Зарево ворвалось в ночь и разметало ее, нарушив привычный порядок времени и событий.
Ариах вскочил с жесткой походной кровати, в мгновение оценил обстановку, по-военному быстро и без суеты собрал необходимые вещи, расстелив для этого на полу теплый плащ: хлеб, кусок овечьего сыра, моток веревки, кожаный мешочек с трутом. Когда все было готово, осторожно выпрыгнул в окно с легким грузом за плечами.
Зарево металось на одной из соседних улиц. Оттуда же доносились ожесточенные крики, плач женщин и детей, глухие удары расправы, стоны поверженных.
Ариах действовал по Уставу, принятому им от старшин пифагорейцев: если нагрянет беда, бежать к тайнику, забрать рукопись, начертанную рукой самого Учителя, и спасать ее хотя бы ценой жизни. Не отвлекаться туда, где помочь уже не в силах. О тех, кому можно еще помочь, позаботятся те, кому это поручено.
Вот и лес. Ариах скользнул в его спасительную влажную темноту. Она не мешала двигаться осторожно, но быстро - его глаза хорошо различали все, что встречалось на пути, даже тонкие ветки; к тому же эти места вокруг тайника были специально изучены и хожены много раз в разное время года и суток. Несмотря на видимую безопасность, Ариах пошел кружным путем, делая сначала большой крюк ближе к дороге, намереваясь затем, сужая круги, приблизиться к тайнику. Если и есть за ним погоня, или дожидается засада, то, двигаясь таким образом, он, опытный следопыт, обнаружит их.
Через несколько шагов он понял, что поступил правильно: впереди между деревьями мелькал силуэт осторожно пробиравшегося человека. Ариах замер, затем незаметной тенью прильнул к ближайшему стволу, вглядываясь в двигавшуюся ему наперерез фигуру. Человек был очень мал ростом, или сильно пригибался. Искал следы? Но, понаблюдав пару минут, Ариах понял, что перед ним не шпион – слишком неуверенными были его шаги, слишком громко отдавались они в тишине леса. Затем послышались звуки, которые никак не могли издавать преследователи, и, когда луна осветила вышедшего на поляну путника, Ариах шагнул ему навстречу.
Перед ним была девочка. В руках она несла сверток, за плечами у нее был узелок, делавший в темноте ее фигуру слегка сгорбленной. При виде Ариаха она не вскрикнула, как он того опасался, а широко раскрыла испуганные глаза, в которых стояли слезы.
- Не бойся, - мягко и тихо произнес Ариах, делая к ней шаг и присаживаясь на корточки, чтобы быть с ней вровень ростом. “Ты откуда? Из города?” – добавил он, понимая уже, как и почему маленькая девочка могла очутиться в лесу ночью. Этой ночью могла. Сердце Ариаха сжалось.
- Ариах, ты не узнаешь меня? Ты был у нас в доме. Я Эя, дочь Пантора! – голос девочки прерывался, а огромные глаза смотрели с выражением такой смеси отчаяния, душевной боли, страха, надежды и мольбы, что Ариах раскинул руки, и девочка, как за спасительную ограду бросилась в кольцо этих рук. Обняв рыдавшую бедняжку, пытаясь успокоить, Ариах почувствовал как зашевелился сверток, который девочка прижимала к груди.
- Что там? – слегка отстраняясь, спросил он.
- Это Эрик, - всхлипывая, проговорила малышка, – братик.
Ариах с изумлением увидел, как девочка откинула прикрывавшее сверток полотно, открывая личико спящего младенца. “Бог Великий!” – мысленно воззвал Ариах, на мгновение прикрыв глаза. Но в следующую секунду так же мысленно добавил: ”Я принимаю испытание”. Бережно взял на руки младенца, девочке сказал шагать след в след за ним, держась за его пояс, и двинулся навстречу неизвестному.
- - - - - - - - - -
А потом была дорога – каменистая и пыльная, долгая, небезопасная и голодная. Ариаху удавалось найти пропитание для детей у пастухов, сам же он почти все время испытывал голод. Заходить в ближайшие селения он опасался – весть о погроме общинников могла уже долететь и сюда, а он не смел рисковать – с ним были дети друга и драгоценная рукопись.
Наконец они вышли к рыбачьей деревне. Одинокая сердобольная женщина приютила путников, сокрушаясь, что боги забрали мать у такого малютки и еще не окрепшей девочки. Взяв заботы о детях на себя, она предложила Ариаху отдохнуть, сочтя, что его неразговорчивость и суровость вызвана недавней потерей жены, и мудро рассудив, что он должен побыть один на один со своим горем. Ариах был благодарен ей за это и за искреннюю доброту к детям.
Оставшись, наконец, один, сбросив на время груз забот, он задумался о будущем. Встав на Путь, он изначально внутренне был готов к разного рода опасностям и испытаниям, но не мог представить себе, что все повернется так. Мысленно он готовил себя к одинокой жизни Путника, искателя истины. В мечтах он не раз отправлялся за моря, проходя страну за страной, вбирая в себя чужеземные ароматы, где даже пыль, приставшая к сандалиям, пропитана тайной. Разгадать эти тайны, получить ответы на тысячи вопросов было его неистовым желанием и смыслом жизни.
Ариах лежал, расслабив мышцы, предоставив отдых телу, но мысль его была напряжена: следовало обдумать создавшееся положение, решить, что делать дальше, как лучше устроить детей и в чем теперь заключается его Путь?
Отец Ариаха был крестьянином, выращивал виноград. Часто по ночам с гор сползал холодный туман, и тогда приходилось до рассвета жечь костры, чтобы не погиб урожай. Ариах любил такие ночи. Было тревожно, таинственно и радостно одновременно. Нравилось сидеть у костра и слушать рассказы собравшихся для помощи соседей. В этих краях, несмотря на нелегкий крестьянский труд, рабов почти никто не держал. А если кого и нанимали для работы в поле, так своих же соседей, что победнее – и им помощь, и себе надежней. Может поэтому, народ в округе был спокойный, незлобивый. Ариах не уставал слушать не раз уж поведанные сказания о героях и богах, о подвигах и отваге, о коварстве и доблести. В одну из таких ночей и услышал о чудной общине. Сначала не понял, о ком говорят – будто бы о героях, уж слишком не похоже было на обычных людей: все равны между собой, даже женщины могут учиться и участвовать в общих собраниях. Говорили, что общинники пользуются советами мудрых наставников, знающих, словно оракулы то, что неведомо простым людям, и поэтому живут дружно, решают все сообща, сообща работают и всегда веселы. Нет там ни бедных, ни богатых, ни рабов. Всем хватает еды и одежды. А еще говорили, и это было особенно чудно, будто верят они не во множество богов, а в единого бога, который есть все сущее. Так рассказывали старики у костра, а Ариах слушал и не мог наслушаться. Ведь жизнь богов и героев можно только представить, если посчастливиться, то во сне увидеть, а этих людей, что живут такой чудной жизнью, да еще сами умеют всякие чудеса творить, можно увидеть наяву. И решил для себя однажды, что обязательно найдет этих людей из Счастливой Общины, как он их стал называть. А пока использовал любую возможность чему-нибудь научиться. Учился читать и писать (в деревне жил бывший раб, ученый человек), лепить посуду, строить, охотиться, мостить дороги. Его охотно брали в ученики, видя его искреннее желание и стремление знать, постичь умение. А ночами Ариах был мечтами в Общине. Сердце тянулось туда - в незнаемое, но родное сердцу, близкое.
Однажды в гавань вошел корабль. Обычное торговое судно. И товар был самый обычный – выбеленный холст, масло, фрукты. Но что-то в лицах моряков обратило на себя внимание Ариаха. Сердце вдруг учащенно забилось, и волнение перехватило горло – люди были ему знакомы! Не чертами, а спокойным, уверенным выражением просветленных и наполненных чем-то, кроме торгашеской выгоды, лиц. Пантор особенно привлек внимание лучистым взглядом темно-карих глаз. На робкий вопрос Ариаха не из знаменитой ли они общины, ответил просто и дружелюбно: «Да, оттуда». И в просьбе взять с собой не отказал. Спросил лишь, сколько Ариаху лет и не имеет ли он обязательств перед родителями и нанимателями. Ариах был свободен. А через два дня он плыл на корабле, не веря еще до конца, что сбылась его мечта. «Как милостивы ко мне боги», - думал он, стоя у мачты и глядя в ночное небо. «Вот и Борей надувает парус, и Посейдон не будоражит море, и Аргус не закрывает свои глаза-звезды, чтобы моряки не потеряли путь». Он мог бы простоять так до рассвета, если бы все тот же Пантор не позвал его спать. Вообще Пантор был немногословен. В этом человеке невысокого роста удивительно сочетались сила борца, неторопливая мягкость уверенных движений и детская открытость лучистого взгляда. Казалось, глаза его знают о тебе все, но заранее прощают все твои слабости и потому смотрят с ласковой улыбкой. Ариах чувствовал себя рядом с Пантором мальчиком, хотя был не намного младше.
На место прибыли поздним вечером. Портовые причальные костры мало помогли увидеть окружающее. После разгрузки корабля Пантор привел Ариаха в свой дом, где умывшись, Ариах сразу же забылся сном.
Когда же начался его Путь? В день отплытия, или в то утро, когда Пантор привел его к Учителю? Да, наверное, тогда, когда Ариах глянул в Его глаза. Что в них было? Бесполезно угадывать. Это было что-то, что вбирало в себя весь мир и отдавало встречному самое лучшее из него. Ариах почувствовал, что достиг того, что искал, словно нашел источник, из которого бы пить, пить и пить, и не напиться. Но Учитель сказал: «Ты ищешь Путь? Начни с себя. А чтобы лучше познать себя самого, помолчи три года. Потом поговорим».
Так началась его новая жизнь. Послушание, наложенное Учителем, нисколько не умаляло радости. Он молчал и наблюдал, молчал и внимал, молчал и учился. Ариаха ознакомили с основными правилами жизни общинников. Пантор опять был рядом и опять помогал, поясняя многое из этих правил. Работать должны были все. Труд выбирался в соответствии с навыками, возрастом, наклонностями человека. Пантор был кузнецом и взял Ариаха к себе в помощники. Жизнь в общине была устроена так разумно, что работа не была ни для кого утомительна или нестерпимо тяжела. Работали не весь день, обязательно оставлялось время для умственных занятий и размышлений. В определенные дни проводились общественные диспуты, где каждый высказывался по предложенной теме. В таких диспутах рождалась истина во всей своей прекрасной наготе, словно только что родившаяся Афродита. Ариах мог только слушать, но этого для него пока было предостаточно – как расширялась его душа, сколько мысленных форм проносилось перед внутренним взором от всего услышанного! Учитель не призывал его к себе, но Ариах иногда чувствовал на себе его невыразимо глубокий, теплый и ободряющий взгляд. Ему становилось тогда тепло в сердце и спокойно, как когда-то в детстве, когда ночью у костра, заслышав волчий вой, он прижимался поближе к отцовскому плечу, укрывшись по самые глаза мягкой овечьей шкурой, и тогда спокойно засыпал, ничего не боясь.
По истечении трех лет Учитель снял с него послушание, приняв в ученики. Пантор и еще двое общинников пришли за Ариахом в предрассветный час, отвели к священному источнику, бившему в роще; после омовения одели в такой же белый хитон, в какие были одеты сами и из рощи же, незнакомой для Ариаха тропинкой, спустились к морю. Немного пройдя по берегу, вошли, как показалось вначале, в грот. Но грот оказался лишь преддверием в огромных размеров пещерный зал. Откуда-то высоко сверху щедро падал утренний свет, позволяя довольно хорошо разглядеть то, что предстало перед глазами Ариаха. Было непонятно, что здесь сотворено природой, а что человеческими руками – так совершенно гармонично было каменное убранство зала, состоящее из колонн вдоль стен, двух рядов каменных скамей, расположенных полукругом один против другого по обе стороны от возвышающегося в центре постамента, сделанного в виде распустившейся лилии, или подобного ей цветка. Самое поразительное, что и стены, и все остальное были из ярко зеленого камня, который Ариах не раз находил в горах. Оттенки цвета, игра причудливых рисунков камня были то ли подобраны непревзойденным мастером, то ли были уже сотворены самым искуснейшим из мастеров – самим Творцом. Завороженный Ариах не заметил, как в зал вошли общинники и остановились возле скамей, как Пантор и его спутники присоединились к остальным, а рядом оказался Учитель. Слегка смутившись, стараясь сдерживать подымающееся волнение от сознания необычайности происходящего, Ариах поклонился Учителю. Тот взял его за руку и, глядя прямо в глаза Ариаха, сказал: «Сын мой, сегодня ты рождаешься в новом теле, в теле духа. И свет, входящий в тебя сегодня, пусть исходит из тебя и светит другим таким же чистым, каким он льется для всех нас из Великого Сердца». Затем Учитель подвел Ариаха к постаменту в виде цветка, куда Ариах поднялся по невысокой вырубленной ступеньке. Учитель отошел, поднял руки, и, произнеся несколько фраз на незнакомом Ариаху языке, запел красивым сильным голосом гимн. К нему присоединилось несколько голосов, затем еще, еще, пока все не слились в едином мощном хоре. Удивительно, но в этом огромном зале звук не поглощался и не резонировал резко от стен, а, уходя ввысь, возвращался живым аккомпанементом, не разбивая, а дополняя и придавая еще больше торжественности и красоты стройно звучащему хору. В этот момент все озарилось ярко вспыхнувшим светом. Ариах поднял голову и увидел, что поток Света в буквальном смысле льется с высоты золотым водопадом прямо на него. И был этот поток таким мягким, теплым, освежающим и животворящим, что, не сдерживая восторга, Ариах поднял ему навстречу руки, лицо, отдавая всего себя, наполняясь им. Пока лился поток, звучал гимн.
Хор смолк. Световой водопад прекратился. Все присутствующие в полном молчании поклонились Вновь Рожденному. Ариах так же поклонился на две стороны, ловя светящиеся радостью, устремленные на него взгляды. Никакие слова не передали бы полнее эту радость, и сердце Ариаха было полно любви и благодарности. А как сиял облик подошедшего Учителя! «Отныне ты наш истинный брат, ибо связан со всеми плотью духа и снизошедшим Светом. Да будет так!» Учитель свел Ариаха с пьедестала, и, когда все покинули зал, усадил на ближайшую скамью и сам сел рядом. «Вот и пришло время нам поговорить. О чем ты желаешь спросить?» – обратился он к Ариаху тихим, мягким голосом. Ариах был слегка растерян вопросом, не смог собрать кружащихся мыслей. Учитель положил свою ладонь ему на плечо, попросил закрыть глаза. Мысленная круговерть улеглась, Ариах глубоко вздохнул, открыл глаза, глянул прямо и открыто в лицо Учителю. «Когда я шел сюда три года назад, у меня была тысяча вопросов. Многие отпали, некоторые остались, но я хочу спросить пока о самом важном для меня – что такое Путь?» «Путь ученика – это путь к собственному сердцу, - Учитель помолчал, -однажды он слышит зов – очень он похож на тихую песню тоскующей о чем-то свирели. Он не понимает, что это, но уже не может оставаться прежним. Так начинается Путь. Если идешь верно, то из тоскующей, песня становится радостной, несмотря ни на что».
------------
Тело отдохнуло, но напряжение нервов не спадало. Ариах рывком встал с ложа, устеленного козьими шкурами, вышел в крохотный внутренний дворик, где хозяйка чесала шерсть. Спросил о детях. «Спят голубки. А ты что же, господин?» - женщина подняла на него глаза. «Не спится. Как тут у вас, спокойно?» «Боги милостивы, - хозяйка отщипнула клочок шерсти, пустила его по ветру в угоду богам, помолчав, добавила, – а ты бы сходил на пристань. Там у базарной площади спроси Ксенафа. Это рыбак, хороший человек, мне сосед. Скажешь, я послала, просила рыбки свежей для гостей. Может и для себя что нужное узнаешь.» Ариах решил, что это не будет лишним. Поблагодарил хозяйку, спустился к пристани. Ксенафа нашел быстро. Им оказался высокий не старый мужчина, вначале принявший Ариаха как чужака, настороженно, но, узнав, что тот прислан уважаемой соседкой, разговорился и заметно потеплел. В конце беседы Ариах получил приглашение отправиться завтра в Т… - довольно большой торговый город, где без труда можно найти работу такому крепкому молодому мужчине. Ариах согласился и вернулся к хозяйке повеселевшим. Действительно, в Т. можно затеряться среди многочисленного приезжего люда, да и детей прокормить там будет проще.
Отплывали рано утром. До Т. было полдня пути при хорошем ветре, но и тут, хвала богам, все складывалось удачно. Хозяйка дала в дорогу молока, сыра, вяленой рыбы и кое-что из одежды для детей, сама вышла проводить, держа маленького Эрика на руках. Ариах сердечно распрощался с ней. Пока плыли, выяснилось, что у Ксенафа в Т. живет брат, имеет большой дом, у него можно устроиться на первое время, тем более, что в его обширном хозяйстве наверняка найдется работа. Ариаха обрадовало это известие, а более участие людей. В последнюю ночь он о многом думал. Была мысль попросить сердобольную хозяйку оставить у себя детей на какое-то время. Скорей всего добрая женщина не отказала бы, но сердце сказало «нет». После памятных слов Учителя Ариах все взвешивал на весах сердца, и все, что ложилось камнем, или тоской, отбрасывал. И сердце не подводило – бывало тяжко, а сердце пело, и Ариаху становилось легко. Но так трудно, как сейчас еще не было: разрушение общины, гибель близких людей, неизвестность, таившая опасность, ответственность за жизнь детей и сохранность рукописи – даже для закаленного сердца этого было много, чтобы дать ответы на все вопросы. Но в том, что дети должны быть с ним, Ариах больше не сомневался. А значит, и Путь его теперь состоял в том, чтобы устроить детей Пантора как можно лучше и удобнее. От этого решения на сердце стало легче, и последние часы перед рассветом Ариах спокойно проспал.
Как Ариах и предполагал, Т. оказался шумным, полным разноязыкого люда городом. Брат Ксенафа держал несколько мастерских – ткацких и гончарных - и Ариаху предложил работу в красильне. Это было более чем удачно – красильня располагалась не при доме, и при ней имелось жилье для рабочих, так что Эя и Эрик всегда могли быть рядом. Хозяин, брат Ксенафа предложил даже поселить детей в своем доме, но Ариах отказался, да и Эя глянула со страхом, не желая оставаться у чужих.
Потекли дни, похожие один на другой. Их монотонность разбивалась лишь редкими походами в горы, куда Ариах отправлялся поохотиться и побыть наедине с мыслями. Надо сказать, светлого в них было мало. Отчаяние – глубоко запрятанное, оно все-таки ворочалось и иногда грозило прорваться всепожирающей чернотой. Тогда, как вот сейчас, Ариах поднимался все выше и выше в горы, то ли выслеживая добычу, то ли убегая, чтобы самому не стать добычей ослепляющего безумия. Поднявшись на высоченный кряж, огляделся. Глаза отметили необычайно живописный вид: море было перламутровым от заливавшего его солнца и сияло до боли в глазах; в кипящей густой зелени береговых холмов прятался белый город, казавшийся отсюда совсем маленьким, а венчали все лилово-синие, с белой каймой вечных снегов, горы. Но сердце не откликнулось радостью от великолепия увиденного. Еще сильнее и жгуче отозвалось тоской – к чему вся красота, если так жестоко устроен мир, так враждебны люди, равнодушны боги. Почему тогда, когда, казалось, исполнились мечты, все безнадежно разрушено пожаром ненависти и погребено под обгорелыми руинами? Если бы он был один, то звериными тропами незаметным пробрался бы к месту трагедии, узнал бы о судьбе оставшихся. Неизвестность более всего тяготила его. Он не раз замечал, как Эя поднимала на него свои огромные, влажные от затаенных слез глаза с застывшим в них немым вопросом. Что он мог ответить? Устав предписывал действовать по обстановке, не рисковать зря. Было условлено, что его обязательно разыщут, где бы не находился, он узнает этих людей по определенному знаку, следовательно, оставалось ждать.
Сидя на огромном гранитном валуне, Ариах снова задумался о том, что есть Путь. Внутреннее восприятие ассоциировало его с непременным движением, действием, активностью, общением. Все происходящее вовне вбиралось сердцем и, прочувствованное и по-новому осмысленное, вновь выливалось наружу тем или иным действием, поступком, просто мыслью. Но это внешнее, то, отчего отталкивался дух в своих поисках, не было просто случаем. Оно тоже творилось его личными побуждениями, жаждой познания, желанием перемен и конкретных действий. До сих пор именно так виделся Ариаху Путь, и ложился он по жизни прямо и ясно, словно клинок меча. Последний год в общине Ариах жил новым устремлением – Учитель поведал, что намерен отправить Ариаха на восток с поручением. Для этого он стал учить Ариаха языку далекой страны, объяснял обычаи, верования, особенности быта и жизни великой древней страны мудрецов. Рассказал, что на севере страны есть горы гораздо выше и величественнее их собственных, и именно они скрывают тайны великой истины. Ариах загорелся – доверие учителя, возможность увидеть неведомые страны, прикоснуться к древним тайнам – кружило голову и наполняло восторгом. Но Ариах уже не был тем мальчишкой, каким прибыл в общину. Он научился владеть чувствами, внешне ничем не выдавая наличия внутренней бури. И бури он научился усмирять. Вместо беспорядочных метаний, чувства тяжело вздымали свои волны и также тяжело оседали в глубине души. Но сила их все же была так велика, что иногда сердце отзывалось глухим неровным перестуком. Эта постоянная борьба с внутренней стихией отразилась на внешнем облике Ариаха – лицо стало тверже, скулы резче, глаза, не утратив мечтательности, обрели сосредоточенную серьезность, и, кажется, потемнели. Он выполнил все указания Учителя, выучил трудный язык чужой страны, он был готов отправиться с поручением, но все смешалось в его жизни в один миг. И вот он здесь. С ним маленькие, не способные позаботиться о себе дети друга, почти брата, с ним рукопись, - это его Путь? Но что дальше? На что уйдут его годы? На работу ради куска хлеба? А его знания? Он мечтал идти по свету и нести людям Свет, пусть своими небольшими силами и малой толикой знаний, что приобрел в общине – это уже могло принести людям пользу. Сейчас он привязан к одному месту и занят мыслями о завтрашнем дне.
Думы, как черные вороны, все кружили и не отпускали. Ариах забрался еще выше по скале и вдруг, словно порывом ветра на него дохнуло опасностью. Ариах мгновенно внутренне собрался и медленно поднял глаза. На скалистой площадке в метре от него стоял волк. Весь вид зверя говорил о намерении драться – передние лапы твердо упирались в грунт, нос морщился, приподнимая верхнюю губу и обнажая мощные клыки, в глазах горел темный огонь. Не иначе волк защищал добычу, или свое логово с волчатами. Так и есть – между утробным волчьим рычанием Ариах уловил слабое поскуливание. Ариах застыл, понимая, что при первом движении, волк кинется на него. Он понимал, что допустил ошибку – будучи в расслабленном состоянии позволил в первое мгновение проявиться страху, и, хотя сейчас он вполне владел собой, волна страха все же достигла волка, позволяя встать над человеком. Оставаясь неподвижным, Ариах прикрыл глаза, представляя образ Учителя. Сердце стало биться совершенно ровно. Призывая силу Учителя, Ариах словно наполнялся ею. Чувство опасности смело все преграды в его душе, все переживания и обиды смыла волна энергии, входящая в сердце. Ариах резко поднял глаза, глядя прямо в волчьи зрачки. Обычно хищника это только подталкивает к нападению, но только в том случае, если он чувствует страх соперника. Ариах был совершенно спокоен и ощущал в себе несокрушимую силу, несмотря на неудобное положение тела. Волк, все еще скаля зубы, дрогнул лапами. Ариах сделал медленное, но уверенное движение вперед, все также глядя волку в глаза. Мысленно он приказывал волку подчиниться. Волк начал пятиться, затем, жалобно взвыв, крутанулся на месте и скрылся с площадки. Ариах поднялся на карниз, оглядел окрестность – неподалеку за густым кустарником явно пряталась пещера, служившая логовом волчьему семейству. Наверняка там и скрылся его противник. Ариах обошел это место стороной, стараясь не следить, чтобы не тревожить зря зверей. В глубине души Ариах чувствовал благодарность волку. Эта встреча вывела его из состояния омрачения и безысходности. Стало легче дышать и не проходило чувство наполненности энергией. Образ Учителя витал над ним. Полный уверенности, что все еще будет хорошо, Ариах вернулся в город.
----------------------
После памятной встречи с волком прошло несколько лет. Ариах все так же работал в красильне, но за это время отстроил себе отдельный дом, благо камней и глины было вдоволь. Жилище получилось вполне удобным. Во внутреннем дворике Эя посадила цветущие кусты, которые Ариах по ее просьбе выкопал в лесу. Дети заметно окрепли. Ариаха радовало, что из глаз Эи исчез страх. Эрик из неуклюжего карапуза превратился в смышленого мальца, который встревал во все, чем бы не занимался Ариах. Ариаху это нравилось, и теперь уже он не мог себе представить жизнь без постоянного топота маленьких быстрых ног, звонкого смеха детей, чистого голоска Эи, постоянно что-нибудь напевающей. Кроме того, жизнь обрела новый смысл – Ариах стал учить детей из окрестных домов. Произошло это случайно. Еще когда жили в общем для рабочих доме, Ариах отметил для себя пытливый ум Эи, часто спрашивающей его то об одном, то о другом, и решил заниматься с ней по вечерам. Сидя у костра, чертил на песке фигуры, числа, буквы. Девочка от родителей уже многое знала, схватывала все на лету, и занятия проходили легко, весело. Дети соседей часто сидели в сторонке и прислушивались к разговорам. Иногда подходили взрослые, тоже задавали вопросы. Так набралась группа учеников. Некоторые взрослые попросили Ариаха учить их детей за скромную плату, другие сами приходили на занимательные беседы, которые вел Ариах. Постепенно напряжение, владевшее нервами Ариаха, стало отпускать, мучавшие вопросы не терзали уже до почти физической боли, а стояли в стороне молчаливой угрюмой стеной. Он старался не касаться их. Жил простой жизнью, заботился о детях, работал, чтобы прокормить их и учил своих и чужих детей тому, что знал сам. Жизнь в городе мало походила на ту, что велась в общине Учителя. Продажность, разврат, воровство свободно уживались с провозглашенными законами о соблюдении нравственного поведения и добродетельной жизни. Это еще более заставляло Ариаха замкнуться в себе. Друзей он не завел, кроме детей Пантора для него не существовало семьи. Хронос исправно отсчитывал часы, дни и годы. Виски Ариаха слегка засеребрились…
------------------------------
Эя проснулась с ощущением радостной легкости – будто розовощекая богиня утренней зари Эос, ее тезка, разлилась не только по всему горизонту, но и забралась к ней в душу. Эя улыбнулась этому ощущению, потянулась и окончательно проснулась. Привычно шумело море, привычно притягивало к себе. Эя откинула покрывало, и, как была, обнаженной, побежала к воде. Лишь рассыпавшиеся до ягодиц кудри темно-золотистым плащом прикрыли юное тело. Не замедляя шага, Эя кинулась в прохладные волны, упруго подхватившие ее на свои широкие ладони, отдалась их игре, резвясь в воде, как молодой дельфин. Взошло солнце, и ослепительно заискрилось, засверкало чешуйчатое одеяние Посейдониса. Заря ушла, уступая место брату Апполону. Начался новый день. Поприветствовав божество, Эя вышла на берег, раскинув руки, пробежалась по мокрому песку, предоставив ветру и солнцу осушить ее тело и волосы. Затем сделала несколько упражнений, как учил Ариах, и, расслабившись, прислушалась к себе, – в сердце сегодня словно поселился серебряный колокольчик и весело звенел от легчайшего прикосновения. Этот звон вызывал невольную улыбку и ощущение счастья. Что это с ней? Эя не могла понять, да особенно и не хотела – ей весело, радостно, ну и хорошо. Она побежала к дому и тут увидела Ариаха. Он стоял на выступе небольшой скалы и его стройная высокая фигура четко вырисовывалась на фоне синего неба. Эя вскинула руки вверх, помахала Ариаху. Он сошел со скалы на тропинку, ведущую к дому, и подхватил летевшую к нему Эю.
- Ариах, Посейдон хотел укрыть меня своим плащом, а Апполон так ослепил своим золотым щитом, что я чуть не ослепла, - смеясь, заговорила Эя.
- Они приняли тебя за богиню и играли с тобой, - ответил Ариах, и мягко отстраняя от себя девушку, добавил – вон какая ты стала.
Ариах отступил на шаг назад, как скульптор внимательно и любовно рассматривающий свое творение. Девушка, не смущаясь, доверчиво и открыто глядела на него. В глазах лучилась улыбка, но ни одной искры лукавства или кокетливой игры не вспыхивало даже в самой глубине их. «Божественно сложена!»- мысленно восхитился Ариах. Вся она действительно была как статуя, только что вышедшая из-под искусной руки мастера – от маленьких изящных ступней до прямого разворота уже приобретших мягкую округлость девичьих плеч и стройной нежной шеи. Непринужденная поза, непосредственное выражение очаровательного лица придавало облику девушки необычайную прелесть. Он будто только сейчас увидел всю ее разом – от глубины души, до пальчиков рук и ног, и поразился увиденному. Сама Афродита вселилась во вчерашнего ребенка, превратив его в прелестную девушку, щедро излучающую вокруг свою божественную женственность. Сердце Ариаха дрогнуло и, как переполненный сосуд, выплеснуло неистовый жар, стремительно прокатившийся по всему телу. Ариах вдруг смутился, словно самовольно сдернул покров, скрывавший до поры от взора смертных сотворенную богами красоту, и тут же испугался этого смущения, опустил глаза, закашлялся. Эя нетерпеливо передернула плечами, подскочила к Ариаху, поднялась на цыпочки, обхватила его голову руками и, чмокнув в бородатую щеку, смеясь непонятному счастью, унеслась в дом. Ариах почувствовал, как снова горячая волна прокатилась по всему телу, и, глядя вслед девушки, тихо произнес: «Распустилась роза». Взглянув в небо, прошептал еще что-то, и, ускоряя шаг, стал спускаться к морю.
Вечером после захода солнца был урок. Сегодня изучали небесные светила и созвездия, поэтому все пришли позже обычного. Эя была как всегда в кругу учеников, но Ариах ловил себя на том, что сегодня говорит будто только для нее, беспокоится о том, поняла ли именно она его мысль и интересен ли именно ей его урок. Пока говорили, посвежело. Развели костер, все подсели ближе. И опять Ариах поймал себя на том, что все чаще задерживает взгляд на лице девушки. Теперь, при свете костра, ее черты приобрели четкость, строгость и вместе с тем таинственную, почти пугающую неизвестность. Ариах разговаривал с учениками и одновременно думал о том, что перед ним девушка, которую он совсем не знает, которая завораживает его своей новизной. Девочка же, что жила рядом с ним столько лет, растворилась, исчезла, вместо нее напротив него сидит незнакомка, притягивающая к себе с неодолимой силой.
С какой стихией можно было сравнить ту силу чувств, что обрушились на него? Он и не подозревал о том, что таилось в глубинах его естества. Казалось, огнедышащий дракон стремительно поднялся из вод доселе спокойного озера, и воды забурлили, закипели, нисколько не охлаждая, а наоборот, окутывая горячим паром, дурманя сознание. Само пространство, казалось, было окутано этим паром, причудливо меняя все вокруг. Как в наваждении, все, на что бы не был обращен взор Ариаха, приобретало очертания Эи, или напоминало о ней. Свежевыкрашенная ткань, которую он вытаскивал из котла, непостижимым образом оживала, наполнялась теплой плотью округлых форм. Ветка маслины, растущей во дворе, становилась обращенной к нему женской рукой. Даже любимые им звезды выстраивались так, что было явно различимо девичье лицо, с устремленными на него глазами Эи. Все манило его, не отпуская. Не говоря уже о настоящем облике Эи, которая была рядом, но стала вдруг так недостижимо далека. Наваждение еще больше играло его воображением, стоило ему посмотреть на Эю. Когда она сидела за станком, перебирая тонкими пальчиками нити полотна, ему казалось, что его волосы ощущают прикосновение ее рук. Когда она появлялась утром после морского купания, его неодолимо тянуло прикоснуться губами к ее обнаженному плечу, где, словно на лепестке розы, дрожали капельки воды. Он теперь наверняка знал, что существуют сирены, потому что, стоило ему услышать напевающую Эю, как кожа покрывалась мурашками, так как звук ее голоса невыносимо-мучительной лаской щекотал его сердце.
А Эя? Поняла ли, что в ней проснулась женщина? Нет. Томление тела не вырывалось ярым пожаром, как у Ариаха, а лишь давало о себе знать смутными желаниями, но такими деликатными, что душа, ничем не смущенная, радовалась чистому порыву юности. Чистота и невинность глядели через глаза Эи, делая ее еще очаровательней. Но Эя не замечала в себе этих перемен. Просто для нее все вокруг вдруг преобразилось, все дышало радостью. И ей стало радостно просыпаться, бежать к морю, плескаться в освежающих волнах. Стало радостно наблюдать, как струится родниковая вода в узкое горлышко подставленного под струю сосуда. Радостно колдовать над горшком с булькающим и источающим приятные запахи варевом. Радостно ждать ежевечерних уроков, радостно слушать Ариаха, смотреть на него. Эя вдруг осознала, что «видит» его лицо. Это открытие ошеломило ее – она столько лет жила рядом, но не могла бы описать его лица, если бы ее попросили. Лишь совсем недавно на одном из занятий, слушая его, Эя поймала себя на том, что не понимает ничего из сказанного Ариахом, а все ее внимание сосредоточено на рассматривании его лица. Оказывается, у него высокий лоб, на который падают тугие колечки темных волос. Густые брови не нависают над глазами, а подняты высоким полукружьем, что придает лицу открытость и доброжелательность. У него тонкий прямой нос с небольшой, не портящей формы горбинкой. Слегка впалые щеки прикрывает курчавая борода. Кое-где в ней поблескивают седые волоски. И у него удивительные глаза – то темно-серые, то ярко-голубые, а взгляд – то задумчивый и беззащитный, то пронзительно-твердый, непреклонный, но неизменно ласковый, когда устремлен на Эрика или на нее, Эю. В это время Эя случайно поймала взгляд Ариаха, и он, будучи до того сосредоточенным на том, о чем шла беседа, вдруг встретился с ее глазами, обращенными, как показалось Ариаху в самое его сердце. Эе почудилось, будто молния отразилась в его темных глазах, или это был всполох горящего костра? На Эю смотрели совершенно иные глаза Ариаха – она не могла понять, что в них выражалось, но ясно видела, что в них горит огонь, - неистовый, обжигающий и одновременно притягивающий. Он испугал ее. Она быстро опустила глаза, но когда подняла их снова, взгляд Ариаха был прежним, привычным – спокойным и немного усталым.
Ариах быстро поднимался в горы. Он гнал свое тело, нахлестывая его, словно плеткой, одной мыслью: «Быстрей, быстрей, быстрей!» Его тянуло к тому месту, где когда-то встретился волк. Хотелось вновь испытать почти что физически ощутимую волну звериной ярости, чтобы поднявшейся в ответ силой погасить пульсирующий в каждой клеточке тела огонь. Памятное место нашел без труда, но никто не встретил его ни на каменном выступе, ни возле логова. Оно оказалось пустым, и, видимо, давно было заброшено. Смешанное чувство досады, огорчения, отчаяния и облегчения тугим комом заворочалось в груди, мешая дышать. Как не хватало сейчас Учителя! Его ясных, все понимающих глаз, тихого голоса, уверенной отеческой руки, единственно верного совета. О Панторе Ариах старался не думать и гнал от себя видение его строгих молчаливых глаз. Ариаху казалось кощунственным его чувство, вспыхнувшее к Эе, а возрастающая страсть и вовсе предательством по отношению к другу, доверившему ему самое дорогое. Он любил Эю – нежно, трепетно, обожествленно, и в то же время жарко, чувственно, страстно. Эта любовь перевернула всю его наконец-то устоявшуюся жизнь. Что ему теперь делать, как себя вести? Его тянуло к Эе, хотелось безотрывно смотреть на нее, бесконечно слушать, наблюдать за ее движениями. В то же время он боялся оставаться с ней наедине, становясь скованным, каким-то оглушенным, неспособным ни на чем сосредоточиться. Он боялся, как бы волна его чувств не коснулась ее, испугав или оскорбив. Раньше он легко мог поцеловать ее, теперь же даже легкое нечаянное прикосновение ее волос переворачивало все в его душе, заставляя напрягаться тело.
В глубоком тоскливом раздумье о случившемся, Ариах медленно поднимался выше, и вдруг почти из-под его ног выскочил белый комочек и поскакал перед ним на тоненьких ножках. Затем остановился, обернулся на Ариаха и жалобно заблеял. Это был недавно родившийся козленок. Его мать не подавала никаких признаков присутствия. Ариах взбежал на ближайшее скалистое возвышение, оглядывая окрестность, но не заметил никакого движения вокруг. Козленок снова жалобно заблеял и стал ловко забираться вслед за Ариахом. «Мать наверняка погибла, - подумал Ариах, - и козленок не переживет ночь, если его оставить здесь». Маленькое существо тыкалось ему в ноги. Ариах взял его на руки и поспешил домой – козленок явно был голоден.
Каким восторгом был встречен его приход! Пока он мастерил соску, Эрик и Эя наперебой окунали в миску с теплым молоком пальцы, а козленок с жадностью поочередно хватал их, смешно чмокая, стараясь сосать. Эрик заливался радостным смехом, Эя светилась нежностью, а Ариах с удивлением почувствовал, что на него словно пролился освежающий дождь, устраняя болезненную скованность мышц и напряжение нервов. Соска наконец была готова, все вместе они напоили питомца и уложили в мягкое гнездышко, приготовленное Эей. Эрик остался наблюдать, как спит козленок, Ариах и Эя вышли во дворик.
- Ариах, как ты нашел его? – спросила Эя. Ариах стал рассказывать, а Эя, глядя на его руки, вдруг подумала о том, что козленок, оказавшись в этих больших ладонях, должен был почувствовать себя очень уютно и защищенно. Ей захотелось взять эти руки в свои, прижать к щекам, но что-то сдержало этот порыв, какая-то неведомая доселе робость. На занятии, вскоре начавшемся, Эя была рассеянна, почти не слышала Ариаха, постоянно уносясь куда-то мысленно. Ариах, заметив это, постарался закончить урок раньше обычного и отпустил учеников. Когда Эя взялась кормить на ночь козленка, Ариах подсел к ней и мягко сказал, что она может не посещать занятий, если не чувствует интереса. Эя почти испуганно вскинула на него свои большие темные глаза: «Что ты, Ариах, мне все интересно, даже если ты повторяешь для новичков то, что говорил раньше. Просто сегодня я была невнимательна почему-то», - быстро ответила Эя и опустила голову, поправляя соску завозившемуся козленку.
- Ну, ничего, - поспешил успокоить девушку Ариах. Его рука привычно потянулась к ее волосам, чтобы погладить, успокаивая, но вдруг дернулась, как от ожога, затем опустилась на шерстку козленка. Легонько потрепав малыша, Ариах резко встал и, ссылаясь на слишком теплые ночи, взяв покрывало, ушел спать во двор. Но сон не шел, и Ариах долго глядел в звездное небо, стараясь в мигании светил угадать ответ на мучающий его вопрос – в чем он, его верный путь?
Прошел месяц. Лето со всей страстью обрушило свой жар на землю. Эрик и Эя все свободное время проводили в море. Эрик, смеясь, говорил, что Посейдонис превратит их в дельфинов, и у них на спинах вырастет по плавнику. Ариах избегал Эи. Учеников он на время распустил, утро встречал, бродя в одиночестве по берегу, а, проведя весь день в одуряющих от жары испарениях красильни, вечером стремился быстрей очутиться в прохладе морских вод. Он заплывал подальше от берега, ложился на спину, раскинув руки и закрыв глаза, отдыхал, качаясь на волнах. Однажды, проплавав довольно долго и возвращаясь обратно уже в сумерках, увидел сидящую на берегу фигуру и не сразу узнал в ней Эю. Он вышел из воды, и Эя встала ему навстречу, подавая мягкое полотно. Ариах благодарно обернулся им, с трудом сдерживая зябкую дрожь. В движении Эи, протягивающей ткань, было столько нежной, чисто женской заботы, что уже не зябкая, а нервная дрожь передернула плечи Ариаха. Он заставил себя расслабиться, энергично растирая мышцы. Эя молчала, и Ариах почувствовал возникшее между ними напряжение. Он почему-то боялся смотреть на нее, но, когда решился, увидел, что глаза у Эи грустные. Как бы он хотел, чтобы все было как прежде! Он бы обнял ее, прижался щекой к волосам и спросил: «Что с тобой, крошка?» И она, уткнувшись ему в грудь, вытирая ладошкой катящиеся слезы, рассказала бы о своих страхах. Боясь все еще больше усложнить, Ариах молчал. Эя подошла ближе, пытливо глядя ему прямо в глаза. То, что случилось потом, можно объяснить лишь вмешательством богов, с точки зрения обычных людей: они говорили с Эей, но говорили, не произнеся ни слова. Ариах, как завороженный, глядя в глаза девушки, вдруг явственно услышал ее вопрос: «Ариах, что с тобой?» И, сам того не ожидая, так же беззвучно ответил: «Я люблю тебя». Глаза Эи тепло засветились, и вновь возник ее вопрос: «А что со мной?» «Я не знаю», - был ответ Ариаха, а затем снова голос Эи произнес: «Я люблю тебя!» У Ариаха застучало в висках, а земля, кажется, покачнулась, но он, боясь потерять говорящий взгляд Эи, быстро взял себя в руки. Отказываясь верить в то, что услышал, он, не мигая, глядел в ее глаза, не замечая, что порывисто сжимает ладонями руки девушки. И услышал то, что хотел услышать, но никогда бы не позволил себе об этом даже мечтать: «Позови меня!» Но, может, это была игра сонных волн? Может, летучая мышь пролетела мимо, едва слышно рассекая воздух? «Позови меня», - донеслось уже громче и явственней. Мучительно вытаскивая себя из затягивающего омута чувств, Ариах ответил: «Не могу». Взгляд Эи продолжал манить, и Ариах, собрав все свои силы, мысленно крикнул: «Не могу-у-у!» и зажмурился…
Когда он открыл глаза, вокруг была чернота, такая же, как у него внутри. Эи не было рядом. Вдруг ослепительная вспышка молнии располосовала небо, и в ее свете Ариах увидел на миг быстро удаляющуюся маленькую фигурку Эи. Последовавший затем оглушительный гром, казалось, мог бы расколоть землю, но Ариаху показалось, что раскололась его жизнь.
--------------------------
Небольшой, но вместительный и крепкий, проверенный не одной бурей торговый корабль бросил якорь в порту, что лежал по другую сторону моря. День был в самом разгаре, и команда начала проворно сгружать товары. Хозяин судна, уплатив положенную пошлину, наблюдал за разгрузкой, время от времени подавая короткие команды. На берегу уже выстроилась вереница возниц, желающих заработать на доставке товаров до рынка. Наконец, все было выгружено, посчитано, сверено со списком. В этом хозяину помогал юноша, почти мальчик. Неторопливой, сдержанной, уверенной манерой держаться он походил на хозяина судна и мог быть его сыном, но его светлые волосы и ореховые глаза в отличие от темных, с густой проседью, кудрей сероглазого хозяина, позволяли усомниться в этом предположении. Хозяин, юноша и еще один помощник сели в повозку и покатили вслед за вереницей таких же повозок, груженых их товаром. Через некоторое время стала очевидной близость рынка – ветер донес пряный запах драгоценных специй и масел, характерный шум, схожий с шумом говорливой горной реки. Въехав на рынок, повозки с товаром поочередно стали останавливаться у разных рядов для разгрузки. Помощник и юноша сходили со своих мест, передавали товар торговцу с рук на руки. Хозяин корабля следил за происходящим с повозки. Заранее купленные места в торговых рядах позволяли получить значительно больший доход от продажи, чем если бы товар был продан прямо в порту перекупщикам. Когда весь товар был размещен у торговцев, хозяин, отдав распоряжения помощнику, отпустил его и дал знак вознице возвращаться в порт. Юноша сидел рядом. У рыночных ворот произошла заминка – несколько повозок не могли разъехаться из-за рассыпавшегося товара. Хозяин корабля спокойно ждал, когда расчистят путь. Его взгляд упал на вереницу рабов, которых вели к торгу. Серые глаза приобрели ледяную твердость, хотя ни один мускул не дрогнул на его лице. Внезапно он резко подался вперед, всматриваясь в одного из рабов. Это был седой мужчина еще крепкого сложения. Прямая осанка и светлый взгляд молодых глаз выделяли его из числа понурых фигур с потухшими, словно запыленными злыми ветрами судьбы, глазами. Хозяин корабля приказал вознице ждать, спрыгнул с повозки и устремился за уводимыми рабами. Он не стал ожидать, когда дойдет очередь до заинтересовавшего его товара, а сразу подошел к хозяину и, не торгуясь, заплатил предельно завышенную цену. Хозяин рабов, явно довольный сделкой, подошел к проданному рабу, освобождая его, и только тогда тот посмотрел в лицо купившего его человека. В одну секунду целая буря чувств отразилась в глазах раба, затем он в знак почтения опустил голову и последовал за новым хозяином, сохранявшим хладнокровие. К тому времени выезд с рынка оказался свободен, и повозка беспрепятственно вернулась в порт. На корабле хозяин позвал юношу и раба в свою каюту, закрыв за собой дверь, повернулся к своим спутникам, и юноша не узнал его – суровое до этой минуты лицо сияло непередаваемой радостью и счастьем. В следующую секунду двое мужчин сжимали друг друга в объятиях, больше не скрывая своих чувств. Юноша во все глаза глядел на них, не трогаясь с места. Тогда хозяин корабля сказал, протягивая ему руку: «Эрик, подойди, это твой отец».
Потом, когда Пантор основательно помылся и облачился в чистый хитон, они сидели за столом и не могли наговориться. Каждый хотел услышать больше о другом, поэтому рассказы обоих постоянно прерывались, перескакивая с одной истории на другую. Пантор поведал о себе совсем немного, о том лишь, что был и галерным рабом, и добывал мрамор в каменоломнях. Он все глядел на Эрика, с любовной нежностью вбирая мельчайшие черточки дорогого лица, и просил Ариаха рассказать о том, как могло случиться, что они встретились именно здесь. Ариах коротко рассказал, как выбрался с детьми из опасного места, оказался в Т., что после многих лет работы в красильне, его однажды вызвал хозяин и сказал, что ему нужен ученый человек, на которого можно положиться, чтобы торговать его товаром, пользующимся немалым спросом. Ариах вначале растерялся, но терять было нечего, и он согласился. Подрос Эрик и, обученный грамоте, счету и языкам, оказался очень полезным помощником. Стали плавать вместе и с тех пор не знали нужды. Ариах замолчал, чувствуя, что разговор неизбежно склоняется к тому, что так тяжело ему вспоминать, и сердце начало болезненно сжиматься. Словно почувствовав его состояние, Пантор произнес глухо: «А Эя?», - глубоко в глазах притаилась боль, явно видимая Ариаху. Сердце, растревоженное волнением пережитой радости, забилось неровным тактом. Ариах встал, заходил по каюте, Пантор молча следил за ним, предчувствуя худшее. Ариах вдруг встрепенулся, резко обернулся к другу, быстро говоря: «Она жива! Извини, ты не так понял мое молчание, я все расскажу!»
Давно наступила ночь, Эрик спал, убаюканный легкой качкой, а Ариах и Пантор сидели, голова к голове, переживая вновь и вновь рассказанное и услышанное. Душа Ариаха ныла, словно запущенная рана, но память безжалостно высвечивала в сознании картины прошлого такой яркости, будто вчера виденные.
Ту ночь, что расколола гроза, не пощадив и жизнь Ариаха, он провел под дождем, вернувшись только к утру, не помня себя. Силы оставили его, сознание мутилось, он впал в горячку. Неведомо сколько пролежал в бреду. В редкие минуты просветления видел рядом Эю, но не мог бы сказать наверняка – снится она ему, или действительно это ее рука обтирает его пылающий лоб, поит его, как ребенка, молоком с медом, караулит его беспокойный, полный кошмаров сон. Будучи сам немного лекарем, он, слегка оправившись, по симптомам болезни понял, что пережил очень опасный вид мозговой горячки. Слабость еще не позволяла ему ходить, и, хотя мозг вновь служил ясно и четко, Ариах не позволял себе ни о чем думать. Он знал, что воспоминания о той грозовой ночи, предшествовавшем ей молчаливом разговоре, могут вызвать новый приступ болезни. Да и Эя, видимо боялась того же, поэтому, зная от Ариаха назначение многих трав, заваривала ему полезные при его состоянии напитки, которые расслабляли, склоняя к здоровому сну. Ариах глядел на нее, боясь заметить на ее милом лице следы душевного страдания, но ничего такого не находил. Она смотрела ему в глаза в своей обычной манере – прямо, открыто, мягко. И ухаживала за ним так, как ухаживала бы за братом Эриком, или отцом. И снова Ариах гнал от себя любые, связанные с ней и с ним мысли. Постепенно болезнь оставила его, Ариах вновь обрел силы, снова начал работать. В это время по другую сторону моря шла война, и оттуда в город стали прибывать раненые солдаты. Выздоравливающие добавили шума в и без того не тихий город. До поздней ночи на берегу горели костры, вокруг которых воины, согревая себя неразбавленным вином, похвалялись подвигами, вспоминали убитых, распевали песни. Ариах беспокоился за Эю, если та уходила перед сном купаться. Однажды вечером он собрался встретить ее на берегу, вышел к морю и увидел, что Эя возвращается не одна, а в сопровождении молодого солдата. Она глянула на Ариаха каким-то отсутствующим взглядом, попросила не беспокоиться, потому что рядом с ней надежный телохранитель. Солдат весьма самодовольно подтвердил, что действительно не даст девушку в обиду, и надежнее стража ей не сыскать. Ариах вернулся в дом. Эрих играл с подросшим козленком, что-то весело рассказывал Ариаху, но тот ровным счетом ничего не слышал. Взгляд Эи не давал ему покоя, а что в нем было, этого Ариах не мог разобрать.
Кончилось лето и однажды солдат, с которым Эя теперь часто проводила вечера, сказал, что возвращается в свой родной город, и корабль уходит завтра. Ариах плохо помнил тот вечер, ночь, наступившее утро. Он помнил только не проходящую тоскливую боль, которая заполнила собой весь мир. Он ничего больше не чувствовал, не слышал, не видел. Когда корабль отошел на такое расстояние, что уже не было слышно голоса Эи, кричащей что-то в ответ Эрику, Ариах понял, что он и мальчик, которого он держал за руку, осиротели.
Пантор положил свою огрубевшую ладонь на руку Ариаха.
- Не терзайся, не вини себя – все случилось так, как должно было случиться.
- Если бы я мог знать, если бы я мог! – Ариах не был в состоянии выдавить из себя жалобу сердца и сказать Пантору, что если бы он был уверен, что Пантор ничего не имеет против его чувств к Эе, если бы он был уверен, что имеет право на эти чувства, и, наконец, если бы знал наверняка, что Эя любит его, то все сложилось бы совсем по-другому. Он действительно думал так до этой минуты, и именно эти мысли не давали возможности приблизиться к Эе, но сейчас вдруг правда предстала перед взором его сердца совершенно в ином, неприкрашенном никакими уловками ума виде. Он понял, почему упустил Эю, почему чувствовал неутихающую со временем вину – он испугался. Испугался силе чувств, их недостойности. Но что могло быть недостойно, если велика любовь?!. Душа рыдала, но глаза Ариаха оставались сухими, будто засыпанный песком, некогда живой родник.
------------------------
Жизнь во всей своей полноте, с неумолимым и неизменным течением вперед, непостижима человеческому уму. Кажется, все погибло, растоптано кованым сапогом судьбы, и жизнь всего мира должна бы остановиться, померкнуть свет, наступить небытие, но нет, мерно текут, положено сменяясь, дни и ночи, светит солнце, не проваливается никуда земля. Даже тело не умирает, хотя душа почти бездыханна, но требует своей доли еды, тепла, участия.
Как ни больна была душа Ариаха, но жизнь продолжалась. Теперь уже втроем они жили всё в том же домике у моря, что выстроил когда-то Ариах, и который хранил память об Эе. Ариах не переставал удивляться сложности непрестанно ткущегося узора жизни, непредсказуемому сочетанию его цветов, от радостно-ярких, до безысходно-черных. Вот ведь была рядом Эя, но не было полноты счастья без общения с Учителем, или Пантором. Теперь счастье обретения друга не заполняет всего сердца, где остается темный уголок тоски по Эе. Возможна ли вообще жизнь без страданий души? Ариах отказался от учительства. Во-первых, изменился род его занятий, во-вторых, он не находил в себе того огня, что мог бы зажечь в сердцах учеников любовь к Истине. «Какой из тебя учитель, если сам себя толком не можешь понять», - говорил себе Ариах.
А всемогущие боги продолжали плести замысловатый ковер, подбирая для этого нити жизни одних, вплетая их в узор других, разъединяя с нитями третьих.
В одну из зимних ненастных ночей, когда волны бушевали так, что, казалось, легко могли достать до дверей дома, одинокий путник попросил приютить его. Оказалось, он прибыл издалека, и путь его не заканчивался в этом городе. Всю ночь потрескивал огонь в очаге, всю ночь велась тихая беседа. Наутро буря утихла, но любопытный солнечный луч, пробравшийся в дом, не застал уже незнакомца. Кем он был, откуда прибыл и куда направлялся, осталось тайной, но улыбнулась по-доброму Мойра, богиня Судьбы, завязывая очередной яркий узелок на узорах жизни Ариаха и Пантора.
