Помните, как в старом анекдоте трактуется понятие «смешанные чувства»? Это когда ваша теща разбилась в вашем автомобиле. Анекдот этот я вспомнила именно потому, что никак не могу разобраться в своих собственных чувствах. Сначала в историю ввязалась, а потом растерялась.
Не ввязаться было невозможно. Судите сами. Женщине почти семьдесят лет, у нее под опекой восьмилетний внук. Пять лет назад они приехали в наш город из Донбасса. Бежали от страшных обстрелов, от круглосуточного и ежедневного кошмара. От войны бежали. Их дом сейчас полностью разрушен, так что обратной дороги нет.
За эти годы Эмма Владимировна сумела получить российское гражданство и для себя, и для внука. Ей платят пенсию, опекунские, да еще она и работает. Мальчик проблемный. Я в диагнозах не разбираюсь, да и не очень им доверяю. Понятно, что у ребенка отклонения есть, как минимум – гиперактивность. Впрочем, в советское время это называлось непоседливостью. А еще у него случаются приступы эпилепсии. Бабушка утверждает, что это началось после того, как автобус, на котором они выезжали из Горловки, попал под обстрел.
С момента переезда в Липецк они с внуком оказались под самым пристальным вниманием органов опеки. Теоретически – правильно: бабушка пожилая, мальчик нездоровый, жилья своего нет. В идеале речь должна была бы идти о посильной помощи. Так ведь нет! Все сводилось исключительно к проверкам и надзору, которые сигналили женщине лишь об одном: ежели что не так, внука отберем.
Самые серьезные проблемы начались, когда мальчик пошел в школу. Из обычной его моментально «переправили» в коррекционную. Но и там быстро заявили, что он мешает вести уроки. Бабушке было предложено приходить и сидеть в классе. Но как ей тогда деньги зарабатывать? На минимальную пенсию и пособие не проживешь, тем более, что еще и съемную квартиру оплачивать нужно.
И вот тут все и завертелось. Мальчика отправили в психиатрическую больницу «на обследование». Позже эпилептолог в больнице скажет, что ему категорически нельзя было колоть те препараты, которыми его накачивали в «психушке». Вернулся он не похожим на себя, с жутким страхом темноты. Буквально через несколько дней после выписки внука Эмму Владимировну вызвали на комиссию. Там были представители и органов опеки, и ИПДН, и департамента образования, и учителя из школы. На этой комиссии перед бабушкой был поставлен выбор: или она подписывает согласие на отправку внука в специализированный интернат, и тогда за ней сохранят опекунство, или ее лишают опекунских прав, а ребенок все равно в интернат отправляется. Она подписала.
Это было в пятницу. А в понедельник она должна была с вещами и внуком явится на автобусную остановку, чтобы в сопровождении «официального лица» отвезти ребенка в деревню, где располагается интернат. До сих пор эта спешка не нашла своего объяснения.
Я обо всем этом узнала в пятницу вечером. Было понятно, что обращаться «по инстанциям» совершенно бесполезно. Единственный вариант реальной помощи в такой ситуации – это запрос в организацию «Родительское Всероссийское Сопротивление», которая уже не единожды выигрывала суды и возвращала в семьи незаконно изъятых детей. Уже в субботу я общалась с липецким председателем «РВС».
В документах тут же обнаружилась масса нестыковок. В заключении, выданном психиатрической больницей, было четко указано, что ребенок нуждается в домашнем, индивидуальном обучении. Специалисты психологического центра, куда мальчика направили органы опеки, написали, что его ни в коем случае нельзя разлучать с бабушкой. И на этом фоне управление образования принимает решение поместить ребенка в интернат. Согласитесь, странно.
Казалось, что появились конкретные основания оспорить решение управления. Но неожиданно выясняется, что через три дня Эмма Владимировна должна освободить съемную квартиру. Отсутствие жилья, естественно, дает опеке карт-бланш, тут и слова не скажешь.
Добрые люди за два дня нашли квартиру, за которую надо было платить только коммуналку, Антон (наш председатель «РВС») готов был помочь в переезде. И вот тут начинается неожиданное. Эмма Владимировна начинает предъявлять требования хозяйке квартиры: вот тут надо покрасить, тут – новые обои наклеить, диван передвинуть, а стол выбросить. Итог – хозяйка отказала. Когда обескураженный Антон спросил, неужели трудно было самой купить банку краски и покрасить, последовал ответ: «А зачем я буду вкладываться в чужую квартиру?» К тому же комната всего пятнадцать метров, а кухня – пять. Интересно, а какие хоромы она хотела получить за оплату трех тысяч коммуналки?
Теперь вам понятно, почему я заговорила о смешанных чувствах? Эмма Владимировна убеждена, что государство должно ей в ближайшее время дать отдельную комнату в общежитии. Объяснять ей, что у нас люди годами стоят на очереди, бесполезно. Она заранее нарисовала себе картинку, как выглядит индивидуальное обучение: она приводит внука в школу и уходит на работу. А он в отдельном классе занимается с учителем, потом с психологом, с дефектологом. Наверное, они же будут смотреть за ним на переменах. Когда я сказала, что не исключен вариант занятий дома, последовал отказ: нет, только в школе, в отдельном классе, с компьютером и интерактивной доской. А дома внук будет отвлекаться.
Понятно, что бабушку жалко, - бежать с двухлетним малышом из-под обстрелов, фактически, в никуда, такого и врагу не пожелаешь. Но кто бы мне объяснил этот психологический феномен? Откуда такая уверенность, что в России им всё будут подносить на блюдечке с голубой каемочкой? Откуда убежденность, что здесь ей все должны и обязаны? Да, Донбасс сделал свой выбор в пользу русского мира, чем вызвал ответную реакцию Киева, развязавшего многолетнюю гражданскую войну. Все эти годы Россия помогает самопровозглашенным республикам, как может. Но неужели сам их выбор автоматически означает, что украинские беженцы должны жить у нас лучше, чем россияне?
Сейчас Эмма Владимировна сама сняла комнату в общежитии за шесть тысяч. Поняла, что работать ей не удастся, - внук требует слишком много внимания. Опека притихла, но, боюсь, временно: пока ребенка не удается устроить в школу. Вся надежда на помощь «РВС».