На заседании парткома бригадир проходчиков член парткома, некрупный человек с большими залысинами, спросил:
- Почему сразу не рассказал? Комиссии.
Мишин промолчал. Ему было безразлично, что о нем сейчас думают.
- Да-а-а, - язвительно протянул другой член парткома, сидевший рядом с бригадиром, - ситуация! Черноглазов устроился в углу, заложив ногу на ногу, подпeрeв подбородок рукой. Односложно повторял про себя:
"Фрукт, какой фрукт!" При этом он и мысли не допускал о том, что он - то же фрукт и что выглядит он сейчас ничуть не лучше Мишина.
A Мотковскому вдруг пришло на память давнее, фронтовое.
Уже в Польше было.
Корректировал огонь тяжелых гаубиц прямо с передовой, из подбитого танка. И вдруг насели немцы. Наши пехотинцы, занимавшие оборону, дрогнули, побежали…Все неожиданно - Мотковский не успел сообразить, что к чему. Фашистская самоходка проползла рядом. За ней - автоматчики. Обтекают танк, бьют короткими очередями.
В танке с Мотковским - радист. Широкое небритое лицо побелело. Глаза - стылые, бессмысленные. Пытается протиснуться в люк, в днище.
- Я сейчас…Я руки подниму…
Мотковский рванул его за шиворот. Подставил пистолет к носу.
- Молчи!
Сам себя поймал на том, что говорит сдавленно, глушит голос. Словно в этом кромешном аду, в лязге гусениц, в реве сотен чужих глоток его может кто - то услышать. Отбросил радиста, схватил наушники. Лихорадочно высчитал свои координаты, вызвал дивизион.
- Огонь на меня!
И в следующие минуты почувствовал, как заколыхало танк, накрыло грохотом.
Все это отчетливо встало в памяти, и танк, будто попавший в сильное землетрясение, и радист - обмякший, кулем навалившийся спиной на бронированный борт.
Какое - то чудо отвело от них снаряд из своей же пушки. Когда все кончилось и немцы, не выдержав шквального огня, откатились, Мотковский, силясь унять нервную дрожь, посмотрел на радиста…
- Вот так, батя, видно в счастливой рубашке ты родился…Радист, пожилой дядька, откуда - то с Урала, смотрел на него жалобно и покорно. Мотковский решил, что никому не расскажет про люк и про то, как радист хотел бежать.
Может, как - нибудь приучится, обвыкнет. Только не брать его больше с собой. От греха подальше!
- Товарищ Мотковский сидит сейчас и помалкивает. Сказать нечего…
Мотковский вздрогнул, поднял голову. Кто это? Ах, да, Огнивцев. Он не выступает. Просто кольнул мимоходом.
Мотковский поежился, будто повеяло холодом…Старею! и вдруг твердо и раздраженно сказал себе “Нет, дело не в этом!”
Вокруг него кипели страсти. На Мишина! насели, ему не давали отдышаться, коли словами подгоняя:
- Признавайся дальше, излагай по порядку. - требовал бригадир. - Ты же в докладной написал.
Мотковский слушал и не слышал. То, что происходило вокруг, как бы лишь касалось его, крутилось рядом.
А у него, в его мыслях, - другое.
Не связанное с тем, что происходило, и все - таки свое мучительное. Выходит, и он искал свой люк, хотел протиснуться в него.
Посмотрел на Мишина.
Он стоял перед длинным столом, по бокам которого сидели члены парткома, - уставился в одну точку, должно быть, видел перед собой только ее.
Что - то неуловимое было в нем от радиста.
Мотковский горько усмехнулся...
КОНЕЦ.
начало рассказа