придаю значения комфорту, но хочу выспаться. Видимо, это нагоняло страх на тех, кто меня приглашал, потому что они, едва увидев меня, заботливо осведомлялись, доволен ли я комнатой. Каждый раз я отвечал «да», чтобы избежать дальнейших расспросов и сгладить впечатление, которое, вероятно, произвел на них.
В одной из таких добропорядочных второразрядных гостиниц, в которых я обычно останавливался, я познакомился с Изой. Оказалось, что она однажды писала мне. Но это было довольно давно, и я уже забыл об этом. Я рано приехал в город и вторую половину дня провел в бассейне. Вообще-то я терпеть не могу закрытых бассейнов, шума плещущихся в тесноте тел.
Но прошлой ночью я плохо спал и хотел разогнать кровь. К счастью, в бассейне было малолюдно, и мне никто не мешал плавать. Поглядывая на большие электрические часы около вышки для прыжков, я ускорял движения, пока не ощутил, что меня охватывает немой восторг. Я жил, мое тело, вспахивая воду, разогрелось, я почувствовал свою силу.
Потом я вернул ? в гостиницу и прилег на час, положив на глаза еще влажное полотенце. Было приятно расслабиться, ни о чем не думать и лишь ощущать себя в маленьком замкнутом мире. Вероятно, это помогает сосредоточиться на чем-то, что вопреки всему сохраняет в тебе жизнь, баланс круговорота, биологическую природу.
Затем я оделся и спустился вниз поужинать перед выступлением.