С этого дня все пароходы ходили по входному каналу с баржами. Один тащил две, другой только одну. Один капитан ругался, другой молчал. Но баржи брали все и тащили их до шлюза.
Отто брал сразу три, у него был опыт. Три раза возьму по три, сказал он себе. В четвертый раз — четыре! Я им покажу!
Как всегда, он вел судно уверенно и элегантно, руль третья его рука. Он и судно — одна сатана. Шайдель тянул баржи так, словно река сама несла их к входному каналу, словно иначе и быть не могло. Не успеешь оглянуться - и дело сделано.
Только на последней барже шкипер держал другой курс. Он слишком поздно заметил это и едва не задел опорную стенку больверка.
— В следующий раз сперва проспись,— сказал ему Отто у шлюза, когда баржи, уже отцепившись, скользили мимо буксира в камеру.
Шкипер невнятно ругался, покуда с чавканьем не закрылись ворота шлюза.
— Вот что бывает, когда зазеваешься, ухмыльнулся Отто и плавно повернул судно.
— Приготовиться к бункеровке! Живо, пошевеливайтесь, слабосильная команда! Хватит уж, что один все продрых, а потом оказывается. он ни в чем не виноват. Люки еще не открыты? Трапы еще не готовы? Навались! Нам нынче надо еще рейс сделать!
Потом, подтягивая судно под грузоподъемный кран, он командовал:
— Вперед! Назад! Стоп. Установить опоры! Крепить швартовы! Что? Еще осадить назад? Да ты там наверху спятил в своем скворечнике! Нечего лентяйничать! Вполне можешь чуток подвинуть свою махину, грейфер все равно дотянется до обоих люков! Не ленись, парень! Я пришвартовался, теперь уж твоя забота! Раз — и готово! Баста! Раньше надо было глотку драть! Успокойся! Чем я виноват, что сегодня все дрыхнут! Кроме меня. Как всегда.
В горячие минуты, когда одна рука на штурвале, другая на ручке телеграфа, а смотреть приходится то вперед, то назад, то вправо, то влево, Отто думал: лучше уж все самому делать. В следующий раз я поднимусь еще выше по течению, а для третьей баржи возьму трос покороче. Пусть попробуют придраться. Я капитан! Я сам знаю, что делаю. Он бросил воинственный взгляд на свое судно, на причал, на кран и со всего маху с сухим треском захлопнул дверь рубки. Потом пересчитал грейферы, содержимое которых с грохотом сыпалось в пустые бункера.
— У тебя грейферы не полные, эй ты,— кричал он время от времени крановщику.— Меня тебе не надуть, ты же знаешь. Я свои тонны все равно возьму!
Его морщины, даже едва заметные, наполняются черной пылью. Другие капитаны только с берега считаю!, а там нет угольной пыли и в грейфер заглянуть нельзя.
В следующем рейсе последняя баржа бортом задела больверк. Едва заметно, только Шайдель это и углядел. Он подскочил, стукнулся головой о крышу рубки и прорычал:
— И надо же такому случиться! Я уж укоротил трос, и все-таки этот болван задел. Ведь это надо же!
Он схватил мегафон, что-то крикнул в него, при этом развернув судно на месте, отдал распоряжение палубной команде и снова что-то закричал в сторону баржи, которая уже опять выровнялась как ни в чем не бывало. Шкипер на барже погрозил ему кулаком из своей открытой рубки. Отто уронил мегафон, постучал пальцем себе по лбу и презрительно махнул рукой.
— Идиот,— пробормотал он. садясь.— Абсолютный идиот, и тут уж ничего не поделаешь.
У шлюза, когда баржа скользила мимо буксира. Отто еще раз устало постучал себе по лбу, но окна уже не открывал.
Во время бункеровки он не ругался с крановщиком, когда тот подсунул ему два полупустых грейфера. И считал грейферы не до конца, а позвал штурмана:
— Постой тут, последи! Можешь и ты разок пыли глотнуть. Тем более что это твое прямое дело. Я иду вниз, а ты рассчитайся за уголь.
— У тебя, видно, настроение поганое, что-то ты нынче не зудишь? — спросил штурман и как-то неопределенно улыбнулся.
— У меня вообще никаких настроений не бывает.— Отто показал в ухмылке все свои зубы.— Никогда никаких настроений, понял? — Уверенно ступая, он сошел с мостика и спустился вниз. Как хлопнула дверь, никто не слышал, потому что уголь с грохотом сыпался в бункер.
Во время следующего рейса Отто редко выходил из рубки. Почти все время сидел на скамейке и очень мало говорил. Молча вел судно. Держался перекатов, не искал нового фарватера и не снимал с гвоздя бинокль.
Еще укоротить трос невозможно, думал он. Думал каждое утро, и день и вечер покуда не закрывал дверь своей каюты. Невозможно — и точка. Я должен быть внимательнее. Надо рвануть последнюю баржу. Надо, чтоб буксир прошел близко к больверку. Почти вплотную Опасно, но я могу это сделать. И сделаю. Я должен им показать!
Отто окинул взглядом караван, ленивый железный караван. На баржах ничто не шелохнулось. Лишь пена у форштевня да белье, развевающееся на веревках.
Они только и ждут, чтобы я ошибся, думал он. Считают, что я стар стал. И уже не могу ходить как прежде. Они думают, что могут выбить меня из седла. Пусть думают.
Белье неслышно полоскалось на ветру. Рулевые тихо сидели у своих рулей, держа курс за тросом. Видны были лишь их силуэты, низкое солнце все заливало мягким светом. Караван молча полз за буксиром точно черная змея. В вечернем освещении река казалась шире, дамбы площе, луга и прибрежная ольха были уже не просто зелеными: у ольхи — одна зелень, у лугов — другая.
Надо пройти совсем близко. Почти вплотную. Я должен суметь. Сделаю — и точка. Я это могу, и все тут. Я им не дамся.
— Франц! — крикнул он в переговорную трубу.— Выжми из своей тарахтелки все что можно. Надо сегодня вечером добраться до места. Я хочу прийти засветло. Поднажми, старый скупердяй!
Когда Отто опять пришел в хорошее настроение и, крепко ругаясь, отдал команду укоротить трос, он увидел, что у входного канала стоит «Селенга» и готовится войти в него. Трос выбран, лишние баржи отцеплены и поставлены па якорь. Ревун выплевывает пар, колеса вращаются, из труб вьется свежий дым. Только когда бушприт «Селенги» был уже в канале, раздались глухие сигнальные гудки. Гнусная флейта, подумал Отто и перестал ругаться, потом вдруг выкрикнул проклятие и умолк.
Его быстрые зоркие глаза следили, как баржи аккуратно проходят через канал. Точно держась середины. Черт подери! Этот болван с «Селенги», эта чернильная душа идет как по линеечке! Видно, получил такое указание. Где уж этим дурням обойтись без указаний! Черт бы их побрал!