Отто Шайдель знал реку как собственную жену. А может и лучше, потому что с рекой был знаком намного дольше. Дольше на двадцать лет. Река полоскала еще пеленки Отто.
Теперь Шайделю минуло шестьдесят, у него была жена, которая выглядела моложе его, была река, возраст которой не определишь по виду, да корабли вдобавок.
Все они доставляли Шайделю немало хлопот, и со всеми он справлялся С женой, с рекой, с кораблями. И всем им хранил верность, потому что не мог без них жить. Без каждого в свое время. До войны, в войну, после войны. Во времена относительно мирные и во времена наполовину военные.
Река не менялась. Каждый год была другой, но неизменной. Всегда. Шестьдесят лет — полая и малая вода, ил и лед, шестьдесят лет — свежий камыш, шестьдесят лет — починка старых заколов.
Только отмели под водой менялись от случая к случаю. Одни регулярно, точно по графику, другие — как бы скачками. Но всегда к худшему Тот, кто в этом разбирается, знает, как они должны меняться Где были отмели двадцать лет назад, где они будут через тридцать лет.
И все же река, доступная людскому взгляду, всегда одинакова, всегда была одинаковой, коровы ли пили из нее или раненые солдаты.
Шайдель разбирался в своей реке лучше, чем в себе самом, только не знал этого.
Может, потому, что никогда не смотрел в зеркало на свое морщинистое лицо, с которого не сходил загар. Оно выглядело увядшим, но отнюдь не дряблым, даже если он пропьянствовал ночь напролет. Он не любил смотреть на собственные морщины знать их не хотел и потому не терпел зеркал. И на свой узкий рот с впалыми губами тоже не любил смотреть. Этот рот, казалось, всегда говорил вот я вам покажу, сорванцы! Меня никому из вас не надуть! Хотя бы мне все шестьдесят пять стукнуло! Где уж вам!
Не любил он смотреть и на свой длинный юнкий нос, крылья которого раздувались при каждом вдохе. Нет, Отто не нуждался в зеркале, даже для бритья.
И смех этот, присущий ему колючий смех, которым он часто разражался, был как длинное острое копье. Такой смех ни одному зеркалу не пришелся бы по нраву.
Отто мог скалиться сколько угодно, зубы у него были еще на месте. Тесно посаженные мышиные зубы, по-прежнему блестящие, несточенные. И когда он скалился, с его лица все равно не сходило выражение, вот я вам покажу! Держите ухо востро, ребята!
Его черные, пронзительные, как у ласки, глаза всегда смотрели далеко вперед. Далеко-далеко вперед. Туда, куда Шайдель еще никак не мог поспеть на своих коротких кривоватых ногах. «Кривые штаны», называла его жена, а Отто хохотал до упаду — целая связка копий.
Пусть у меня кривые ноги, но не думайте, что вам удастся от меня удрать!
Так это было. Взгляд его скользящий, но все схватывающий на лету. Вроде бы небрежный, но безошибочный. Иной раз, когда Шайдель в тумане смотрел на реку, он походил на старого орла. Согнутого охотничьей страстью. На орла, который выискивает овцу овцу посильнее, чтобы могла оказать сопротивление А еще лучше целую отару. Не потому, что он голоден, нет. Просто ради борьбы. У Отто были глаза капитана пиратского судна.
Кое-кто называл его «бойцовым петухом» или «зудой». Но эти люди его не знали. А тот, кто не знал Отто с давних времен, не понимал его. Если он смеялся, это вовсе не значило, что ему весело если же ругался — значит, был в отличном настроении. Как здорово если есть возможность выругаться! Те, с кем Отто мог постоянно браниться и кто не оставался у него в долгу, были его друзьями для них он был готов на все. Разумеется, не без проклятий но тем не менее...
Многие считали его старым кривоногим хрычом, который вечно на всех ворчит без толку. Которому неймется, если он не может к кому-нибудь придраться.
Разговор с речниками Отто обычно начинал так:
- «Эй вы, дурачье!"
Скука вас одолела? Может, дать вам работки?» Если кто-то обиженно фырчал в ответ, Отто счастливо ухмылялся, так что каждая морщина на его лбу, казалось, сияла, и задиристо щелкал пальцами в карманах брюк.
- Ну ты, дурья башка!
Жена капитана
Вот только жену ему никогда не удавалось застать врасплох. Она хорошо знала Отто, хотя за сорок лет они виделись совсем немного, так как Отто почти всегда был в плавании Бертль просто его не слушала. Она знала: если он бранится, значит, хочет сказать что-то нежное.
А Отто говорил с нею как нормальный человек, смеялся, когда ему бывало весело, и ворчал, когда она сообщала ему неприятные новости. И даже когда приходил кто-то третий. Отто над ним не подшучивал. Подле жены он чувствовал себя уверенно. А значит, ему не надо было демонстрировать, какой он непобедимый.
Ей Отто не должен был доказывать, что он капитан. Бертль все сама знала. Знала, откуда у Отто морщины. Откуда та и откуда эта. Много у него было их. И все разные. Только чужому человеку они казались просто морщинами. Длинные, глубоко врезанные и совсем тоненькие, заметные, лишь когда лицо Отто не было спокойно. Когда он бранился или смеялся. А многие из них были у него в душе. Их не увидишь, но Бертль и о них все знала.
О деревне под Бреслау. О паршивых домишках речников. Их никогда не красили, потому что мужчины только на зиму возвращались домой И об узкой там, в верховьях, реке знала она. О десяти детях, сидевших вокруг стола. Каждый год после зимы на свет появлялся еще один ребенок, а одним становилось меньше, когда кто-то из детей поступал юнгой на судно, которое уходило далеко далеко. и он уже не сидел за семейным столом. Во всяком случае пока не становился боцманом и не приносил чего-нибудь в дом.
Все это Бертль знала, хотя никогда не была на маленьком суденышке. где из выносливого мальчишки делали боцмана. При помощи колотушек и картошки в мундире. А с тех пор как кайзер проиграл войну — одних только колотушек.
Крепкие мускулы были у Отто, когда она с ним познакомилась. Крепкие мускулы, какие и нужны боцману, чтобы в канале часами отталкивать свою посудину шестом, потому что шкипер хочет сэкономить плату за буксир Но морщины у него уже и тогда были. И на лбу, и на шее, только под глазами их не было.
Они пролегли позже, точно сеть, вытащенная из воды. Пустая сеть. Они возникли в предрассветных сумерках каюты. Серых и мрачных после недолгой ночи Койка имела в ширину только семьдесят сантиметров, так что Отто, когда они были вместе с Бертль, приходилось спать на полу Ведь старое деревянное суденышко уходило в рейс на долгие месяцы Кто знает, может, когда им опять доведется свидеться, у каждого будут новые морщинки.
В то время Отто ругался только утром, когда, уходя с катера. Бертль скрывалась за пеленой тумана. Но она это слышала
Потом ночи стали еще короче, а морщины — глубже, потому что по ночам боцман Отто Шайдель зубрил правила движения по водным путям, расположение бакенов и буев. Сигналы и нормы. Размеры шлюзов и способы предупреждения аварий.