Мне повезло: я участвовал в этой работе; правда, на подхвате, где от меня требовались обычные, простые движения— нагнуться, ухватить за край ящик с раствором и передвинуть его и снова нагнуться, и снова передвинуть ящик с раствором; но хоть и на подсобной работе, а я побывал в том потоке, и не я один еще много кому подвалило счастье быть свидетелем того священного времени; но многим не посчастливилось, и они этого не видели.
Вспоминая то время, я думаю, что нам бы сегодня пригодился хоть один из тех священных часов, хоть одна священная минута, поскольку она могла бы породить другие. Кажется мне, такие часы в пропали и время больше их не плодит... и ребят, мастеров творить такие часы, поменьше стало.
К концу работы бригада уложила больше 34 тысяч кирпичей в стену главного дома первого городского квартала. Немало рядов кирпича было положено поверх того выступа, откуда спрыгнула шальная смуглая брюнетка; от того места на выступе, которого коснулись рифленые, оставляющие четкие следы на белой пыли подошвы ее резиновых сапог, стена здорово выросла — если взять за мерку ее рост, то за восемь часов работы, покуда бригада боролась за рекорд и вдвое его перекрыла, стена поднялась на высоту трех таких смуглых брюнеток.
В тот день еще можно было увидеть, на каком уровне она стояла, старую стену нетрудно отличить от только что возведенной, но вскоре эта разница стерлась.
Пошел последний, восьмой, час работы, или, если считать с момента, когда был побит рекорд, последний из тех четырех часов, которые я назвал священными, и назвал справедливо, ибо за эти часы ребята отдали работе лучшее, что в них было.
Получилось так, как если бы работа бригады была не просто работой каменщиков, не просто укладкой кирпичной стены, привычным тарахтеньем бетономешалки, движением подъемника с кирпичами, а чем-то гораздо большим, работой которую нужно не только довести до конца, но и с великим почтением ей поклониться.
Получилось, как если бы ребята из бригады, которые в обычное время и водкой не брезговали, и за девушками приударяли, и выругаться могли крепко, во время этой работы были больше чем обычными каменщиками, как если б они хотели не только побыстрей и получше работу выполнить, но и ее почтить.
Это мне запало в душу и навсегда со мной осталось, но порой нет-нет да примешается сожаление, что теперь такое уважение к работе, такое ее почитание не часто встретишь, и потому я придумал эдакое: священное время.
И еще раскаленный, горячий кирпич, единственный попавшийся среди других холодных, который стал как бы пробным камнем для бригады, а в особенности для бригадира, тоже явился одной из причин, заставивших меня так говорить о той работе.
А случилось вот что...
Примерно за полчаса до окончания работы бригадир, бледный, но крепкий парень схватил очередной кирпич и тут же его выронил с тем самым, уже помянутым мною, наистрашнейшим проклятием, которое вырвалось у него так, как вырывается проклятие, когда к злости примешивается боль; он уронил кирпич, обернулся лицом к бригаде. чуть согнув в коленях свои кривоватые ноги, и, растопырив пальцы, вытянул вперед руки, где на широких ладонях темнели пятна от ожогов, и сказал тихо:
- «Глядите...»
Но поток работы, скользящий вдоль стены и снизу на нее взбирающийся. нахлынул на него, и он это понял, и еще он вспомнил, что до конца работы осталось полчаса, и встряхнулся стал брать обожженными руками один за одним обыкновенные, не горячие, кирпичи и укладывать их в стену, и так непрерывность потока снова была спасена.
Когда мастер сказал, что прошло восемь часов и бригада уложила в стену 34 тысячи 728 кирпичей, ребята первым делом не на поиски того, кто подсунул бригадиру раскаленный кирпич, бросились, а побежали к излому северной стены дома, чтобы побыстрее «спустить воду», поскольку последние восемь часов у них такой возможности не было.
Бригадир с трудом расстегнул штаны, потому что обожженным пальцам невмоготу было касаться пуговиц едва закончилась рабочая лихорадка, боль круто дала о себе знать и с каждой минутой усиливалась.
Застегивать брюки оказалось еще труднее, чем расстегивать, бригадир мучился и шипел от боли, но так и не сумел пропихнуть пуговицы в петли, потому что кончики пальцев правой руки были особенно сильно обожжены; в конце концов одному из членов бригады пришлось второпях застегивать ему ширинку, ибо к победителям уже приближались с торжественным видом мастер, начальник участка, секретарь парторганизации и кто-то из дирекции — спешили принести поздравления.
Бригадир не мог с ними толком поздороваться, поскольку правая рука разболелась еще пуще, и ему пришлось вместо ладони подавать запястье.
Огонь и смола
После этой церемонии мы мигом скатились вниз, чтоб дознаться, кто подбросил раскаленный кирпич. Выяснить, кто это сделал, было нетрудно, кругом люди, ничего не укроешь. Понятное дело, начинать расследование надо было от огня, без огня неоткуда бы взяться раскаленному кирпичу. А к тому кирпичу — его ухватил бумажкой один парень из бригады и снес вниз, на площадку — прилипло несколько капель затверделой смолы.
Огонь и смола в этом случае означали многое, фактически все, что нужно было знать, дабы указать пальцем на виновного и врезать ему по физиономии с левой и с правой, а напоследок дать хорошего пинка в зад.
Мы протиснулись между штабелями кирпичей и сразу вышли к тому месту, где были кучей навалены жестяные бочонки с варом. Неподалеку от этой кучи горел небольшой костер, и на огне стояла бочка с расплавленным варом — кто называл его варом, кто смолой, но имели в виду одно и то же.
У костра с облепленной варом палкой-мешалкой в руке стоял невысокий парень; лицо у него было красное и веснушчатое, а лоб очень низкий, между черными бровями и черными волосами почти не оставалось просвета, только как бы узенький перешеечек их разделял; каменщик, который принес кирпич—он остудил его водой и держал в руке уже без бумажки,— вышел вперед и сунул кирпич в лицо чернявому смоловару, прямо под нос сунул, возможно даже краем его оцарапав и спросил:
- «Узнаёшь?»
У смоловара едва заметно дрогнул уголок рта, он попятился и, опершись на свою черную палку, ответил:
- «Мало ль их на стройке, киршшей?»
Парень из бригады все сильней размахивал кирпичом перед носом у смоловара, которому некуда было податься, потому что мы окружили его плотным, неразрывным кольцом, а до того еще отобрали палку и придержали за руки; каменщик же все наступал на него, пока не приблизил свой кирпич, как заслонку, вплотную к его лицу, а потом и вовсе прижал, да так, что кирпич приплюснул смоловару нос, и прилип к губам, и коснулся лба.
Парень из бригады, не отрывая кирпича от лица чернявого смоловара, сказал:
- «Приглядись получше, может, узнаешь»
Потом мазнул его кирпичом по лицу и повторил те же слова, с которыми к нему подступил:
- «Узнаёшь?»
И еще крепче мазнул:
- «Говори!»