Много чего должно было уместиться в маленькой голове Отто за время от девяти часов вечера и до подъема якоря на заре или еще раньше Штурман должен знать все, что капитаны уже давно забыли. Потом настало время без морщин. Прекрасное время со свадьбой и собственной комнатой вблизи порта.
Регулярно, каждые две недели, ночь в самолично купленной двуспальной кровати; потому что Отто стал штурманом, у него теперь было свидетельство со свеженьким еще штемпелем, он носил форму пароходной компании и ходил в определенные рейсы. Линейная служба от Бреслау до Штеттина.
Ровно в пять утра, но никогда ни минутой раньше, на щегольском буксире начинала греметь якорная лебедка. Порядок царил в пароходной компании К этому порядку относилось и то, что новоиспеченный штурман поначалу исполнял обязанности боцмана, дабы доказать, что он достоин носить звание штурмана, второго, разумеется. Компания была не какая-нибудь! Подумаешь, велика важность, что у него опыт и штурманское свидетельство. Всего каких-то десять лет ходит по реке и уже хочет вести судно. Видано ли такое на немецком пароходе?
Начищать медь! Цепи чернить! Палубу драить! Лишь бы не стоять без дела и не коситься на штурвал. Штурвал не для желторотых!
После того как палубу вымоют, капитан надевал на правую руку белую перчатку. Не дай бог, если перчатка запачкается о перила лестницы, ведущей в машинное отделение, о трубу или якорную лебедку. Тогда только успевай поворачиваться, все надо начинать сначала. Немецкий пароход на немецкой реке должен сверкать! Не может быть угольной пыли на углевозе. Хочет стать штурманом, а убирать как следует не умеет. Порядок — прежде всего!
Потом старик уносил перчатку вниз, гак как руки у него обычно потели и карманы внутри были не слишком чистыми. Когда он снова поднимался наверх — очень редко, как правило, после инспекционного обхода он спал, — если он снова поднимался наверх, то обрушивал град вопросов на голову запасного штурмана. Где находится сто тринадцатый километр? Как высоко поднимается судно в шлюзе Луновиц?
Через восемь лет Шайдель знал уже каждую заклепку на пароходе, каждый закол на реке, каждое слово в инструкциях. Он вел судно, только когда капитан и первый штурман сидели в своих каютах перед дребезжащими ящиками, содержимое которых после каждого рейса пополнялось в штеттинской вольной гавани. Беспошлинно, разумеется
Хотя в служебной книжке Отто значилось «второй штурман», он стал капитаном, когда компания объявила ему об увольнении, потому что тогда всех вторых штурманов при увольнении производили в капитаны. В Бреслау началась волна увольнений — каждый день новые увольнения. Морщины набегали, морщины разглаживались. Теперь Отто каждый день бывал дома, каждый вечер ложился в двуспальную кровать которую через год купил кто-то другой. Тут уж им обоим пришлось спать на полу.
Отто по-прежнему клял все на свете, а Бертль лежала рядом с ним. Он перестал отмечаться на бирже труда, начал сам искать работу и нашел. У одного австрияка, ходившего по Дунаю от Линца до Будапешта
Пароходы там были больше, а белая перчатка сильнее накрахмалена, но Отто стал третьим штурманом, при этом половину своего жалованья отдавал первому. Значит, и на Дунае вести корабль ему не удалось. У них был рулевой. И в Бреслау Отто вернулся только к зиме, когда стала река между Линцем и Будапештом.
Впрочем, это бывало не каждую зиму. А вот новая морщина появлялась каждый год. С надеждой стать капитаном, как «старик», стоять на мостике, не спускать глаз с боцмана, когда тот распоряжается матросами, подгонять машинистов — с этой надеждой Отто давно распрощался.
Но все-таки он стал главным на корабле, и даже раньше, чем ему того хотелось. На корабле, где только его слово что-то значило. Там было двадцать человек, не слишком много, но все-таки ведь походное снаряжение тоже весило немало. Но зато это было быстроходное судно.
Для штурмана с буксира потрясающе быстроходное. Никакой паровой машины, никакого угля, никаких десяти километров в час. Нет, десантный катер делал не меньше шестидесяти в час, а при отступлении — и того больше. Трудно поверить, что немецкий десантный катер на это способен. А сколько еще людей, висящих за бортом тащит он. потому что внутри хватает места лишь для тридцати раненых. Трудно поверить. Да никто и не верит. А какие глубокие морщины появляются, если ты капитан! Капитан десантного катера.
Если ты должен говорить, должен кричать:
«Ты, ты и еще ты, остальные убирайтесь иначе все потонут. Убирайтесь или буду стрелять!»
А Иван уже шпарит из-за горы. Или, отчаливая, говорить:
«Я сделан» еще один рейс»,
когда точно знаешь, что этот уже последний, так как горючего не хватит на долгие зигзаги по раздробленному, дымящемуся льду. Тут уже не хочешь быть капитаном, да куда денешься. На Дону, на Донце, на Днепре, на Висле, Варте и снова на Одере. Только там можно было выйти в отставку, и Отто опять стал штурманом.
Жизнь на старом судне
Нет, Отто был доволен жизнью на ветхом суденышке во Франкфурте, которое не обстреливалось с другого берега. Оно шло и шло в настоящем одерском тумане, а не в самодельном тумане рвущихся снарядов, когда дышать можно разве что в противогазе.
Его не смущало, что в каюте, собственно, не было пола, зима-то стояла холодная и доски рассыхались. Это опять было время без морщин, с хлебом из отрубей, с рыбой, выловленной собственными руками, и с уверенностью, что скоро он и вправду увидится с Бертль. У знакомого крестьянина в Лаузице где еды. можно сказать почти что вдоволь.
Потом они снова жили в комнате, у них снова была двуспальная кровать, а Отто стал штурманом на самоходной барже. Главным там был молодой парень родом с Рейна, застрявший на канале Шпрее. Отто был доволен этим обстоятельством. И карточкой рабочего, занятого на особо тяжелых работах, и большими деньгами, которые он зарабатывал, гак как они ходили в Гамбург и даже в Роттердам.
В качестве штурмана он был сам себе хозяин, и никогда еще ему так хорошо не жилось. Никакой белой перчатки, никто к тебе не пристает. Три человека на судне, и каждый делает то, что лучше всего умеет.
Все шло хорошо. Вот только канал был мертвый, и это было плохо. Плохо, что в нем текла мертвая вода. Что течение было едва заметно при закрытых шлюзах Что все шло своим чередом, по прямому руслу канала, что ничего другого быть не могло, что ничего не менялось и не могло измениться Всегда один и тот же уровень воды, одни и те же стоянки в свободные вечера, одна и та же скорость, как на конвейере, и узкий горизонт.
Все это осталось без изменений и когда Отто стал зваться капитаном на своей самоходной барже. Молодой парень снова подался на Реин. А Отто по-прежнему ходил по каналу. Каждые две недели возвращался в свою квартиру в новом доме и о том, что он капитан, никогда больше не думал. Разве что изредка о реке, гак, между прочим, вскользь. О ветре, долетавшем с мокрых лугов, когда на .заре он открывал окна рубки. О цаплях, что ловят рыбу в пойменных озерах.
О запахе затопленной травы. О тихом буксирном караване, по ночам стоявшем на якоре возле парохода Обо всем этом он хоть и думал изредка, но сразу же на память ему приходил запах масла для чистки, и тогда он уже ни о чем больше не думал, а просто-напросто уходил в рейс по переходному каналу, по водному пути Рейн — Херне или в Роттердам.
Он уже смирился с мыслью, что капитанского мостика на реке у него никогда не будет. Да и зачем? Он ведь и так был капитаном. Холодильник в каюте, радар в рубке. Для низовьев Рейна.
Но однажды ему вдруг стукнуло шестьдесят. Приняв что к сведению он отправился в пароходство и заявил:
— Я по каналу больше ходить не буду. Дайте мне другой участок, а иначе — до свидания.
Больше он ничего не сказал, только оперся о стол своими кривыми руками — ни дать ни взять старый пират.
— По каналу я больше не хожу, — сообщил он дома, стоя перед дверью с огромным чемоданом. — Мне уже шестьдесят. Я получу другой участок.
— Хорошо, — сказала Бертль, — ты вполне можешь этого требовать. Это твое право.