C чего всё началось: c каким «интеллектуальным багажом» автор этих строк лет, тридцать пять тому назад, в свои четверть века решил, что писательство – это то, чем ему нужно заниматься? Этот багаж: чемодан, саквояж, картина, картонка и… а может быть следовало начать с «Чижика, собаки, Петьки забияки, обезьяны, попугая» и так далее?
Но что совершенно очевидно, что багаж содержал полученного как раз тогда когда необходимо, Марка Твена с его «Принцем и нищим». Не сразу, но лет через десять, наряду с прелестями я сумел разглядеть халтуру у Семюэля Клеменса. Замеченные у мэтра недостатки, кроме всего прочего, послужили причиной смелости, дескать «не боги горшки обжигают».
Отправной точкой были пираты Стивенсона с небесно чистой Катрионой. А так же Куперовские могикане, благополучно пройденные в период отрочества, что позволила впоследствии уже к ним не возвращаться. Зато Джонатан Свифта с большим удовольствием читал и в детском переложении и в переводе для взрослых. До университета. Таким образом, на студенческой скамье я Свифта только освежил в памяти… время от времени увлекшись, перечитывал несколько случайных страниц.
Сей достославный аббат шутил над тягой неких ученых с летающего острова Лапута добывать из чего-то конфетки. С развитием наук люди таки научились это делать. Правда продукт пока ещё получается не очень, но все впереди.
Начало списка получается состоящим из европейских имен, в этом нет ничего удивительного европейцы по части легких умственных процедур всегда были далеко впереди. Мы с вами к интеллектуальной деятельности относимся серьёзно.
Что же касается творчества соплеменников, то изучение его началось вне всяких сомнений с русских народных сказок. Сказка Ершова «Конёк-горбунок». Сказы Бажова. Продолжились сказки тоже русскими, но уже советскими сказками, сказами и сказаньями. Уж очень много времени было на них потрачено.
Вернувшись ненадолго в Детство-Отрочество, вспомним добрым словом писателя Астафьева. Почему не Горького с Толстым? По алфавиту? Не только. По хронологии и психологии Астафьев мне конечно ближе. Он мой современник, что бы там ни говорили про «горизонтальную и вертикальную» близость. Нижегородец Пешков был ближе ко мне территориально, Астафьев социально. А таким как Николенька Иртеньев, я, наверное, хотел бы быть.
Однажды я подумал про Астафьева: «серьезный человек, живший в серьезное время». А подумав записал, чтобы не вырубили топором. Но то, что не вырубишь топором, может потихоньку само рассыпаться в труху. Для афоризма сгодится, но все афоризмы приблизительны. Не так уж серьезно он относился к себе и окружающему. Сохранил способность улыбаться. Есть другой сибиряк, Распутин – вот уж кто серьезен и не склонен лыбиться попусту. К счастью был еще Кир Булычев, в компании которого можно было похихикать над окружающим. Ну так, по-доброму.
Я начал читать-почитывать, чтобы потом перейти к пописыванию, в компании тридцати оболтусов. Думаю, ни один из них в данный момент уже книг не читает. А некоторых давно уже и в живых нет. Невозможно жить в обществе и не перенять что-то у этого общества - я и перенял частично их к этому предмету отношение - снисходительно-презрительное. Но к счастью, или к несчастью, не до конца.