Вертолёт тревожно кружит над лесом. Третий час идут поиски ребёнка. Искать вышли все, кто в состоянии ходить. Все милиционеры района. Все гражданские мужчины. Местность, окруженная со всех сторон густым хвойным лесом, оврагами и болотами, прочёсывается вдоль и поперек. Просить никого не надо. Как только весть о том, что пропал ребёнок, доходит до человека, человек выключает телевизор, откладывает ложку или бросает газету, встаёт, натягивает резиновые сапоги, берёт фонарик и идёт в лес.
На дворе 1992 год. Источник связи один – сарафанное радио. Всё ходячее мужское населения – в лесу, Всё женское – в кухне, с матерью пропавшего ребёнка.
Мальчик. Пять лет. Глаза голубые, волосы светлые, сильно вьющиеся. Синие шорты, бело-голубая полосатая футболка с красным якорем. Босиком. Пропал примерно три часа назад. Несколько раз обыскали квартиру. Дома друзей и знакомых. Опросили всех детей во дворе. Бабок на лавочках. Никто не видел. Никто не знает.
Пропитанный тревогой и страхом воздух кажется густым и смрадным. Никто не смеётся. Разговоры полушепотом. Глаза – в сторону. Из леса доносятся редкие окрики.
Красивая молодая женщина с совершенно белым лицом сидит на табурете. Взгляд стеклянный. Суета, поднятая соседками, как будто проходит сквозь неё. Ей очень страшно. Ей хочется вскочить, бежать, искать своего мальчика, кричать, звать его. Но нельзя. Её задача сейчас – сидеть и ждать. А вдруг придёт? Или информация какая-то появится. Вот и сидит, вот и ждёт. Вот и смотрит пустыми глазами на чашку остывшего чая, не замечая её.
На район опускаются легкие летние сумерки. С каждой минутой они становятся все гуще, всё темнее. С каждой секундой страх становится всё плотнее и ощутимее, почти физическим. Кажется, что его можно потрогать. Сдавить. Сжать. Но пока что сжимает он. Страх.
Негромкие разговоры в кухне почти совсем прекратились. Шум включенного кем-то чайника. Лай собаки за окном. Звяканье ложки о чашку. Шлёпанье босых ног по коридору. Тихое гуденье холодильника.
В кухню входит маленький мальчик. Светлые вьющиеся волосы растрёпаны. Полосатая футболка с якорем сильно измята и вымазана чем-то красным. Голубые глаза он трёт маленькими кулачками. В абсолютной тишине – даже холодильник гудеть перестал – слышны только шлепки босых маленьких ножек по паркету. Все глаза устремлены на ребёнка.
Мальчик молча берёт табурет, подтягивает его к раковине. Забирается на него, достаёт кружку и открывает кран. Шум льющейся воды словно выводит женщин из транса, первой приходит в себя мать:
- Мишенька, - зовет она внезапно охрипшим голосом и слёзы, слёзы облегчения и счастья, наполняют её глаза. Она вскакивает со стула, подлетает к сыну, хватает его, обнимает, целует, плачет и смеётся…
- Мам, я пить хочу.
- Конечно, конечно, родной, - начинается суета, смех и слезы. Мишенька пьёт, с удивлением смотрит на окруживших его теток, на плачущую мать.
- Мам, почему ты плачешь? Почему у нас гости? – ребёнок явно не может ничего понять.
- Мишенька, где ты был?
- Спал, - спокойно отвечает мальчик.
- Но где?!
- В шкафу, - как нечто само собой разумеющееся говорит Мишенька.
Толпа женщин дружно бежит в коридор, к большому, лакированному шкафу. В нём сложены запасные подушки, одеяла, пледы. Все в замешательстве. За несколько часов в этот шкаф заглянуло человек 15 и не по одному разу. Но ребёнка там не было.
- Миша, а как ты спал?
Мальчик удивлённо смотрит на взрослых:
- Показать что ли?
- Да! – хором кивают они.
Миша заходит в шкаф, в самый дальний угол. Практически стекает по стенке и пропадает под горой одеял и подушек. Ребенка не видно, не слышно. Как ни вороши одеяла, не найдёшь, пока не освободишь от них шкаф.
Кто-то уже бежит на улицу, чтобы сообщить, что ребенок найден. Мишеньку вынимают из шкафа. Умывают, переодевают в чистую футболку, кормят печеньем, поят молоком, целуют, обнимают, гладят по голове.
- В шкафу как-то поспокойнее было, - замечает мальчик.
История закончилась хорошо. Мужчины вернулись с поисков, уставшие, но довольные. Женщины хлопотали вокруг них, смеялись, наливали горячий борщ и даже не ворчали по поводу выпитых стаграмм. А Мишенькина жопа еще три дня горела от отцовского ремня. Да и в шкафах он с тех пор не спал.