Машенька любила сюда приходить. Особенно в этот день, когда жизнь их всех перевернулась с ног на голову,22 июня. Деда тут похоронен, и муж ее, Машенькин, его тоже война забрала, хоть и много лет спустя, сапер он был. И за другими могилками, кто, как не она, приглядит? За могилками солдатиков, которые тут с войны лежат, и не только солдатики – детки, женщины, из эвакуированных тут же. Рядом с солдатиками. А куда их? Умирали тут, все вместе, все вместе и лежат. И Деда часто сюда приходил, пока жив был, теперь вот она, Машенька. Помрет – найдутся люди добрые, не дадут могилкам зарасти, чтобы память была. И недавно, помнила Машенька, приезжали аж из Казахстана люди – тут их сыночек, ну то есть дедушка уже. Ну, короче, родимый тут их лежит. Умер он в нашей деревне, война до сюда не дошла, а вот госпиталь был, и эвакуированных было много. А кто из них, из солдатиков раненых или эвакуированных помирал, тут вот хоронили.
Машенька поправила еще одну могилку. И лежать бы и ей тут же, но случайно увидел ее Деда –председатель местного колхоза. Еще в июне, в самом начале июня 1941 года уехала его дочка с девочкой, Машенькой, внучкой его, к мужу – его как раз под Брест перевели. Пограничник он был. И только вот уже в 1942 году получил письмо- как дошло, не ведомо никому. О том, что накрыло и дочку – Марину, и внучку Машеньку одной бомбой в первый день войны. Зять погиб спустя неделю.
А Деда увидел ее, Машеньку, когда ее в госпиталь привезли – сняли с поезда. Маленькую. Худенькую, раненую. И вроде небольшой был осколочек, что ранил Машеньку. Но лишил он ее будущего. Не могла Машенька уже никогда иметь детей. В поезде ребенка прооперировали, а вот умирать отправили в тыловой госпиталь. Увидел тогда Деда - пришел в госпиталь, узнать что и как, на его земле стоял госпиталь - ее, сердце захолонуло- глаза ясные. Чистые. Лицо , как у ангела, спокойное – прямо как у внученьки у родной. Спросил, едва шевеля губами, дескать, зовут тебя, деточка, как? Услышал «Машенька», заплакал. Забрал девочку. Надо отдать ему должное – искал ее родных после войны, и так радовался, хоть и просил прощения у судьбы за радость эту, что не нашел никого, кто бы разыскивал маленькую Машеньку.
Машенька помнила, что часто Деда ее оставлял у учительницы, девочки молодой совсем, только-только школу она закончила, у Софии. Жила София при школе, там и дети иной раз оставались, и маленькие, и большие. И еще вспомнилось Машеньке, ей тогда, весной 43-го было уже целых 8 лет, как как-то она, по заданию Деды, пошла в дом в Софии, на хутор. Где жила Софиина мама, тоже Маруся, как она, Машенька. Вошла, смотрит, а рядом с печкой сидит старуха. Седая, худющая, А София картошку у стола чистит. Почистила, идет очистки картофельные выносить, чтобы птице в корм пошли , а старуха Софию поймала за руку и ухватилась за край миски с очистками и говорит:
- Сонечка, ты что. выбрасывать их будешь? Не надо, Соня. Их съесть можно. Знаешь как долго их можно есть?
А София так тихонько отстранила старухину руку, потом достала из кармана фартука кусок хлеба. Разломала -одну часть дала ей, Машеньке, вторую той старухе протянула. Старуха ладонь одну ковшиком свернула и стала махонькими кусочками хлеб откусывать .Откусит, слизнет с ладони крошки. Худая, бледная, одни глазищи на лице.
Деда потом, дома уже сказал, что повезло Софииной сестре, Феоктисте. Успели ее из Ленинграда вывезти. Умирающую. Сестра их еще одна. Анна, чудом успела в августе выехать, прихватив с собой своих двоих и Феоктистину дочку. А Физа домой с вокзала тогда пришла. а дома нет. разбомбили его. Так и жила на заводе, пока ее не вывезли из Ленинграда зимой 43. И тут тоже повезло, каким-то чудесным образом, доставили до матери и сестры – Софии. Как потом оказалось, Машенька помнила, что не такая уж старуха была та худая женщина, ну, сестра Софиина, из Ленинграда эвакуированная, Ее еще звали, солдатка, вдова. . Конечно, София была самая младшая и разница между ними была в двадцать лет, но все равно,
Машенька понимала, что хоть и сорокалетняя, хоть шестидесятилетняя, все равно старухи. Но все же, так. которой сорок- помоложе немного.
А Машеньку Деда послала, чтобы София список детей эвакуированных которым в школу надо, составила. А эвакуированные жили, кто по домам местных , кто по их сараям, а кто в бараке.
Не помнила Машенька, почему , но все не любили одну их эвакуированных, Неонилу. Жила такая одна, эвакуированная. У нее было пятеро детей. Ей вслед все плевали, кто видел. Машенька не плевала, потому что Деда ей всегда говорил, что каждый живет, как может, и не надо ни на кого смотреть, надо самой жить и самой знать, что живешь так, что не стыдно, и пусть все как хотят, а ты- как надо.
Машенька стала подкрашивать цифры и буквы на могильных плитках. Детские имена женские, просто инициалы. Одни фамилии, года, рождения –разные. А смерти все больше - 1942 ,1943. Деток много и женщин. Даже больше, чем солдатиков.
А еще бы не больше. Голодно было у них. Не так, конечно, как в Ленинграде,откуда сестру Софиину вывезли, но тоже не сладко. А детки с мамами, а деток много. У каждой, самое малое трое-четверо. А у Неонилы, вообще- пятеро. Только все кормили своих деток. Сами не доедали, а Неонила…
Машенька вспомнила, как однажды местные бабы пришли громить дом Неонилы,- да какой там дом. Сараюшка. Продуваемая ветрами и почти не отапливаемая - потому что ее дети плакали от голода. А она, Неонила, ушла на работы, оставив детям по выдаче хлеба. Они хлеб сразу съели, вечером Неонилы дома нет, а они орут и плачут от голода. А соседи пришли дом громить, чтобы детей вытащить. Тогда Деда встал в Неонилиных дверях и всех разогнал. Кричал страшно, что Неонила знает, как ей жить и никто ей не указ.
Потом, вспоминала Машенька, деда забрал всех пятерых и привел их к ним в дом. Дал по куску жмыха каждому. А к утру пришла за ними Неонила.
_ - Ты, Неонила, слушай. Давай хоть как-то корми детей, - а то как-то неловко, - отводя глаза в сторону, заговорил с ней Деда
-А я и кормлю их. Как-то. Мне работать надо, а они пусть лежат . Меньше двигаются. Больше спят. Им хватит. – Неонила смотрела из подлобья, говорила глухо, только худые руки теребили на груди выношенный шерстяной платок, - А мне работать надо, чтобы паек был. Их пятеро, я одна. Я сдохну - кому они нужны будут? В богадельню заберут? Или на погост свезут? Что, мало таких вот уже на погосте? Мамаш, что деток кормили, себя забыв и деток их, сгинувших сразу вслед за мамашами? Да и в богадельнях не лучше. Война.
Деда тогда только рукой махнул, а потом, когда Неонила, забрав детей, ушла, курил долго и плакал. Машенька залезла к нему на колени, прижалась тщедушным тельцем к его груди и начала гладить его заскорузлую, узловатую руку. Да так и уснула.
Деда потом упросил Софиину мать, Марию, чтобы к себе в сарайку пустила Неонилу. А то изведут ее бабы местные. И так вслед ей камни неслись. Мария пустила не в сарайку. в дом пустила.
А на погосте прибывали могилки – сначала женские, а спустя короткое время и детские. Под теми же фамилиями, что и мамы. Хоронили деток, чернел лицом Деда, лично возил в район деток, у которых матерей увезли на погост, тех, которые помереть с голоду не успели.
А летом 1945 , Машенька помнила хорошо этот день, в дверь их дома постучал мужчина. На плечах –новые погоны, красивый такой. Пришел. В пояс Деде поклонился, благодарил за то, что тот уговорил, чтобы Софиина мать, Мария, пустила на хутор эвакуированных Неонилу с детьми. Хоть и не была она, Мария, в колхозе до войны, вступила лишь в начале, когда София в школе работать начала. Благодарил, за то, что ни разу не назвал Деда Неонилу волчицей, ехидной, ведьмой. Что работой всегда обеспечивал. Что деток учила София. Да. Кормила Неонила их не до сыта, одевала лишь бы как, но зато выжили все. И у него вся семья в сборе.
А сколько солдат на погост этот приходили! Сидели. Кто смотрел в одну точку, кто курил беспрестанно, но пили все водку. Не пьянея пили, кланялись могилкам и уезжали, прихватив в тряпицу горсть земли с могилок деток и жен. А кто и оставался, пытались прижиться у могилок родных. Не все приживались.
Машенька закончила обихаживать могилки. Посмотрела на небо. Хорошая погода стоит, теплая. Вон и трава какая красивая, цветы, те, которые многолетние, которые ей в школе учителя дали, вон как прижились тут. А ближе к осени зацветет гортензия белыми шапками, как детки они вокруг матери светлоголовые, вокруг ствола будут хороводиться.
Надо домой идти, а вечером, как уже много-много лет, в сельскую больницу. Раньше санитаркой. Сейчас просто так ходит, ее любят. Беззлобная Машенькая. Светлая, как лесной ручеек. Всегда у нее для всех доброе слово, всегда улыбка есть. Любят ее люди, и каждый всегда что-то Машеньке даст, гостинец какой. Кто- конфету, кто- булочку сладкую. Кто чаю пачку, кто капустки или огурчиков принесет. Все знают, если на улице потемнело, зимой там, или весной-осенью, если детки заигрались на улице, то не надо волноваться. Их Машенька приберет, то в комнатенке своей у больницы, или в квартирке своей крошечной приголубит, чаю нальет обязательно, и всем, хоть по блюдечку еды, но даст. Все об этом знают, все Машеньку привечают. Каждый, когда был ребенком, сидел у Машеньки за столом, хрустя сушкой, запивая ее, вкуснющую, чаем с вареньем, каждый, уже будучи взрослым, забирал от гостеприимного Машенькиного стола своего ребенка.
Пока жива Машенька, волноваться не о чем. Деда всегда ее учил, что жить надо, как тебе совесть подсказывает. А совесть у Машеньки вроде как и молчала всю жизнь. Видимо не о чем этой самой совести беспокоится. Зла никому Машенька не сделала, слова дурного ни про кого не сказала, жила, как Деда учил. Вот только все чаще Машенька Деда во сне снился. То они ягоды собирают, то он у нее в квартире благоустроенной, которую ей сельсовет выделил, как заслуженному работнику больницы, сидят. Чай пьют, и все чаще Машенька просит его «–Деда, забери меня с собой». Деда все рукой на нее махал, а тут недавно пришел с женщиной – Машенька узнала ее – это была жена Деды, с ними еще были молодые мужчина и женщина. Он - в гимнастерке с новенькой портупеей, по петличкам видно, лейтенант. Она- в туфельках с гранеными каблучками. И девочка с ними – маленькая, совсем как Машенька перед войной. Чаю попили, а девочка, тоже Машенька, сказала, что для нее, для Машеньки они готовят комнату, чтобы было где жить ей, чтобы не тесно и что как комната готова будет, они Деду за ней пришлют.
-Скоро ли? – нетерпеливо спросила Машенька.
- А как яблоки падать начнут. Чтобы ты яблочков поесть успела. И на гортензии посмотреть.