Москва, Дом культуры «Меридиан». 24.01.2001.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, август 2013.
Объявления перед лекцией
Контактный телефон Союза православных граждан — это пока редакционный телефон журнала «Православная беседа» — 143-67-20. Это наш весьма достойный просветительский журнал. Если у Союза появится штаб-квартира, через этот журнал вы ее найдете.
Обычно я в начале лекции объявляю о выставках. Правда, все крупные выставки прошлого года в основном уже позакрывались. В Историческом музее была изумительная выставка «Александр и Наполеон». Я объявлял ее. А сейчас там две выставки: хорошая панорамная выставка Православия и премилая выставка «Игрушки царских детей». Весьма рекомендую.
Очень незаметная выставка и, кажется, надолго сейчас в Новодевичьем монастыре. Это их собственная выставка, из собственных фондов. Не помню, как она называется. Это выставка всего, связанного с жизнью царственных насельников Новодевичьего монастыря. Ну, царевну Софью знают все. Но она не одна там была не по своей воле, а кое-кто там был и по своей воле. Кое-кто из царевен принимал там пострижение. Эта выставка имеет прямое отношение к нашему лекционному курсу. Пока это все о выставках.
Журнал «Золотой Лев» №11-12 (шестой за год, они все с двойными номерами), самый толстый и самый удачный, я, закрутившись с Рождественскими чтениями, просто забыл положить в сумку и привезти вам. Потому привезу на следующую лекцию в феврале.
Ответы на записки
Вопрос: В вашей статье «Диагноз» хорошо объяснены истоки Пугачевщины — указ Петра I об уравнении поместья и вотчины, и указ Петра III о вольности дворянства. А в чем истоки Разинщины? Чем возмущалось крестьянство до Петра?
Ответ: Ну, я, конечно, вправе сказать, что ходить ко мне надо было. Тем не менее, это вопрос существенный и поставлен человеком, безусловно, прилично знающим русскую историю. И я отвечу даже шире, чем поставлен вопрос. В советское время крупные восстания называли «крестьянскими войнами», но я никогда не понимал, в чем разница. Сейчас, кстати, как-то нехорошо называть внутренний конфликт «войной» на фоне Чечни. В самом деле, мы с чеченцами воюем или мы бандитов подавляем? Интересно, да? Я собираюсь выпустить статью с вопросами к федеральному правительству по этому поводу в журнале «Золотой Лев» или даже в журнале «Российская Федерация», где в частности поставить следующий вопрос. Если на самом деле подавляют бандитов, то почему обозреватели телеканалов ОРТ и НТВ, навязывающие нам термин «война в Чечне», не призываются к ответственности за клевету по уголовной статье? А если они правы и мы на самом деле воюем в Чечне, то почему не интернированы в специальные лагеря поголовно все чеченцы во всех регионах Российской Федерации? В эталонно демократических США в 1941 году после нападения на Перл-Харбор интернировали всех японцев, в том числе граждан США! Это не концлагерь, там не заставляют работать. Но если война, то соплеменники врагов должны быть изолированы, то есть интернированы.
Но вернемся к крестьянским войнам. Так вот, в принципе, что даже советские историки подчеркивали, у каждого крупного крестьянского восстания есть серьезнейшая причина на уровне изменения социальной коллизии. Я, правда, о них говорил, но повторю.
Первое крестьянское восстание — это движение Болотникова времен Смуты. На какое социальное изменение оно было реакцией? На начавшееся закрепощение, еще не состоявшееся, еще складывающееся. Именно потому в отличие от других крестьянских вожаков Болотников во многом конструктивен и даже патриотичен, хотя вместе с тем он, конечно, деятель Смуты, разрушитель, и его восстание — это деструкция для государства. Но не все так просто. Болотников — амбивалентен, он с двумя смыслами в истории. С одной стороны — один из смутьянов, с другой стороны — конструктивный крестьянский лидер. Он не безнадежно добивается ликвидации крепостничества, он добивается вполне реальной остановки его формирования, ведь в XVI веке русский крестьянин все еще лично свободен.
Затем Разин. Тут совсем просто. Закрепощение завершилось. И оно было зафиксировано соборным уложением царя Алексея Михайловича в 1649 году, было зафиксировано отменой урочных лет, бессрочным сыском беглых. С тем, что то было окончанием закрепощения, были согласны историки и до революции, и после нее. Веха? Да, веха.
Самая тонкая история с восстанием Кондратия Булавина. Это уже Петр, 1706 год. Во-первых, была тенденция распространить крепостничество на казачьи земли. Непосредственной причиной восстания было требование выдачи с Дона, а «с Дона выдачи нет» по донским принципам. Там беглые не были в большинстве, но их меньшинство было, видимо, довольно значительным. То было посягательство на казачьи принципы. Но фоном той непосредственной причины для восстания Булавина, как и для большого Астраханского восстания, не получившего статус крестьянской воны, было, конечно, западничество Петра, был всем видимый невооруженным глазом его откат, отход, была его измена православной традиции и русской культуре. Это важнее, но более аморфно. А конкретным поводом было требование выдачи с Дона.
А потом Пугачев. У всех предыдущих восстаний не было жесткой антидворянской направленности. Было по-разному. В них ведь и дворяне участвовали. В армии Болотникова были дворяне. У Разина, скорее всего, дворян не было, ну разве что какие-нибудь «Швабрины», но посадские бывали. Но ни в коем случае не было посягательства на уничтожение дворянства, а в Пугачевщине мы видим претензию на истребление дворянства, если не поголовное физическое, то безусловное истребление социальное, тотальный удар по сословию! Понятно, когда такое могло появиться. Только после того, как вольность получили дворяне, но шиш получили крестьяне.
Вопрос: Достоевский хотел сделать своего праведника Алешу народовольцем. И в самом деле, среди народовольцев были люди либо героические (Желябов, Кибальчич, Михайлов), либо очень прозорливые (Лев Тихомиров), либо самоотверженные человеколюбцы (Перовская, Аксельрод, Гриневицкий). Они никак не похожи на Петрушу Верховенского.
Ответ: Еще как похожи! Желябов как раз похож на Петрушу. И Гриневицкий похож.
Продолжение вопроса: Как разобраться, где в революции жертвенные Алеши, а где подлые прагматики Петруши?
Ответ: Ну, Верховенский ведь не единственный персонаж «Бесов». Там рядом еще Шигалев. Там-то все как раз литературно очень ясно показано, кто более циничен и кто менее. А Шигалев вызывает у Пети Верховенского искреннее восхищение, как Маркс вызвал искреннее восхищение у Энгельса, когда тот с ним познакомился. Но какое восхищение? Простите, это из писем Энгельса, цитирую неточно: «Это — совершенное орудие Вельзевула, изумительное чудовище! Он не ходит, не бегает, он вертится на каблуках, стремясь коротенькими ручками сдернуть небесную скинию…» Это очень близко к тексту, я мог только чуть-чуть исказить. Дворянин, хорошо образованный Фридрих прямо-таки влюбился, когда встретил это разрушительное чудовище. Вот вам, пожалуйста, и парочка Шигалев — Верховенский, если простите мне такой вольный перенос на немецкую почву.
Продолжение вопроса: Так кто же были те силы, которые организовали планомерное противодействие реформам Александра II вплоть до убийства реформатора, ведь не хочется верить, что народовольцы были исполнителями их воли. Таковыми могли быть только Петруши Верховенские. Этим автор записки завершает свой пространный вопрос.
Ответ: Это почти тема того, о чем я сейчас буду говорить. Искренне рекомендую все-таки оказать мне большую любезность, и даже милость, и прочитать мой «Диагноз». Автор первого вопроса его читал, а второго нет. А прочитать эту статью легко. Все предпосылки революции там разобраны детально. Одна была разобрана в моем курсе. Это — западничество, это культурный раскол этноса русских в начале XVIII века. А две другие предпосылки составляют, так или иначе, тему сегодняшней лекции. Это — объективное вступление русских в фазу надлома и субъективное присутствие антисистемы на русской почве. В сборник «Очерки православной традиции», который еще можно купить или достать почитать, вошла академическая версия статьи «Диагноз» для журнала «Москва» с чисто научным предисловием, которое может быть не вполне ясно.
Я ответил в статье на вопрос, существует ли прогрессистская тенденция франкмасонства. Да, существует. Враждебна ли она в силу своего прогрессизма любому традиционализму? Да, вне всякого сомнения. Была ли Россия, русская Православная Российская церковь и русские наиболее ненавистны масонам? Да, несомненно, просто в силу того, что были наиболее традиционны и защищали традицию волей и силой, а если нужно, то и штыком.
Были также иноземные, часто совсем нереволюционные противники России, которая становилась все многолюднее и богаче и потому могущественнее. Они могли быть совсем не разрушителями, не масонами. То были просто западные политики и другие влиятельные лица, которые стремились ослабить конкурента. Немецкие денежки Ленина всем известны? Всем. Оспаривать смешно, здесь не спор нужен, а «ликбез» (ликвидация безграмотности). Но гораздо менее известны денежки, которые получали другие революционеры из других источников. Причем немцы просто старались выбить Россию из войны, они ни на что особенное не надеялись. Они просто не могли сражаться на два фронта. И если бы не русская революция, о которой мы будем еще говорить, то Первая мировая война закончилась бы в 1917 году, а не в 1918. Германия просто не выдержала бы еще года. Ей дали еще год жизни. Так же уже не выдерживала в конце 1916 года Турция, союзник Германии, обреченная Турция. Германия хоть себя спасала. Конечно, подлым методом, но на войне военная хитрость разрешена, в том числе открытие пятой колонны в тылу неприятеля. А вот другие, социалистические и несоциалистические разрушительные партии, например, партии эсеров (социалистов) и кадетов (не социалистов) прикармливали очень потаенные западные источники, но уже из союзных нам держав! Вот что должен знать русский человек, изучающий историю. Уверяю вас, тут не нужен «всемирный масонский заговор». Но то было гнусное стремление ослабить конкурента даже тогда, когда этот конкурент — твой военный союзник по Антанте! К февральскому началу революции постыдно причастны английский посол в Петербурге Бьюкенен и французский посол Палеолог. Вот что серьезно!
Нетрудно видеть, что революционер Александр Герцен держал в Лондоне открытый дом, у него каждодневно обедали десятки людей. Кто прикармливал Александра Ивановича? Откуда денежки капали? Почему партийная касса, хранителем которой по договоренности среди революционеров был Герцен, не пустовала?! То есть, тогда уже, при Николае I, в пройденную для нас эпоху, уже вкладывались деньги в русскую революцию. Потому что таким бесстыжим образом конкурировали с Россией.
Потому не заказчики, не руководители, а спонсоры наших революционеров должны разыскиваться в Западной Европе и в крупнейших банковских домах, в том числе в обеих ветвях союзного разветвленного дома Ротшильдов. Но это спонсоры, конечно, а не заказчики.
И все же все эти внешние факторы менее значительны, чем наши внутренние! Никому экспортировать революцию невозможно. Двадцатый век показывал, как пытались экспортировать революцию. Но не получалось. Можно только делать ставку на поддержку революционных кругов. Если они реальны, то в них можно вкладывать капитал. Но если их нет, то их не создашь. Если поехать куда-то и бандитствовать, пытаясь раскрутить революцию, то убьют, как убили Че Гевару, и правильно сделают.
Сегодняшний материал лучше всего изложен в моей статье «Диагноз», которая сегодня уже упоминалась. Она включена в мой сборник «Очерки православной традиции», вышедший большим тиражом пять тысяч в 1995 году; она есть в хрестоматии «Иное», которую можно найти в приличной библиотеке; в журнале «Москва», в 1-ом номере 1996 года, почти в той же редакции, что и в сборнике; и наконец «Диагноз» висит в интернете. Адреса я давал и могу их напомнить после лекции. «Диагноз» доступен всегда и всем не совсем ленивым.
Лекция
Итак, русские, как это происходит с каждым этносом в тот или иной момент, определяемый Всевышним, вступают в «фазу надлома». Если взять не типологию Гумилева, а типологию Константина Леонтьева, то это тот самый момент, когда этнос (народ) прекращает свое восхождение от «первоначальной простоты» к «цветущей сложности», и начинает более медленное, более пологое убывание ко вторичному упрощению. По Гумилеву это надлом, потом «инерция», и «обскурация» (распад этноса).
Как определял надломное состояние русских сам Лев Николаевич? За «акматическую фазу» или «фазу перегрева», в которой русские создали Российскую империю и подломили могущество, что, между прочим, очень почетно, своих ровесников, своих однофазников — турок-османов, их «пассионарность» растрачивается. То есть, количество энергичных людей, у которых стереотип служения идее доминирует над стереотипом сохранения рода, сокращается.
Правда, бывает еще и сброс избыточной пассионарности вроде Крестовых походов или Эпохи Великих географических открытий, когда избыток энергии был сброшен где-то на другой территории: они там где-то нашумели, чего-то там завоевали, колонии основали, а на родине зато поспокойнее стало. Это касается испанцев, еще раньше немцев и французов, еще раньше арабов, но это не касалось турок-османов и русских. Это малохарактерно для русской истории. К сожалению, нам не удалось сбросить избыточную пассионарность за пределами страны. Тому помешал наш первый тиран Иван IV Грозный. Своей Опричниной он лишил нас этой возможности.
Тем не менее, энергии было много. Бурлил «бунташный» XVII век, которым мы уже занимались. И еще на XVIII век энергии хватило, на все русско-турецкие войны, на три «раздела Польши», на ликвидацию, точнее, на упразднение за ненадобностью Крымского ханства, на основание Российской империи, которая наконец к концу XVIII века, именно к концу безусловно невраждебного, но неправославного правления Екатерины становится настоящим, ведущим православным царством, в чем есть некоторая ирония. Россия становится защитницей всех восточных христиан. На то тратится энергия. Энергичные люди погибают первыми. В фазе подъема пассионарий — самый престижный жених, потому хотя он первый погибает в бою, он до того успевает размножиться: за ним девушки бегают.
В акматической фазе это уже не так. Некоторые так заняты войной, строительством, что имеют мало детей, хотя люди были нормальные, детей любили, семьями обзаводились. Но все же, Александр Васильевич Суворов прожил хорошо за семьдесят, 70-летним на свой страх и риск провел Швейцарский поход, а детишек оставил только двоих: сына и дочку. Некогда ему было.
Сокращается число наиболее энергичных особей. И тем самым возрастает влияние каждого пассионария на окружающих соотечественников. Это естественно. Когда их было много, они друг другу мешали, локтями толкались. Но теперь их стало мало, теперь каждый влияет больше, чем в предыдущую фазу. В акматическом XVIII веке у нас были невероятно влиятельные персоны. Классический пример такой сверхпассионарной особи — граф Алексей Орлов, который все время напрашивался на невероятные подвиги. Уже все имел, был богачом первого разряда. А все равно, то ему надо руководить экспедицией в архипелаг, где он будучи, наверное, впервые в мировой истории кавалерийским генералом, командует при Чесме, в одном из самых славных наших морских сражений, закончившимся блестящей победой. А его брат Григорий Орлов напрашивается на пост генерал-губернатора Москвы, когда в Москве чума (в лекции Махнач ошибочно приписал этот подвиг Григория Алексею, — С.П.). Это уже совсем неординарно, но им нужны были любые подвиги. Противодействовать Орловым другим орлам Екатерины было трудновато, но все же и Григорий Потемкин был весьма и весьма энергичен.
А в начале XIX века энергичных людей становится явно меньше. Чем опасна фаза надлома? Не только тем, что энергии стало меньше. Ее еще очень много, но есть два момента. В силу того, что каждая такая яркая энергичная персона обрела большую мощь, они начинают раздергивать этнос в разные стороны. В частности именно в фазах надлома народ наиболее открыт иноземным влияниям. А иноземные влияния в определенных нормах полезны, но в больших опасны. Они разрушают собственную культуру. У нас мощный пласт иноземных влияний был при Иоанне III: итальянцы строили Московский Кремль. Ну и что? Как мы хотели, так и построили. Заметьте, как МЫ хотели, так ОНИ построили. И при Годунове было такое увлечение. И в 80-ые годы XVI века было такое увлечение — Нарышкинское барокко. Завтра буду читать лекцию о нем в Архитектурном институте. И Петр I, будучи прожженным западником, да еще и тираном, русский народ в бараний рог, конечно, согнул, но как только тиран помер, народ взял и распрямился. И Петербург петровский навсегда остался аппендиксом русской культуры, особенно русского искусства, совершенно оторванным от России, не оказавшим на нее ни малейшего влияния. Все осталось там сбоку, в устье Невы. Не получалось ни в подъеме, ни в акматике задавить народ.
А в надломе это становится уже очень опасным. Так было со многими народами. И в разных статьях своих я предостерегал, что были народы, которые сами себя таким способом убили, у которых надлом не вышел в инерцию, а вышел в обскурацию, в распад этноса. Они оказались задавленными чужой культурой, задавленными настолько, что перестали созидать свою. Вот сейчас это пытаются навязать и нам в очередной раз. Но, судя по всему, русская культура выстоит. Если уж она выстояла в первой половине XX века, то сейчас мы просто сильнее, мы опытнее. Но такое в истории бывало. Например, готы — самый яркий, самый энергичный, пожалуй, самый грозный народ Великого переселения народов. Они основали царство в Причерноморье, царство в Италии, царство в Испании. Все было замечательно. Римом владели. И в VIII веке исчезли из источников! Вот вам пример невыхода из фазы надлома. И не потому, что они были самыми большими варварами. Они были среди варваров, наверное, наоборот самыми большими «культуртрегерами» (носителями культуры). Их великий король в Италии Теодорих Великий, подлинно великий, своими министрами делал римских интеллектуалов, а детям дал античное воспитание. Но то вышло боком для готов.
А еще раньше, видимо, то же самое произошло с ахейцами, предками греков, описанными великим Гомером. Они тоже немножко перекушали критской или эгейской культуры, и перестали создавать свою, и сошли на нет, в нищенство, в ничто. А потом родились эллины, и они все исправили. Это интересная, но очень опасная вещь. Это первая опасность надлома.
Есть и вторая опасность. Вторую понять совсем просто. Она в основном касается раннего надлома первых десятилетий. За фазу перегрева народ привык к тому, что он непобедим. А на самом деле он уже победим. Вот мы того не замечали до тех пор, пока, простите, милые дамы, жареный петух в задницу не клюнул. Петух этот был Крымской войной. И только тогда мы поняли, что мы уже не те, не прежние. В первые годы XIX века Россия была настолько могущественной страной Европейского мира, что никто и помыслить не смел создать общеевропейскую коалицию и отлупить нас даже в Крыму.
И эти опасности не замедлили сказаться. Первый звоночек фазы надлома мы с вами уже разбирали. Это — движение декабристов. Опять-таки заметьте себе, дело вовсе не в том, что некие знатные люди составили антиправительственный заговор. Совсем даже не в этом. Все могло произойти и по другой модели. Например, Александр I, тоже человек не по-русски воспитанный, в Париже, а потом в Польше начал демонстративно третировать и унижать русских в угоду Западу, там в угоду побежденным французам, а тут в угоду побежденным полякам. Прочитайте мемуаристику, то видно невооруженным глазом. И если бы царь получил за то табакеркой по голове как великий отец его Павел Петрович, то было бы только справедливо. Это называется сменой негодного монарха. До того русские сменили сперва негодного Василия Шуйского, а потом Петра III. Монарх точно так же может быть негодным, как и негодным может быть аристократ, купец или холоп. Кто угодно может быть негодным. Но холопа тогда просто порют на конюшне. Монарха же не выпорешь, приходится устранять.
Но ведь произошло другое. То не был заговор против Александра I. То был заговор с целью разрушения исторической России, причем не составленный из представителей обездоленных социальных низов, а из представителей верхов. Немало среди них было и аристократов. А аристократы всегда самые большие патриоты, потому что аристократ лучше всех, лучше монарха ощущает иногда, кстати, с избыточной властностью и снобизмом, что страна принадлежит ему, его сословию. Это издержки любой аристократической традиции. И вдруг такое! Как это может произойти? Это надлом. Немыслимо представить себе аристократа XVIII века разрушающим Россию, несмотря на все заговоры и всех энергичных людей того века. Вспомните затеи Панина, верховников, были гвардейские перевороты. Но все они были, если хотите, переворотами за Россию, а не против России. И вот по форме произошел обычный гвардейский переворот, и в этом Ключевский прав, а смысл его был совершенно иной. Причем, если вы посмотрите документы, которые были опубликованы тысячу раз, то даже конституция человеколюбивого и лично добродушного и, по сути, очень честного Никиты Муравьева и то поражает своей антирусскостью. Но если почитать «Русскую правду» нечестного, тщательно масонски воспитанного и антирусского Пестеля, то уж тут отпадают все сомненья. Это проект конституционного разрушения России. Больше таких проектов уже не создавали, потому что понимали, что сам проект обличает. Потому и Ельцин со всеми Чубайсами, и их предшественники ранее не пытались составить таких откровенных проектов. Хотя мы и в XX веке видим так называемые незыблемые законодательные акты, которые поддерживают и сейчас разрушение нашей страны. Они существуют.
Как это сказалось на состоянии общества? Во-первых, возник разлад между обществом и государством. Конечно, на это работало западничество. Я говорил о культурном расколе в этническом поле. Но все же дворяне еще ревностно служили, и со вкусом, с удовольствием стремились сделать карьеру. Некоторые даже после Указа о вольности дворянской. А потом, помните, я говорил вам, что даже тот, кто мог не служить на основе Указа, все равно сколько-то служил, потому что неприлично было не служить, становясь лишним в обществе. Как говорили, «не послужив, можно было и невесту не приискать» при любых имениях. Дворяне оставались с государством, оно было их государством.
А крестьяне? Вспомните, как крестьянин повалил в ополчение при нашествии Наполеона. С избытком! Не всех брали, отказывали. Но есть другое. Посмотрим XVIII век. С одной стороны рекрутчина, которая почти приравнивалась к каторге. Быть забритым в рекруты было трагедией для молодого мужика и всей его семьи. По сему поводу он впервые в жизни напивался, буянил соответственно, кувыркался, всяко оттягивался, потому что все равно забрили в солдаты. Но вот уже дальше каждый солдат знал, что у него отныне другой статус: вчера он был барский, а сегодня — царский. И он даже может выслужить звание благородное. И действительно выслуживали звание благородное. Таких офицеров и солдат было очень много. И это тоже, между прочим, воздействовало на мироощущение более низких сословий.
(в звукозаписи короткий пропуск, наверное, не хватает примеров лиц, не хотевших служить)
Возьмем следующее поколение. Николай Михайлович Карамзин. Для него государство было, несомненно, свое. Он написал царю свою знаменитую «Записку о древней и новой России», по-моему, свое самое важное и самое бессмертное сочинение. Знался с правительственными кругами, служил и считал служить для себя нормальным, хотя он беспоместным не был. У него были средства к независимому существованию. Но все-таки находит себе как бы и государственную и вместе с тем независимую нишу придворного историографа. Понятное дело, что Николай Михайлович мог бы стать министром, но не хотел.
Александр Сергеевич Пушкин. Конечно же, он патриот, но служить терпеть не может. И чиновник он плохой. И выслужил производство только на один чин. Он девятый класс имел, десятый получил. И все на том — титулярный советник Пушкин. Ради молодой жены и собственного стремления бывать при дворе он ходатайствовал, искал ходы, почти выпрашивал себе придворную должность. И во всех советских книжках пишут, что обидели, так сказать, уже не юного поэта юношеским чином камер-юнкера. Так ведь закон был, что камер-юнкера можно дать только как минимум титулярному советнику, а Пушкин только и добрался до этого поста. Ему выше ни один придворный чин по закону дать было невозможно, а Николай Павлович закон соблюдал. Он же не служил. И пламенным патриотом он становится, когда начинается польское восстание. Тут он пишет «Клеветникам России». Тут все понятно. Я очень даже мог бы представить себе Пушкина, записавшегося в ополчение. Но он не возможен в канцелярии. А таким было общее умонастроение.
И наконец, следующий шаг. Появляются лишние люди и занимают свое место в литературе. Собственно они появляются уже в пушкинской литературе, но это вы все изучали в школе. Но дело не в том, что в каком-то обществе появились лишние люди. Это, в конце концов, проблема любого общества. Дело все в том, что они бравируют тем, что они лишние люди, а лучшие мастера русского пера их воспевают как лишних людей! В то время как лишнему человеку-то место при помойке! Хочешь быть лишним — в босяки! Туда тебе и дорога! В клошары! Мы милостивые люди, православные, пожрать дадим, с голоду не помрешь. Но в здоровом обществе лишний больше ни на что прав не имеет!
А вы посмотрите на эту литературу, пестрящую лишними людьми, на литературу, в которой исчезает герой. Не персонаж, конечно, а герой в античном смысле этого слова. А ведь герой — это тоже наша традиция. Герой есть категория чисто арийская. Она появляется только в арийском (индоевропейском) мире. Доведена она до полного, трагического осмысления античными эллинами. Герой всегда связан с трагедией. И так она и сохранилась естественно в уже последующих, христианских традициях, потому что трагедия Евангелия тоже укладывается в жанр античной трагедии — трагедии Страстей Христовых, трагедии Голгофы. Ведь это веками переосмысливалось людьми, которые уже были воспитаны на героизме и трагедии, в жанре трагедии.
И вот посмотрим теперь, что же у нас с героями. С XVIII веком и началом XIX века все в порядке. Сначала в сентиментальной, а потом в романтической литературе герой был. Романтическая литература начинается на рубеже XVIII-XIX веков и захватывает больше половины XIX столетия. Даже молодой Герцен писал романтическую прозу. Ему бы на том остановиться, цены бы ему не было. Хорошую прозу писал. Пушкин был выше романтизма, он во многом иронизировал над романтиками. Многие из них были его друзьями. И Александр Сергеевич как великий человек был очень щедр, щедр к поэтам в своих оценках, но кроме полных графоманов. Иногда был необычайно щедр к скромным поэтам. Почитайте, как он пишет о Батюшкове, настоящем поэте, но среднем. А как он относился к своему дядюшке Василию Львовичу! Но над жанровыми особенностями романтизма он настолько иронизировал, что написал «Повести Белкина». По сути дела это ведь все немножко пародия. Это блистательная литература, но это пародия. Каждая из пяти повестей пародирует один из аспектов именно романтического направления и над ним посмеивается. Иногда в лоб, как «Выстрел», «Метель» — абсолютно в лоб. Ну, с «Гробовщиком» там похитрее. Но все-таки, хотя Пушкин был помощнее романтиков, он просто был мощнее всех своих современников, и у него есть герой: и в «Капитанской дочке» есть герой, и в поэмах есть герой. Пушкин не чужд героя. Но это ведь все первая треть XIX века. А потом герой решительно исчезает.
Гончаров был человеком не чуждым героизму. Все-таки он сам напросился в кругосветку. Совершенно никто его туда за одно место не тянул. Наоборот он добивался. А это уже свидетельствует, что он был не чужд героизма. Если помните, он возвращался с Дальнего Востока после «Паллады» сухим путем, то есть бесконечными перекладными, и оставил изумительные письма и записки, которые сейчас не читают, а напрасно. В них он выражает искреннее восхищение героизмом русских людей, самых разных: офицеров, чиновников, монахов, землепроходцев, таежных охотников, купчин, всех героев, осваивавших Сибирь. Приехал, наконец. И разве написал о них? Нет, «Обломова» он написал. По дороге с Дальнего Востока в Россию он восхищался «Штольцами». Вернувшись в Европейскую Россию, он предал Штольца. А между прочим Штольц и немец-то случайно. Если вы вспомните, по роману он полукровка сильно обрусевшей немецкой линии, а в первой редакции у него даже была русская фамилия, не помню какая. Он даже Штольцом-то еще не был. Деятельный, предприимчивый человек, который, между прочим, стремится обеспечить процветание нищим обывателям той же Обломовки. Но им непринято восхищаться, принято восхищаться диванным лежебокой. Да, добрым, милым человеком, но и все. Добрым, милым, но лишним человеком! Вот вам дегероизация, на которой воспитывались поколения и до сих пор воспитываются. И литературная критика нашего времени, 1970-ых годов, особенно патриотического направления, совершала, на мой взгляд, просто гигантское преступление — она русского сердечного, духовного Обломова противопоставляла «прагматическому западнику» Штольцу! А чего в нем западнического?!
Толстой Лев Николаевич. У раннего Толстого в «Севастопольских рассказах», в «Хаджи Мурате» с героями все в порядке. У относительно позднего Толстого есть герои в произведении, которое я очень люблю. Это, пожалуй, единственное, что я люблю у Толстого. Это «Казаки». Там есть герои. А в ключевых-то произведениях, не говоря уже о поздних, героев нет. Он перестал быть писателем и стал «философом», разрушил себя как писатель и под видом романа выпустил внелитературную агитку под названием «Воскресенье». Не было бы его подписи на титульном листе, никто бы никогда ее не переиздал, разве что издательство воинствующего безбожника.
Но есть признанные литературные вершины Толстого — «Война и мир» и «Анна Каренина». И героев там нет. В «Войне и мире» есть один герой — князь Андрей. И выписан он плохо. Вот многие выписаны хорошо, а князь Андрей выписан поверхностно. Вот герой-то и не получился, потому что в душе Толстого героя уже не было. Места героя у Толстого уже не осталось. В «Анне Карениной» героя тоже нет, хотя достойные люди есть. Можно было сделать героем мудрого государственного мужа, хоть это и немодно, достойного человека, думающего о державе, об обществе, о своей семье. Можно было пойти и по романтическому пути и сделать героем не очень умного, несколько распущенного, но, несомненно, доблестного офицера. Но героиней оказывается взбалмошная дамочка, которая последовательно портит жизнь первому, второму и закономерно кончает рельсами. Вот вам литература фазы надлома, надломная литература в России.
А то, что литература была высокого художественного качества, не должно никого изумлять. У итальянцев фаза надлома приходится на Возрождение. Художественные достоинства той эпохи вам всем известны и в моих объяснениях не нуждаются. Но центрами Возрождения были два десятка городов, а вокруг были полудикие феодалы и замордованные до потери пульса крестьяне, замордованные так, как не снилось ни одному немецкому бауэру, ни одному английскому копигольдеру. Закончилась та полная разорванность, полная надломленность итальянской нации тем, что Италию в XVI веке порвали в клочья испанцы и французы. Нас тоже рвали в клочья, но русские все-таки не бежали — одни сражаться в крестоносные войска, а другие в ордынские, а итальянцы к их глубочайшему национальному позору бежали. Одни сражались в испанских, другие — во французских войсках и лихо убивали друг друга. Вот фаза надлома. Потому то, что наша литература XIX века хороша, не исключает социокультурных последствий ее существования.
Антон Павлович Чехов. Я грешен, я не только никогда не любил его драматургию, но даже за всю жизнь не смог понять, почему Чехов значительный драматург. По-моему драматург он слабый. А рассказы его обожаю, и прочитал все еще мальчишкой, читал подряд все его 14 томов. Он действительно великий мастер рассказа. И что в итоге? Вот Толстой был сам офицером, храбрым офицером. И Гончаров был сам не чужд героизма. Чехов, конечно, совсем не герой, но он и не бездельник, и не лишний человек. Он был хорошим врачом, и став литератором, он всегда добросовестно трудился и, между прочим, никого не подводил. И что в итоге? Вот я позволил себе, может быть, с излишней смелостью утверждать, что Гончаров предал Штольца, предал «Штольцев». Но Чехов-то точно предал, предал своих, тех, кто был ему близок. Он предал Ионыча, предал Беликова. Ведь гимназический учитель или земский врач ему просто социально близки. И что в итоге? И все это не почему-нибудь, не по личным качествам, не потому, что неудачный роман завел, не потому, что стал знаменем Художественного театра, а потому, что все это проходило в ключе фазы надлома.
Даже у такого национального писателя, склонного к воспеванию героя как Толстой граф Алексей Константинович и то можно найти веяния надлома. Даже у Лескова, который был дальше всего от влияний вот этого социокультурного спада и потому для всех был чужим, и для революционеров, и для либералов. И архиереи на него обижались, а зря, он с любовью о них писал, кстати сказать. Даже у Лескова можно это найти. Я пророчествовать не умею, историк будущим не занимается. Может быть, мы сейчас выходим из надлома или уже вышли, мы просто не можем зафиксировать начавшуюся инерцию, хотя это сомнительно. Но поверьте мне, если мы выйдем из фазы надлома, то наша литература будет другой, потому что такая будет категорически невостребованной. Однако мы все равно будем ее читать. В любую эпоху будут читать про лишних людей у Лермонтова и про маленьких людей у Федора Михайловича Достоевского.
И Федор Михайлович представитель фазы надлома, хотя это наш величайший христианский писатель, наше величайшее христианское перо, но не забывайте, что он начинал петрашевцем. И что-то у него от этого осталось, хотя не любил он революционеров в зрелые годы, и сражался с ними пером, и «Бесов» написал. А все равно выше головы не прыгнешь. Ланщиков (Анатолий Петрович, литературный критик), между прочим, написал еще в начале 1970-ых годов, кажется, в 1971 году, блестящую критическую статью, где выявлял петрашевские черты и у зрелого Достоевского, который не чужд был некой социальности с отзвуком социалистичности, ну конечно, только с отзвуком. А уж он-то Достоевского любит. Это к тому вопросу на записке о Леше.
Вот вам и картиночка. Причем все это на фоне того, что в реальной исторической России герои были, их было даже много. И лишних людей было меньше, чем нелишних. И встречались они во всех сословиях. Вот примеры из трех поколений двух ветвей рода Муравьевых из моей статьи: сенатор Муравьев-Апостол, интереснейший государственный деятель эпохи Павла I и Александра I; два его сына декабриста (отец был либеральный сенатор, вот дети в декабристы и пошли), из них наиболее интересный и порядочный Сергей Муравьев-Апостол. И три других, не самых худших декабриста, его кузены. Блестящий полководец, которого мы плохо знаем, как и многих наших полководцев, генерал Муравьев-Карский, освободитель города Карса, который мы потом потеряли, потом снова отвоевали, и наконец, Ленин его туркам подарил. Это Муравьев-Амурский, создатель процветания Сибири, при котором даже ссыльные декабристы делом занимались, просвещением, между прочим. Это Муравьев-Виленский, усмиритель Привисленского края, которому революционеры старательно создавали образ вешателя. В нашей литературе он только Муравьев-вешатель, а то, что он Муравьев-Виленский, мы даже и не знаем. Может быть, вы у меня не прочитали, откуда взялась кличка «вешатель». На самом деле вовсе не потому, что он много поляков повесил. Когда он давал первый прием, какой-то наглый пан, обнаглев окончательно, задал генерал-губернатору вопрос: «А скажите, а вы не из тех Муравьевых, которых повесили?». «Нет!» — ответил генерал-губернатор и будущий граф, — «Я из тех Муравьевых, которые вешают. Советую это запомнить». Все запомнили и поверили. А вешать даже и не пришлось. А еще был Андрей Николаевич Муравьев, замечательный церковный писатель, описатель святых мест Палестины, а потом Руси. Сейчас его, слава Богу, можно читать. Долго не читали.
(в звукозаписи короткий пропуск)
Разве не героями были они? А разве не героем был позднее Петр Аркадьевич Столыпин?
Но не о них писали. Писали о лишних людях. Я даже не говорю о том, что, конечно, в каждой войне, в том числе в неудачной и наиболее трагичной для нас Первой мировой было сколько угодно героев. Но нас так воспитывали последние три четверти века, что Александра Матросова мы знаем, а Козьмы Крючкова не знаем, хотя он ничего собой не закрывал, а просто истребил целый взвод немецких кавалеристов, так ловко на коне вертелся. А могли бы помнить, ведь это было недавно. Полезно нам было бы помнить.
Таким образом, складывается парадоксальная ситуация. Россия становится все богаче. При Николае I финансовая стабильность, при Александре II проведение реформ и связанный с ними неизбежный экономический спад. Даже перемещение рабочей силы делает такой спад неизбежным. Но только если бы какому-нибудь тогдашнему исследователю того спада показали наш нынешний хозяйственный спад в цифрах, то он решил бы, что если у них тогда был спад, то сейчас у нас уже апокалипсис, «в одной отдельно взятой стране». Зато благодаря Великим реформам мы вышли на новые возможности хозяйственного развития. С конца правления Александра II золотая финансовая стабилизация и уже хозяйственный подъем.
Наши недруги сейчас в очередной раз пускают нам пыль в глаза своей полуправдой, признавая, что у нас был хозяйственный подъем после так называемой «первой русской революции» (на самом деле первой фазы революции), то есть после 1906 года, в последние годы правления Николая II. Так вот, это ложь! Хозяйственный подъем у нас был при Александре III и в начале Николая II. А после 1906 года у нас был экономический бум, в своих статистических цифрах никогда более не достигнутый ни одной страной! Все послевоенные экономические бумы — японский, немецкий, итальянский не давали таких параметров, которые дал русский бум в начале XX века. А подъем был до него.
У нас народонаселение за четверть века удваивалось. А это ведь наша всегдашняя проблема. России всегда не хватало народонаселения. Об этом было известно в XVII веке. Этим занимались лучшие умы России даже совершенно другой специальности, другой сферы интересов. Михаил Васильевич Ломоносов занимался этим в XVIII веке. А в начале XX века этим занимался Дмитрий Иванович Менделеев. А кроме них этим занимались профессора статистики, губернаторы, государственные деятели. Нам сейчас еще больше не хватает населения. А вот если бы мы не позволили себе разрушительную революцию, тогда хватало бы, потому что сейчас было бы по различным оценкам от полумиллиарда до семисот миллионов. Полмиллиарда указывал Менделеев, что подтверждалось и французскими данными. Современный историк Сергей Марочкин с ними спорит, доказывая, что было бы 700 миллионов, что тогда еще не могли внести поправку на резкое падение младенческой смертности в XX веке, на чистую санитарию. Марочкину можно верить, потому что, например, один из моих прадедов с прабабкой произвел десятерых детей, а вырастил шестерых. Вот вам отход младенческой смертности. Но, правда, все остальные прожили за восемьдесят, которые прошли через младенчество. Что такое семьи того времени, дает пример тот же Менделеев. Кто-нибудь знает, которым ребенком он был в семье? Восемнадцатым.
Вот такая картина. И возникает парадоксальный диссонанс между увеличением хозяйственной и демографической мощи, а оттуда и военной мощи, и тем, как воспитывалось население, как воспитывался народ, потому что сохранялся надлом. Его легко продемонстрировать в отдельных ярких примерах, обращаясь к литературе, что я уже сделал. Но представьте себе, насколько все было тягостнее и разрушительнее на уровне школы, где учили и воспитывали в парадигме надлома. С одной стороны сохранялось наследие бюрократизма, этатизма, то есть государственничества, которое делало главными героями, а для начальной школы, наверное, вообще единственными известными царями Ивана IV и Петра I, а с другой стороны либеральный, а иногда и радикальный, революционно настроенный земский учитель тут же начинал над этим издеваться и разрушать их образы, рассказывая о зверствах Ивана и Петра. Но так как этот учитель был радикальный и либеральный, он не противопоставлял Ивану и Петру светлую галерею образов других русских государей, отнюдь кровью не обрызганных, а создавших со своим народом величие Российской империи.
Надо учесть и то, что фазу надлома мы проходили при действии антисистемы. Про антисистемы лучше всего читать у самого Гумилева, а еще лучше также и мои статьи. Они очень доступны, свои «Антисистемы» я печатал в трех редакциях столько раз, что только ленивый не читал. Например, она вошла в сборник «Россия — последняя крепость», который сейчас вот здесь продается. Гумилев указывает, что антисистема — это идейная система с негативным миросозерцанием, с негативным мировосприятием. Мне, развивая его работы, пришлось наблюдать антисистемы, которые я назвал «неклассическими» или «антисистемами Нового времени». Появились они, правда, еще в Средневековье. Одна из них, например, была вмонтирована в Орден Тамплиеров. Неклассические антисистемы направлены негативно не на все мироздание, не на творенье Божье вообще, а на культуру, естественно, всегда на свою. Потому антисистемщик-итальянец будет анти-итальянцем и анти-католиком, а антисистемщик в России будет, конечно, антиправославным и антирусским. А в Китае соответственно ему будет ненавистна конфуцианская культура и все китайское.
Мы с вами наблюдаем эти черты в первой антисистеме в России, в так называемой «Ереси жидовствующих» в конце XV века. На самом деле то была не ересь, а антисистема, что неизмеримо хуже. То было скрытое, тайное, законспирированное антихристианство, антирусское антихристианство. Это характерно и для других неклассических антисистем.
Например, перед Французской революцией неклассическая антисистема была во Франции распространена в просветительской литературе, в том числе социалистического направления. А создавалась эта антисистема отнюдь не в сектах, что характерно для классических антисистем, а в философских академиях, аристократических салонах и масонских ложах. Типичная антисистемная литература — это Гурон Вольтера (главный герой повести «Простодушный») и «Персидские письма» Шарля Луи Монтескье, где главный герой и есть антисистемщик. Он загадочным образом говорит на безупречном французском языке. Где научился языку, непонятно. Носит камзол, как положено, умеет пользоваться и шейным платком, и носовым. Но при этом, так как он «гурон», а у Монтескье соответственно «персидский принц», то он не понимает ничего французского. Потому ему все омерзительно и вызывает смех и издевки: роялизм и традиция верности монарху, католическая традиция, католическая месса, монашество, бюргерские традиции, включая независимые судебные палаты — так называемые «французские парламенты», и все остальное, вплоть до рождественского гуся. Ему все смешно! Ясно, что такие индейцы гуроны не встречались на Миссисипи, и такие персидские принцы не водились на Иранском нагорье. Но в салонах академии и в масонских ложах их выращивали в изобилии. Результат — готовенькие персонажи для Французской революции.
Теперь перенесемся в XIX век. Вот заметка Федора Михайловича Достоевского об Александре Ивановиче Герцене в «Дневнике писателя за 1873 год». Цитирую: «К русскому народу они», — внутренние эмигранты, так сказать, — «питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ,— каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года». Раскройте сами дневник писателя, там больше и интереснее. Это очень точная характеристика. Она абсолютно верна в отношении Герцена, но я хотел бы оговорить, что Герцен на фоне других революционеров своего поколения, первого поколения русских революционеров, как раз отличается личным благородством и редкостной порядочностью. Остальные были много хуже! Когда бандит Нечаев приехал к Герцену за денежками для своей организации, Герцен про него все понял, что он людоед, и денег не дал. А он держал партийную кассу. Но антисистема оказалась сильнее Герцена. Его вечный прихлебатель, прихвостень и раб Огарев впервые взбунтовался против старшего друга и печатно упрекнул Герцена в том, что тот не дал Нечаеву денег. И Герцен сдался! Нечаев на свое людоедство деньги все-таки получил. А Герцен был одним из лучших революционеров, а не худших. Еще оговорюсь, что революционеры поколения декабристов мне антисистемщиками не представляются. Тогда антисистема еще не сложилась. При всей своей надломности они все были еще людьми русской культуры. Не забывайте, что движение декабристов почти поголовно было патриотическим. Его трудно назвать антирусским, хотя оно было разрушительным для России. Но при Николае I антисистема уже действует.
Давайте посмотрим на другие черты антисистемы в России. Итак, отрицательное мироощущение мною проиллюстрировано. Антисистема в отличие от других идейных систем всегда разрушительна для социума (для общества) и может даже сокращать продолжительность жизни этноса! То есть, воздействует даже на природную сферу, а не только на социальную. Подробно итоги Русской революции в этнической и культурной сфере будут мною проанализированы в последней лекции. Милости прошу! А пока самый простой пример. Основная и державообразующая нация Российской империи подверглась этническому расчленению. Вот итог успеха антисистемы в России. Сто лет назад ни один из предков нынешних «украинцев» не подозревал, что на самом деле существуют «украинцы». Антисистема разрушительна не только для общества, но и для этноса. Очень хочу, чтобы вы приняли это к сведению.
Антисистема основана на лжи и включает в себя принцип разрешенности лжи. Мне доводилось приводить примеры соблюдения этого принципа и в Ереси жидовствующих в конце XV века, и среди русских революционеров. Приведу пример. В частной библиотеке еще лет 15 назад я обнаружил крайне интересный солдатский молитвослов времен Первой мировой войны без указания места издания. В начале молитвослова все нормально. Честно говоря, если бы я обнаружил на 5-ой или на 7-ой странице прокламацию типа (цитирую по прокламации): «Россия управляется не правительством, а шайкой разбойников во главе с венценосным атаманом Николаем Вторым!», я бы нисколько не удивился. В этом ничего антисистемного нет. Это была бы просто замаскированная прокламация, вставленная в текст молитвенника. Но ничего подобного! Там были молитвы. Там до конца одни молитвы. Но каждая вторая или третья молитва о том, чтобы «Господь вразумил правителей прекратить братоубийственную бойню (с немцами), замириться, не проливать кровь христиан» и так далее, и так далее. Как вы полагаете, как воздействовала эта замечательная книжонка, будучи распространяемой в войсках? Так, как и требуется антисистеме. А ведь выдает она себя за молитвенник! И берет в руки солдат молитвенник. На обложке написано «Солдатский молитвослов». Во работали! Однако принцип разрешенности лжи применялся намного шире.
Антисистемы часто синкретичны, то есть составлены из взаимоисключающих начал. Антисистема в России всегда была таковой. В восточнохристианских и западнохристианских странах она включала в себя элементы пацифизма, то есть по сути дела исходно буддистского мировоззрения, совершенно другой религии, отрицание войны как таковой, не христианского осуждение войны как зла, а отрицание войны как наивысшего зла.
Мы можем и дальше видеть эту антисистемность. Вспомните «Моральный кодекс строителя коммунизма» — перевранные цитаты в основном из Священного Писания, нагло перевранные цитаты. Вот вам синкретический подход.
Антисистема разрушительна. Итог действия антисистемы — самоубийство. Как правило, антисистемам не давали довести дело до самоубийства. То удавалось только небольшому количеству их адептов количеством примерно одна тысяча человек. То есть, люди сопротивлялись. Люди прозревали и начинали истреблять антисистемщиков, и часто очень жестоко. Антисистема действительно доводит себя до самоуничтожения.
Здесь дополнительный материал к изучению кроме Гумилева дает еще второй мой выдающийся предшественник в ученом мире — Игорь Ростиславович Шафаревич в своей работе «Социализм как явление мировой истории». Это, несомненно, лучшая и самая значительная кроме математических трудов работа ученого. Она, несомненно, его переживет. Ее будут читать в начавшемся столетии. Надеюсь, что ее будут читать и на Западе. А для русского человека она просто обязательна. Это книга эпохи.
Так вот, Шафаревич пришел к выводу об итоговом самоубийстве социализма как учения. Гумилеву работа Шафаревича была известна, и наоборот. Но ни один, ни другой знакомые мне профессора и исследователи не свели вместе свои достижения. Мне пришлось сделать это самому. Не могу только с уверенностью сказать, должны ли мы на их основании утверждать, что социализм как идея есть уже антисистема, то есть обязателен для антисистемы, или осторожнее предположить, что просто многим антисистемам было присуще нечто социалистическое. Я не готов на это ответить. Мало информации. Но сблизить смог. Итоги одни и те же. В «Этногенезе и биосфере Земли» Гумилева и в «Социализме…» Шафаревича итог — самоубийство. Если вы возьмете «Вехи», то в статье Сергея Николаевича Булгакова, будущего отца Сергия, вы увидите орденский характер русской интеллигенции, ее стремление к самоуничтожению. За последние годы было три или четыре издания «Вех», а кроме того сохранилось много дореволюционных изданий. Вы увидите у Семена Людвиговича Франка блестящие исследования утопического мышления русской интеллигенции. Тут сразу и то, что Достоевский писал, аукается, отрицательная любовь к русскому народу, любовь к вымышленному народу, который не существует, и заодно вы увидите и стремление к самоистреблению. Нам также доступны проза Савенкова и воспоминания Бурцева. Оба связаны как ведущие деятели с боевой организацией эсеров. Это к вопросу о народовольцах вот в этой записке, на которую я ответил в начале лекции. Если вы почитаете воспоминания этих революционеров, то получите богатейший материал для размышления! Они стремились умереть. У Савенкова есть воспоминания, как террористка Дора Бриллиант, которую почему-то не включили в террористическую группу, рыдала и требовала, чтобы ей тоже разрешили умереть за народ! Мало того, что были готовы народ поубивать толпами, но еще и сами умереть хотели. Совершенно справедливо замечание того же Булгакова, что подлинным гимном революционной интеллигенции была вовсе не «Марсельеза» и не «Варшавянка», а «Мы жертвою пали», похоронный марш по сути своей. Вот где сидит антисистема.
Все ли революционеры были включены в антисистему? Нет, конечно. Все зависит от внутреннего уклада человека. В принципе я плохо отношусь к революционерам и не скрываю того. Не скрывал и до Горбачева. Но вместе с тем должен признать, что мы должны пользоваться строгой, новой терминологией. Если революционер хочет лишь сменить режим, он еще не антисистемщик. Если революционер хочет произвести коррекцию национальной или имперской элиты, изменить ее состав, он еще не антисистемщик. Если революционер сам хочет на волне революции в процессе коррекции войти в будущую элиту или даже стать как Наполеон императором, он еще не антисистемщик. И таких целей и причин на самом деле больше, чем я привел. Но если перед нами негативное мировосприятие, разрешенность лжи, разрушительность для социума и тем более для этноса, то это точно антисистема. Только антисистема может воздействовать на срок жизни этноса. Это абсолютно четкие признаки. Признаюсь также, в чем уже признавался в статье «Диагноз», что до сих пор не знаю, можем ли мы говорить об одной антисистеме в предреволюционной России или о нескольких, например, о социалистической антисистеме и о несоциалистической антисистеме. Не хватает информации. В конце концов, кадеты Милюкова и Кусковой вели себя не менее антисистемно. Непонятно, не знаю.
Наличие антисистемы обнаружить слишком легко. Она отягощает нашу фазу надлома. Рекомендую еще принять к сведению, что предреволюционная антисистема, по-видимому, ни в какой степени не была связана с процессом химеризации. Химеризации, то есть образования ложноэтнической общности еще не было. Конечно, к химеризации дело шло. Этнический состав революционеров не случаен. Вообще на фоне численности населения революционеров было мало. Понятно, что русских революционеров было очень много, и великороссов и малороссов, достаточно много на фоне числа самих революционеров. Но грузин и армян было больше относительно доли этих этносов в составе империи. Эстонцев и поляков было еще больше, а о латышах и евреях я лучше умолчу. Но кто в зале может, но только сразу, не думая, назвать революционера мусульманина? Вот, кстати, кто выдержал пробу на верность имперскому началу, это наши мусульмане, что я всегда помню. Даже на пресловутых 26 бакинских комиссаров, среди толпы евреев и армян затесался для проценту один тюрк, один единственный.
Но этнический состав не случаен, и он мог предварять собою химеризацию. И все-таки полагаю, что до революции химеризации не было. Однако в итоге победы антисистемы химеризация начинается сразу же, на рубеже 1910-ых и 20-ых годов. Революция сразу начинает химеризационный процесс, попытку создать ложноэтническую общность. Тогда еще даже не было понятия «советский народ». Тогда употреблялось словосочетание «победивший пролетариат». Потом возникнет ложно-этническая общность советский народ. То, что антисистема подтолкнула нас к процессу химеризации, тоже очень интересно, особенно для тех, которые Гумилева не просматривали, а читали основательно.
И, завершая, мне хочется отметить следующее. Да, были разрушительные начала, но были и устойчивые, совершенно противоположные тенденции. Позволю себе немного злоупотребить анализом искусств. Смотрите сами. Кто-то уже давно написал, что величайший гений начала нашего века и величайший святой не слышали друг о друге. Не помню, кто это сказал о Пушкине и Серафиме Саровском. Бердяев, да? Это его? Спасибо за подсказку. Но я с Николаем Александровичем не согласился бы. Дело в том, что Серафим был знаком с Пушкиным через двух человек. Пушкин, несомненно, был знаком с Филаретом Московским, а духовник Филарета архимандрит Антоний был близко знаком с Серафимом Саровским. Причем, преподобный Серафим внимательно относился к культурной жизни эпохи. Он хоть и сидел у себя в пустыньке, но интересовался жизнью России. Потому он-то, наверное, о Пушкине знал. А вот Пушкин, может быть, и не знал о старце Серафиме. Но я и за то не поручился бы. Но то, что они никогда не встречались, не переписывались, и скорее всего, друг о друге не говорили, можно утверждать. Я чуть-чуть смягчил формулировку Бердяева.
Теперь возьмем следующее поколение. Братья Киреевские — уже духовные чада, друзья безо всяких оговорок и соратники Оптинского старца Макария. Они вместе занимаются издательской деятельностью. Они вместе включены в один просветительский процесс.
Следующее поколение, после Киреевских. Во времена Амвросия Оптинского уже просто все заметные философы, писатели и очень многие ученые, по крайней мере, гуманитарии, ездили в Оптину. Процесс идет? Направление уже совсем не то, что было в XVIII веке, когда культура сопротивлялась, национальное ощущение сопротивлялось, барокко, если хотите, сопротивлялось! И все-таки в XVIII веке шел процесс секуляризации, то есть обезбожения культуры, и шел процесс разрушения монастыря и вымывания монашества из культурной жизни России. И вот я вам демонстрирую обратный процесс.
Так сложилось, что Оптина была модной, в том смысле, что она попала в круг гуманитариев и художников. Туда много ездили. И влияние монастыря на культурную жизнь возрастало. А еще был Валаам и череда Валаамских старцев, были Соловки, никогда не терявшие влияния, пока их не разрушили «большевизаны». Начиналась Глина, Глинская пустынь. Когда привезу хотя бы 10-12 экземпляров «Золотого Льва», прочтите там блестящую статью, исследование о влиянии духовных центров на торговые центры, в частности подробную связь Курской Коренной пустыни с Коренной ярмаркой. Да и Нижегородская началась как Макарьевская ярмарка у стен Макарьева монастыря. Я всегда крайне интересовался ярмарками, но сам не сделал такого сопоставления. Мне даже стыдно стало! Обязательно прочтите эту статью в №11-12. Там есть и моя статья.
Давайте посмотрим на процесс, о котором я вскользь говорил в лекции о Николае I. Сделаем панораму того, что происходит в самом сущностном, самом передовом в национальном смысле виде искусства — в архитектуре. Константин Андреевич Тон с трудом только нащупывает ходы восстановления традиции. Алексей Максимович Горностаев делает следующий шаг. Когда еще толком не все понятно про русскую архитектуру, он, тем не менее, на входе в Валаамскую бухту ставит шатровый храм-маяк Никольский. Он продвинулся заметно дальше, возвел великолепный собор в Гельсингфорсе. Об обоих архитекторах буду рассказывать весной, в марте. А в последней четверти XIX века полностью победил историзм. Строили в различных стилях. Вообще-то был и неоренессанс, и необарокко, но повсюду преобладает неорусское историческое направление, восстанавливающее традицию.
А в начале XX века выступает блестящий модерн, о котором будет моя особая лекция. Модерн — это уже просто наше, почти состоявшееся возрождение, в том числе и национальное. Архитектура дает нам совершенно однонаправленный проект. Причем, когда появлялись людоедские конструктивистские проекты, они не осуществлялись, они не находили себе заказчика. Правда, интересно? Были только проекты в конструктивизме, братья Веснины проектировали до революции, но не строили.
Идем дальше, живопись. Если в XVIII веке живописец написал монаха, то это архиерей, парадный портрет. Бывали и прекрасные. Подлинный шедевр, по крайней мере, европейского класса, — это потрет архиепископа (будущего митрополита) Платона Левшина руки Антропова (Алексея Петровича) из собрания Тверской картинной галереи. Он в первом ряду русских портретов. А русские — одни из величайших портретистов мировой истории. Но чтобы художник увлекся писать монахов, такого не замечал. Если в середине XIX века, когда архитектура уже начала сворачивать к национальному и православному, написали монаха, то он либо пьян, либо подрался в трапезной. Есть такое полотно. Если художник Перов, добрейший и светлейший человек, пишет крестный ход, то батюшка пьян, у певчей чулок сполз, а икону вынесли, перевернув ликом вниз то ли спьяну, то ли по ошибке. Я еще могу себе представить, что наблюдалось что-нибудь одно из трех, но чтобы все было вместе в одно время и в одном месте, никак поверить не могу. Как писал один архиерей в последние годы прошлого, XX века, у нас ведь как, если на 800 приходов в епархии двое священников попивают, то газеты напишут, что пьет вся епархия. Но это еще середина XIX века. А у Сурикова уже не так. Вспомните боярыню Морозову. А для Нестерова опоэтизированный монашеский подвиг — это уже основная часть его творчества.
Музыка у нас к антисистеме никогда не была причастна, даже не приближалась. Но и здесь отметим другое, национальное направление. Конечно, национальны и Бортнянский, и Березовский, и Артемий Ведель, и Фомин в XVIII веке. Но все они заметные итальянские выученики. Конечно, национален Глинка. Он написал «Жизнь за царя». Жаль, что гораздо более слабую патриотическую песню, а не боевое, финальное «Славься!» пытались сделать нашим гимном. И все-таки Глинка тоже полный итальянский выученик, у него еще очень итальянская музыка, хотя он стремился к национальным началам. А вот уже Римский нет. И Мусоргский (ударение на втором слоге) нет. Да, научили нас за советское время называть его Мусоргским (с ударением на первом слоге), вероятно, от слова мусор. А дальше пошел Рахманинов, Чесноков, Архангельский. Все пошли дальше по национальной линии. То есть, во всех различных аспектах русской культуры, и в приходской жизни, люди стали чаще обращаться к горнему (к возвышенному), чем раньше, и вели себя, пожалуй, получше. При том им нисколько не мешало то, что они становились побогаче. А скорее, то даже помогало. И наши предприниматели конца XIX века через одного благотворители, через одного христиане. Правда, среди них немало и старообрядцев, ну они же тоже наши христиане. Их было немало: Гучковы, Рябушинские…
То есть, фаза надлома была отягощена антисистемой, что на фоне продолжающегося, неисчерпанного западничества и сделало возможной революцию. Но общие тенденции в русской культуре, кстати, появление поэтического неоромантизма в формах модерна, хозяйство, благодетельная земская деятельность, все это в сумме вело к приближающемуся выходу из надлома. Я вообще позволил себе такую гипотезу в свое время, что у нас мог быть очень короткий надлом. Фаза надлома редко занимает в жизни этноса полные 200 лет, обычно 100-150. У нас мог быть невероятно короткий столетний надлом. Потенциал выхода из надлома русские уже набрали в начале XX века. В таком случае нас сорвали из этого выхода в процветание длительной эпохи инерции, нас сорвали в последний момент нашей злобной революцией. И мы тем самым застряли в том, что хуже надлома, — в межфазовом переходе. И в этом межфазовом переходе мы проходим революцию и ее последствия, проходим уже восемь десятков лет. Англичане, например, проходили свою революцию тоже в фазе надлома три четверти века. Смертный приговор нам еще не вынесен. Но пора прилагать усилия, самые серьезные усилия. Нам может просто не хватить того дыхания под водой, вдох для которого мы сделали до 1917 года.
Вот и все на сегодня. Благодарю и отвечаю на последние вопросы.
Ответы на записки
Вопрос: Не антисистемщик ли Лев Толстой? Он ведь проповедовал то же самое, что и упомянутый вами молитвослов.
Ответ: Один человек не может образовать антисистему. С моей точки зрения, он находился под влиянием антисистемы. Он ведь со всеми встречался в этом обществе. Кстати, и масонами увлекался, и собирался писать историю русского масонства. И Безухов был им задуман как масон.
Вопрос: Как надлом мог сочетаться с экономическим и военным процветанием до Первой мировой войны? Ведь это противоречит понятию надлома.
Ответ: Нет, не противоречит. Я вам рассказал, что есть надлом. Отвечу кратко, потому что поздно уже. Надлом часто сопровождается не только внутренними идейными, но и внутренними вооруженными конфликтами. Римляне проходят очень четко датируемую фазу надлома. Апогей римского перегрева — это победа в Третьей Пунической войне и разрушение Карфагена Сципионом Эмилианом. Это 146 год до Р.Х. Казалось бы, они реализовали свой перегрев в полной мере, по максимуму. Но далее начинается эпоха гражданских войн, которую описали сами римляне. Книга «Гражданские войны» Аппиана неоднократно издавалась на русском языке и в хорошем переводе. Занимают войны время примерно от Гракхов до Цезаря, полтора века. Римляне — молодцы, их надлом был коротким, но очень кровопролитным. Причем заметьте, их надлом был очень типичным. Аппиан тоже начинает с Гракхов. И Тиберий Семпроний Гракх — шурин или свояк Сципиона Эмилиана. Понимаете? Вот разрушили Карфаген, вот закончились Пунические войны, и сразу же начинаются Гражданские войны. Тиберий и Сципион — близкая родня и современники. Так вот, кровопролитие было большое (при Марие, при Сулле). Публично вывешивались списки тех, кого с разрешения государства можно убить. Ну и мочили радостно друг друга. Крови было много. Но Рим набрал такую мощь до середины II века до нашей эры, что он оставался гегемоном Средиземноморья. То есть, хотя римлянам в Риме было плохо, но своего имперского влияния в Средиземноморье Рим не растерял. Считаю, что я вам ответил.
И мы (к началу надлома) набрали такой потенциал, который не смогла прикончить даже Крымская война, который не смогла прикончить и Русско-японская война, хотя потребовались очень мощные агентурные усилия специальных служб, чтобы мы проиграли войну, которую проиграть не могли. Чтобы проиграть Русско-японскую, нам нужно было потрудиться. И мы потрудились. Но опять-таки ощущение могущества России ни у кого не пропало, хотя мы сразу перестали быть морской державой. Страшный удар по престижу. Вот так я бы ответил на ваш вопрос.
Оглавление и поддержка