Все как будто уже осталось позади, но только как будто — ведь что-то из пережитого обязательно тащится за человеком всю его жизнь. Прошлое не отпускало Шайделя, когда он принимал «Амур» Ему дали другой маршрут. С Шайделем, старым горлопаном, лучше не связываться, в пароходстве это отлично знали Но Отто был хороший человек, и это там тоже знали. Поэтому он имел право кое-что требовать.
Отто, конечно, был не хуже «Амура», который ему дали. Такой же старый, но не такой проржавевший. «Амур» считался самым мощным буксиром на Одере. Таким он был, еще когда Отто служил на нем боцманом. Каждая его досочка была знакома Отто. Драить! Чистить! Вести судно? С ума сойти! Как, спрашивается? Где ж это видано? Теперь Отто добился своего Теперь, наконец, это стало возможно. «Амур» достался во владение Отто, и, перед тем как выйти в первый короткий рейс от дока до буксирной гавани, он тайком начистил якорный колпак, так что медь заблестела до боли в глазах. Потом прокрался в рубку и, ухмыльнувшись, зарычал:
— Встать, ленивые собаки! Думаете, если новому капитану шестьдесят, то можно дрыхнуть до шести? Эй вы, лежебоки, живо!
И он включил гудок, который ревел, покуда все не выскочили на палубу.
— Живей, живей! — кричал он, высунув в окно рубки свою маленькую голову.— Я вам сейчас помогу! Давай, давай! Где это видано — при свете дня на глазах у капитана бить баклуши? Пора сниматься с якоря, слабаки!
Он приказал поднять одновременно оба якоря, подготовить машину, как следует ее прогреть, машинисту стоять наготове у регулятора, кранцы наружу и шесты приготовить на всякий случай. Живей, живей! Он умело развернул судно на месте. «Амур» и он — одно целое. И все это — перед мостом, не уменьшая скорости.
— Эй вы, слабаки! Поворачивайтесь скорее! Раз-два — взяли! Только не канителиться ребята, ведь капитан на вас смотрит! Живей живей!
Несмотря на столь бодрое начало, по утрам палубная команда и при Отто работала с прохладцей. Медные части закрасили краской и мыли буксир, лишь когда он был уже грязен донельзя.
— Драить, драить! — ревел Отто каждую среду после завтрака. Отныне буксир бывал грязным только по средам, а не как прежде — каждое утро, да еще после полудня. Если в среду шел дождь, «Амур» считался чистым целых две недели.
— Если я, капитан, говорю тебе, что судно чистое,— ворчал он на штурмана, молодого немца, который горой стоял за лак и мастику,— так вот, если я тебе это говорю, я, твой капитан, значит, оно чистое, ясно? — Ни дать, ни взять пират: орлиный нос, кулаки в карманах и лицо, изрытое морщинами.
— Что еще? Что тебе еще от меня нужно? Ты ведь все можешь раздобыть! Нет? Тогда я даю тебе задание, штурман, первый штурман колесного буксира «Амур», возьмн-ка себе бутылочку пива, чтобы поднять настроение. Хорошее настроение входит в служебные обязанности. Я настаиваю на этом, штурман. А когда выпьешь, можешь вести судно. Баста!
После «баста» он всегда вздергивал подбородок, прибавлял еще: «Так точно!» — и шаркал левой ногой, как будто хотел удостовериться, что плашкоут еще здесь, что он стоит на нем. Свой буксир он называл плашкоутом Железный плашкоут, на котором он был капитаном. Он, Отто Шайдель. Железный. Так точно!
Все это относится к первым рейсам, когда Отто еще только захватывал власть Над своим плашкоутом, над капитанским мостиком, над командой и над рекой. Десять человек — команда. Старый плашкоут — корабль Плашкоут, который сродни этой реке так же, как мутное половодье весной Плашкоут не мог ходить по каналу, он был слишком силен и буквально сносил откосы водоворотом, образующимся у его мощных колес. Плашкоут был под стать Отто, так же как оба они были под стать реке. Но в противоположность команде плашкоуту трудновато приходилось с Отто.
От своего плашкоута я могу кое-что требовать. Это лучший буксир на реке, пусть попыхтит!
Из старой железяки Отто выжимал все до основания. Не оставлял ей никакой свободы, эксплуатировал свою железяку на всю катушку Он не щадил машину, как ее щадили раньше, потому что тогда люди были дешевле коленчатых валов. Он заставлял плашкоут грудиться
Пусть выбивается из сил. на то он и плашкоут.
— Эй, ребята, поддайте ему еще жару! — кричал Отто кочегарам с капитанского мостика, если считал, что судно двигается недостаточно быстро.
— Не валяй дурака,— шипел он в переговорную трубу на несговорчивого машиниста не желавшего давать полный ход.— Гак не годится Гебе это раз плюнуть а мы все раньше добрались бы до места.
И своего первого штурмана, который не любил обгонять, предпочитая всегда плестись у кого-нибудь в хвосте, Отто разносил в пух и прах.
— Заячья душонка, пусти меня к рулю. Приготовиться к обгону! Живо!
А когда благоразумный штурман говорил:
— Потише Отто Хорошенький вид мы будем иметь, если твой номер не пройдет, У нас и гак одна баржа лишняя Вверх по течению разрешается только восемь груженых... Будь осторожен!
Отто, весело ухмыляясь, отвечал:
— Пустобрех ты. Я все это знал, еще когда ты под стол пешком ходил Поди возьми себе бутылку пива в моем холодильнике.
И кричал вслед обиженному парню:
— Что ж, по-твоему, я должен бросить эту баржу болтаться целую неделю тут внизу до следующего рейса только потому, что есть такая инструкция а? После войны, после этой вонючей войны мы таскали по двенадцать, а го и по пятнадцать посудин. Ты, небось, думаешь, как здорово ходить одному. Но это ж уметь надо! Возьми себе лучше две бутылки, так оно вернее будет.
Затем он резко повернул к другому берегу, где, согласно предупредительным знакам, должна быть отмель. Но Отто знал, что песок ушел в сторону метров эдак на тысячу. Уже лет тридцать по меньшей мере. Так он наполовину сокращал путь каравана.
Только увидев, что караван точно следует за ним, он сел на скамейку. Но долго Отто никогда не мог усидеть. Скоро он опять вскочил, высунул голову наружу, выругался, потому что на душе у него было хорошо, окинул взглядом воду вокруг судна, ища новый путь, пока не обозначенный бакенами. Быстрый его взор мерил глубину, определял силу течения.
У любой глубины — свой цвет. В солнечный день и в пасмурный. Весной и осенью. И на любой глубине вода течет по-своему. В тени и на свету. В дождь и в ветер. Различать глубину можно, только если умеешь видеть так, как видел Отто. Он лишь изредка мерил ее с помощью полосатой палки и никогда не садился на мель.
Только теперь, водя свой буксир по своей реке, Отто понял, что живет правильно Правильно живет. Каждое утро, когда солнце всходило над сверкающими лугами, он снова стоял на мостике, руки на мокром релинге, глаза устремлены на бурливую реку. Все вокруг было близким и добрым. Даже как-то смахивало на счастье. Каждое утро, когда всходило солнце. Как-то смахивало.
Но Отто об этом не думал.
Просто у него было такое чувство. Собственно, думал он о том впервые за тридцать лет, и каждое утро приходилось ему об этом думать,— что чего-то ему недостает в восходе солнца над рекой. Хорошо бы, думал он, если бы Бертль была здесь, каждое утро. Хотя бы только утро
— Да,— сказал он,— вот до чего доходишь! — и почесал себе спину. Хорошо! И пошел будить остальных.