Император Павел обладал развитым умом и образованностью, но совмещал эти прекрасные качества с подозрительностью, беспокойным состояниям духа и плохой способностью к концентрации. Он часто шарахался в крайности: жестокость сменялась человеколюбием, слащавая любезность превращалась в крайнее высокомерие, а закон уступал монаршей прихоти.
Добавим, что, по воспоминаниям Семена Андреевича Порошина (воспитателя Павла), еще с детства будущий император отличался тревожными снами и чуть-ли не галлюцинациями наяву.
Всю жизнь Павел продолжал верить в сны, видения и знамения. Можно вспомнить его сон перед вхождением на престол: как неведомая сила трижды поднимала его вверх (из записок Растопчина).
Армфельд рассказывал о предсмертном сне Павла, в котором его втискивают в узкий парчовый кафтан, а ему больно и он сопротивляется.
Об одном из "снов на яву" мы знаем благодаря мемуарам баронессы Оберкирх, ближайшей подруги Марии Федоровны, второй жены Павла.
Вот что за ужином 10 июля 1782 года рассказал ей Павел:
«Однажды вечером или, вернее, ночью я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по улицам Петербурга. Мы провели вечер у меня, разговаривали и курили, и нам пришла мысль выйти из дворца инкогнито, чтобы прогуляться по городу при лунном свете.
Погода не была холодная, дни удлинялись; это было в лучшую пору нашей весны, столь бледной в сравнении с этим временем на юге.
Мы были веселы. Мы вовсе не думали о чем-нибудь религиозном или серьезном, и Куракин так и сыпал шутками на счет тех немногих прохожих, которые встречались с нами.
Я шел впереди, предшествуемый, однако, слугою; за мною, в нескольких шагах, следовал Куракин, а сзади, в некотором расстоянии, шел другой слуга.
Луна светила так ярко, что было бы возможно читать; тени ложились длинные и густые.
При повороте в одну из улиц я заметил в углублении одних дверей высокого и худощавого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе.
Он, казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его, он вышел из своего убежища и подошел ко мне с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица, только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень.
Я был сначала изумлен этой встречей; затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец. Я почувствовал охватившую меня дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал:
– Мы имеем странного спутника!
– Какого спутника? – спросил он.
– Вот того, который идет у меня слева и который, как мне кажется, производит значительный шум.
Куракин в изумлении раскрыл глаза и уверял меня, что никого нет с левой стороны.
– Как, ты не видишь человека в плаще, идущего с левой стороны, вот между стеной и мною?
– Ваше высочество сами соприкасаетесь со стеною и нет места для другого лица между вами и стеною.
Я протянул руку. Действительно, я почувствовал камень. Но все-таки человек был тут и продолжал идти со мною в ногу, причем шаги его издавали по-прежнему звук, подобный удару молота.
Тогда я начал рассматривать его внимательно и заметил из-под упомянутой мною шляпы особой формы такой блестящий взгляд, какого не видел ни прежде, ни после. Взгляд его, обращенный ко мне, очаровывал меня; я не мог избегнуть действия его лучей.
Ах, – сказал я Куракину, – я не могу передать, что я чувствую, но что-то странное.
Я дрожал не от страха, а от холода. Какое-то странное чувство постепенно охватывало меня и проникало в сердце. Кровь застывала в жилах. Вдруг глухой и грустный голос раздался из-под плаща, закрывавшего рот моего спутника, и назвал меня моим именем.
– Павел!
Я невольно отвечал, подстрекаемый какой-то неведомой силой.
– Что тебе нужно?
– Павел! – повторил он.
На этот раз голос имел ласковый, но еще более грустный оттенок. Я ничего не отвечал и ждал; он снова назвал меня по имени, а затем вдруг остановился.
Я вынужден был сделать то же самое.
– Павел, бедный Павел, бедный князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился.
– Слышишь? – сказал я ему.
– Ничего, государь, решительно ничего. А вы?
Что касается до меня, то я слышал; этот плачевный голос еще раздавался в моих ушах.
Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил таинственного незнакомца, кто он и чего он от меня желает.
– Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто принимает участие. Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не останешься в нем долго.
Живи как следует, если желаешь умереть спокойно, и не презирай укоров совести: это величайшая мука для великой души».
Он пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным взором, который как бы отделялся от его головы.
И как прежде я должен был остановиться, следуя его примеру, так и теперь я вынужден был следовать за ним. Он перестал говорить, и я не чувствовал потребности обратиться к нему с речью.
Я шел за ним, потому что теперь он давал направление нашему пути. Это продолжалось еще более часу в молчании, и я не могу вспомнить, по каким местам мы проходили. Куракин и слуги удивлялись.
Наконец, мы подошли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Незнакомец подошел прямо к одному месту этой площади, к которому, конечно, я последовал за ним, и там он снова остановился.
– Павел, прощай, ты меня снова увидишь здесь и еще в другом месте.
Затем шляпа сама собою поднялась, как будто бы он прикоснулся к ней; тогда мне удалось свободно рассмотреть его лицо.
Я невольно отодвинулся, увидев орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку моего прадеда Петра Великого.
Ранее, чем я пришел в себя от удивления и страха, он уже исчез.
На этом самом месте императрица сооружает знаменитый памятник, который изображает царя Петра на коне и вскоре сделается удивлением всей Европы. Но я же указал моей матери на это место, предугаданное заранее призраком.»
Возможно Павел пожалел о своей откровенности. Позже он старался убедить баронессу, что все рассказанное им выдумка и шутка.
17 августа 1772 года Павел получил письмо от Екатерины , в котором сообщалось, что памятник его деду, императору Петру I, торжественно установлен недалеко от берега реки Невы, на том самом месте, которое он сам указал раньше.
Когда зачитывали письмо императрицы Павел I приложил палец ко рту, как знак молчания для баронессы Оберкирх. Она заметила, что натянуто улыбающийся Павел стал белее белого... Так шутил или нет Павел той июльской ночью 1772?
Подписывайтесь на канал Русский архив
Читайте: «Модный приговор». Одет по форме и причёсан по закону