Сегодня меня зацепили достаточно дилетантские мнения относительно старообрядчества. Споры вокруг Веры изначально абсурдны, это еще Къеркегор убедительно объяснил, но все же... Приведу кусок главы из моего романа "Артинский ярус".
Раскол, то есть ревизия веры православной, началась практически вскоре после заступления на престол первого Романова — Михаила. А оперились преобразователи русской церкви при его сыне Алексее да внуке Петре, прозванным Великим. Так случилась одна из масштабнейших трагедий Руси — разделение единого было народа на правых и левых. Все тогда считали себя правыми, а кому-то просто так удобней и выгодней жить было. Несогласные с никонианскими нововведениями уходили в земли, неведомые досель. Дошли до Урала. Другие пошли дальше, в Сибирь. Жили так, как повелось в семье. Такова вера. И не след постороннему в душу старообрядческую лезти. Старообрядцы свои беды и тревоги несут Богу, а отнюдь не властям земным. И вот эти триста лет российской трагедии зря не прошли.
Принято нынче говорить, что, затеяв революцию, Русь упустила свой великодержавный шанс. Но, вернее, я считаю, будет так — свой шанс стать сверхэкономической державой российская империя потеряла в конце девятнадцатого века, когда столичные властные круги впустили в деловой российский мир так любимых ныне «зарубежных инвесторов». Иноплеменная братва взятками да искусными интригами потеснила кондовых, истово верящих на слово, промышленников - старообрядцев. А старообрядческий капитал в те времена в России главенствовал. Купцы- кержаки не лебезили перед властью, честь имели, веру блюли и если давали на лапу, то деньгами. Иноземцы давали чиновникам долю в деле. За то царедворцы и царедомочадцы продали страну по дешевке. Потом все, как по Марксу.
Старообрядцы были и есть независимы. А независимость — это право сильных. Они мешали. Мешали их общины, в которых никогда не бросали попавших в беду. Эти общины не только содержали школы, но и в короткий срок могли собрать и передать в доверительное управление крупные суммы денег. Жили откровенным «общаком». Выбирали самых умных и предприимчивых и помогали им, чем могли. Выбившись в люди, те продолжали опираться на общину и возвращали сторицей долги свои перед единоверцами.
Для официальной истории уральское старообрядчество почти сплошное белое пятно. На поверхности — громкие купеческие имена староверов, миллионные сделки, независимость от царского правительства и роскошные подарки императорским чиновникам. А дальше — потаенная жизнь скитов, деревень, сел, городов. Жизнь по другим законам, по иным правилам, по скрытым от чужого глаза обычаям... Почти три века такой жизни создали свою, отличную от общероссийской, культуру. По понятиям жили староверы, по своим понятиям.
И вот Россия, взметнувшаяся экономически под занавес века девятнадцатого, в начале века двадцатого под чутким вниманием Николая Романова начала к вящей радости иноземцев смердеть. Уже в то время случился очередной исход староверов от лукавых никониан и слуг антихриста. На уральской земле много деревень, куда приходили поселяне, обживались, строились, корчевали лес и кормились хоть не густо, но ладно. Умели работать и работы не чурались.
Но начался Судный день. Как и было предсказано. И не один день длился он, в целый век. Началось все с гибели деревень. Про все деревни не расскажешь, но расскажу, как умирала старообрядческая деревня Бочкари.
На глазах умирала - последний дом вывез в 1969 из деревни Давыд Бессонов – потомок основателя деревни Филиппа, оставившего свое имя на Филипповой горе, что по дороге на деревню Волково. Трагедия Бочкарей – это и трагедия каждого жителя деревни, и трагедия России, потерявшей со смертью малых деревень невосполнимый пласт духовной жизни русского крестьянства. Каждая из деревень была самобытна, индивидуальна и самостоятельна. Поэтому и погибли эти деревни, не вписавшиеся в программы, директивы, кампании и решения пленумов исторических съездов. Не вписалась в марксизм и деревня Бочкари.
Когда появилась эта деревня – неведомо. Даты основания выселка Бочкари в архивах не нашли: в 1875 году в списках населенных мест Пермской губернии не значится, а по спискам за 1904 год выселок Бочкари появился. По спискам в Бочкарях – 14 дворов, население – русские, бывшие государственные крестьяне, всего населения – 105 человек, 52 мужчин и 53 женщины.
Народ, населявший Бочкари, был своеобразным. Большинство – прямые и косвенные родственники: по легенде старожилов-бочкаринцев, деревню основали две родственные семьи – зятя и шурина, ревнители «древлей веры», бежавшие от гонителей веры с северных российских губерний. И женились парни больше на невестах из своей деревни. Деревня жила замкнуто – на купленных у богатых марийцев и башкир землях хлеборобствовали и пасли скот. Деревня обеспечивала себя крестьянским трудом.
И жили в Бочкарях люди талантливые и даровитые, те люди, которых не хватало потом на просторной заросшей сосенками былой российской пашне. Обо всех не расскажешь, но все они – одного поля ягода, одной деревни жители. Деревни, которой не стало.
Потомок основателя Бочкарей Филиппа – Фирс Бессонов – славился трудолюбием и хозяйской сметкой. Жила его семья полностью на натуральном хозяйстве, были в семье и кузница, дававшая побочный небольшой доход, и знаменитый по всей артинской округе сад. В саду росло все, что только может на уральских землях. В саду поспевали не только ягоды, но и яблоки разных сортов. Управляющий Артинским заводом, бывало, приезжал в Бочкари с семьей, гулял по саду и имел право сорвать с ветки любое понравившееся яблоко. О саде Фирса Елисеевича остались лишь память да сорт местных уральских яблонь «фирсовский», который, как сказано в книге «Садоводство Урала», давно уж антикварной, выпущенной в 1966 году, «размножается опытниками отделением прикорневой поросли от маточного дерева в районе Красноуфимского куста».
Как воспринял рачительный бочкаринский крестьянин Фирс революцию – неизвестно, но революции – революциями, власть – властью, а крестьянин – он и есть крестьянин. Фирс Елисеевич взял да и развел после революции красный пермский клевер. Семена этого клевера тогда были дорогие, вот он и сделал деньги.
Удачное ведение хозяйства принесло в семью достаток, но Фирс Елисеевич останавливаться на этом не стал, а подумал и послал в 1923 году в Москву на первую Всероссийскую сельскохозяйственную выставку двух своих взрослых сыновей за поиском чего-нибудь нового, что в сельском труде сгодится. Дал старшему сыну наказ: «Иван, попадет что – бери, денег не хватит – бери в долг – рассчитаемся». Иван взял не что попадя, а трактор «Фордзон», в долг, под те же семена клевера. Когда трактор из Красноуфимска пригнал первый районный тракторист поляк Пилец, фурор был похлеще, чем тогда, когда первый спутник в космос запустили.
Артинские старожилы долго еще помнили этот трактор – и как пугал окрестный народ шум двигателя, и как Фирс, освоившийся с техникой, приезжал на тракторе, привязав к трактору конскую телегу, на базар в Арти. Так что, как бы не трубили историки от компартии о тяжкой жизни единоличника, но первый трактор в Артях был частный.
Технику Фирс Елисеевич любил и активно внедрял ее в размеренный бочкаринский быт. Активно экспериментировал и с новыми сортами, и с обработкой земли. К прогрессу крестьянин из Бочкарей пришел самоуком, с минимумом учебы, но все это, сдобренное природной сметкой и хваткой, давало свои плоды – дела хозяйства шли в гору. Обходились минимумом рабочих рук – только свои, семейные, найм только по нужде, по сезону. Сам работал и людей не жалел, снохи обижались – «загнал на работе». Имел Фирс Елисеевич крутой нрав – правду говорил в глаза, невзирая на чин и должность. Но говорил именно правду – многие ходили к нему на совет. За резкое слово на него не сердились – за тем и шли. Хоть прям и резок был, но отходчив и справедлив. Прямота, видимо, его и сгубила.
Покуда в Бочкари медленно, но верно подтягивалось наступление на крестьянство диктатуры пролетариата, хозяйство Фирса Елисеевича росло, появлялись новые сельхозмашины, трактор зимой работал на мельнице. Сын Иван стал трактористом. Старшим сыновьям Фирс Елисеевич построил дома рядом со своим домом. Почуяв неладное в крестьянской государственной политике, начал раздел хозяйства, поменял в 1928 году трактор на сруб дома в Волковской коммуне. Тут подоспели лихие времена раскулачивания. Каким образом Фирс Елисеевич попал под раскулачивание – неясно, но родственники говорят о следующей версии. В Бочкарях к тому времени образовался колхоз, собрали скот, инвентарь, разместить было негде – вот и решили воспользоваться домом Фирса Елисеевича. А может, просто под разнарядку попал крестьянин – экспериментатор. Особой роскошью дом Бессонова не отличался – доходы хозяйства уходили на развитие, а сама семья жила ничуть не лучше соседей – та же домотканая одежда, та же пища на столе. Попал под раскулачивание и младший сын Фирса Прокопий. Он только что женился, оставался в доме отца, и вместе с отцом был сослан в Сибирь.
Погнали крестьян на освоение Сибири. Выжившие до сих пор вспоминают собор в Тобольске, где собирали семьи раскулаченных – многие были с детьми – холод, болезни – дети погибали. А дальше – по Оби на баржах, в лес с топором да пилой – «осваивай Сибирь, эксплуататор деревенского пролетариата». Построили поселок Ростошь. Жительница Артей Анна Ивановна Ставинская, попавшая под раскулачивание в шестилетнем возрасте, жила с семьей Фирса Елисеевича в одном доме через стенку, вспоминает о нем как о высоком, крепком старике, который и в высылке оставался верным себе. Жил правильно, по-семейски. И в Сибири настигли уральского крестьянина длинные руки «диктатуры пролетариата» - в 1937 году обвинен по ложному доносу и расстрелян.
Так был уничтожен крепкий уральский крестьянин, вырублен корень, давший побеги целому роду Бессоновых. Разрушен дом Фирса Елисеевича, который был впоследствии школой, а преподавал в этой школе учитель Никита Бессонов, внук Фирса, сын тракториста Ивана. Вырублен и загублен знаменитый сад Фирса, исчезла и деревня Бочкари.
Деревня без людей долго не стоит. В каждой деревне всегда был свой корень, самый уважаемый и хозяйственный мужик, никем не назначаемый деревенский голова. Такие головы оказались не нужны, а потом ненужными, бесперспективными стали деревни. Погиб Фирс, погибла деревня Бочкари. Земля, возделанная и распаханная, перспективу потеряла. Стала невостребованной, как чиновники говаривали.
Текст, если вы поняли, художественный, на истину не претендует ни в коем случае. Тем более, что роман "Артинский ярус" не только фэнтази, но еще и в жанре постапокалипсис.