Несколько лет назад мне удалось встретиться и пообщаться с Валентином Иосифовичем Гафтом — в Ереванском Государственном русском драматическом театре имени К.С.Станиславского состоялся его творческий вечер. Именно после этой беседы и возникла идея открыть авторский сайт "Горец от ума" (www.pashinyan.com), где культурная жизнь Армении будет представлена исключительно посредством эксклюзивных интервью. Фрагменты из первого интервью с радостью публикую ниже.
— Валентин Иосифович, вы поменяли много театров. Однако уже давно театр “Современник” стал вашим родным домом. Как вы считаете, остается ли “Современник” до сих пор по духу тем театром, который когда-то основал Ефремов?
— Конечно же, тем же самым он не может быть, впрочем, как и любой театр. Меняется время... Театр был молод — он был “Современником”, когда возникли новые драматургии, пришли новые режиссеры — Анатолий Эфрос, Ефремов (его ученик) — и все это вместе дало такой результат. Театр тогда находился в непростом положении — он должен был отстаивать свое право на существование. Он ведь возник “снизу” — это не то что по приказу “сверху”. И все это наложило отпечаток на театр — на то, что он имел право сказать.
...Сегодня при нашей абсолютной свободе, когда каждый считает себя гением, звездой и говорит, что он прав, — все смешалось. Мы тоже живем в очень непростое время. Однако не нашлось до сих пор человека, который написал про это время так, как писали Розов, Володин, Тендряков…
Театр должен жить, хоть он иногда и ошибается. ...Раньше в театр ходили люди, которые не находили ответа ни в газетах, ни на радио. Когда в театре произносились какие-то острые вещи, это было... счастьем. Сейчас этого мало. Сейчас театр переживает, мне кажется, время тяжелое. Народ зомбирован, его приучают смотреть чушь. Рождается поколение, не знающее своего прошлого и не имеющее понятия, куда идти.
Театр превратился не в кафедру, с которой говорилось бы о жизни, о проблемах, а в какое-то откровение эротических проявлений человека — его физиологии. Это откровение абсолютно оторвано от психологии, от местоположения, от происходящих действий... Все стало легкомысленно, быстро, а сам человеческий процесс — его психология — остается на десятом плане.
— Расскажите, как вы стали писать эпиграммы и пишете ли их поныне?
— Я, честно говоря, и не собирался их писать. Все началось с театральных капустников, ни один из которых, кстати говоря, не пропускал Володя Высоцкий. Я тогда начинал придумывать эпиграммы. Это были времена, когда можно было сказать только ночью то, что ты думаешь днем. ...Но пишу я сейчас другое. Многие актеры отмечают свои юбилеи, доживают до восьмидесяти. А многие уходят в мир иной — сколько великих людей покинуло нас за последние годы, месяцы... Вот я и стал придумывать стихи, посвященные людям. В них нет насмешки, в них есть, как мне кажется, больше, чем просто послание или поздравление. Они мне послужили каким-то толчком для того, чтобы я начал писать как актер — на большее я не претендую.
А эпиграммы... Не знаю: то ли я повзрослел, то ли... что-то такое мелкое, зарифмованное — то, что все могут сказать — не хочется. А то, что пишется, — это вслух не читается.
— Где вам интереснее работать: в театре или кино?
— Это два абсолютно разных жанра. Я не считаю себя киноартистом. Я работаю в театре. Слава богу, когда работаешь в театре, себя не видишь. А в кино все делают прежде всего режиссеры — намного больше, чем в театре. Как смонтирована картина, про что ты играешь — все зависит от режиссера.
— Как вы попали на съемки к Рязанову?
— Александр Ширвиндт, который должен был играть председателя правления в “Гараже”, на съемку по каким-то причинам не приехал, и Лия Ахеджакова предложила Рязанову попробовать на эту роль меня. Он долго отнекивался, но потом согласился. Мне дали лист бумаги с текстом, и я стал сниматься, как говорится, “с листа”. После первых же дублей Рязанов утвердил мою кандидатуру. Потом были еще роли: специально для меня написанная Гориным роль полковника в “О бедном гусаре замолвите слово”, затем — “Небеса обетованные”, “Старые клячи”, “Забытая мелодия для флейты” и т.д. Так что для меня Эльдар Рязанов в кино — отец!
— Расскажите о последней пьесе, которую вы написали и которая была недавно поставлена.
— Редчайший случай: в названии спектакля нашлось место и имени драматурга, и имени постановщика: “Сон Гафта, пересказанный Виктюком”. А все началось опять же с эпиграммы. Как-то раз я был на исторической лекции у Эдварда Радзинского, посвященной Сталину, и после того как на мой вопрос о том, как относится он к Сталину, Эдвард на полном серьезе ответил: “Я его боюсь!” Пропустить такое мимо ушей я не смог и написал эпиграмму:
Вам нравится в моей быть власти,
Идя на сцену как на плаху,
У вас глаза горят от счастья
И бешеный восторг от страха!
Я в это время снимался у Михалкова в фильме “12”. Он-то и посоветовал мне, услышав эту эпиграмму, написать пьесу. А сюжет пьесы, собственно, заключается в том, что к Эдварду Радзинскому в архив приходит его старый друг. Но Эдик настолько увлечен товарищем Сталиным, что принимает пришедшего за самого Сталина. Вот такая фантасмагория. А Сталин в свою очередь встречается с Шостаковичем, Ахматовой, Жванецким, Зюгановым, Жуковым и т.д.
Я написал эту пьесу и предложил ее у нас в театре. В театре она не очень понравилась, и мне посоветовали читать ее как стихотворение на Малой сцене. Я ее читал разным людям, а потом я как-то, совершенно случайно, разговорился с Виктюком и Филиппенко. Прочитал им отрывок из пьесы. Виктюк тут же загорелся желанием это поставить, Филиппенко — сыграть. После этого мы месяц собирались у меня дома, репетировали, переломали все стулья... В результате постановка состоялась и с одобрения Галины Волчек была представлена зрителю на сцене театра “Современник”.
Нельзя сказать, что она сразу приобрела славу скандальной... Дело в том, что критики в основном молчали — наверное, боясь потерять работу. Хотя мне кажется, что они попросту ничего из нее не поняли. Как бы то ни было, но этот спектакль до сих пор по сборам голосов занимает первое место.
В спектакле потрясающе играет Филиппенко. Он играет практически все роли, кроме Иосифа Виссарионовича: и Жванецкого, и Зюганова, и всех остальных... А Сталина играю я.
Вообще, в пьесе ролей столько, что уже во время репетиций текст, рассчитанный на двух актеров, мы разложили на три голоса: третьим стал артист “Современника” Максим Разуваев. Сценограф Владимир Боер соорудил на сцене двухъярусную металлическую конструкцию, на полу и по бокам которой висят, пылятся и норовят свалиться вниз парадные портреты Сталина. То ли это архив, то ли музейные запасники, но пусть уж остаются там — на свалке истории.
— Считаете ли вы, что иллюзии со временем проходят?
— Самая главная иллюзия — это Театр! Он остается иллюзией во все времена — и молодой, и средний, и бездарный, и талантливый! Только в театре можно вернуться с того света и начать новую жизнь. Оттуда еще никто не возвращался, а вот мы сыграем два раза и опять возвращаемся!
