Флоренсия жаловалась, что ей страшно оставаться одной в огромной квартире. Тем более что все в доме, начиная с привратницы, проявляют к ней открытую враждебность.
— Представляете, даже почтальон оскорбляет меня за то, что он должен приносить сюда журналы и газеты левой ориентации. Когда Марту увезли в больницу, я уверена, во многих квартирах злорадно потирали руки.
— Как это увезли? — перебил я.
— Как увозят? В машине «скорой помощи». А-а! Я не хочу вспоминать об этом сейчас...
И мы оба замолчали. Какое-то щемящее чувство охватило меня. Да, Марта! Марта! Когда же мне толком расскажут, что с тобой все-
таки случилось? Мы еще поговорили немного, и потом, чтобы разря- дить обстановку, я протянул Флоренсии подарок. Она стала развора-чивать его с неподдельным, я бы сказал — детским любопытством, а когда увидела миниатюрную рулетку со складным столом и разно-цветными фишками, то вскрикнула от восторга:
— Ах, какая прелесть! Право, в жизни нам все-таки нужно не-много игрушек.
Она уселась рядом со мной, разложила доску и начала крутить рулетку, делая ставки разными фишками. А я смотрел на нее и дей- ствительно чувствовал себя добрым дядюшкой, снисходительным к детским забавам своей новой знакомой.
Когда она вдоволь наигралась, мы заговорили о всяких пустяках, потом о работе на телевидении, о самой Флоренсии, а потом, уже перейдя с ней на «ты», я спросил:
— Почему ты всегда одна и где твой жених? Ведь такая красивая девушка требует охраны...
— Понимаете, это долго объяснять,— помедлив, сказала она.
— Ничего, я не тороплюсь,— ответил я доброжелательно,— если у тебя, конечно, есть настроение излить душу.
— Да тут и изливать-то нечего. Просто все нынешние парни— какие-то самовлюбленные придурки.
— Ну уж так и все? Тебя наверняка кто-нибудь обидел, а ты надулась сразу на всех.
— Откуда вы взяли? — фыркнула Флоренсия.— Я говорю то, что знаю. Теперь парни разучились ухаживать за девушками, они предпочитают, чтобы мы бегали за ними. Надуются, как индюки, и ждут чего-то. А то еще хуже — начнут бахвалиться, грубить, пусть эта грубость всего лишь поза. Вы думаете, хоть один из них догадался бы подарить мне рулетку? Вот такую милую, чудную вещицу! Куда там...
Прощаясь, Флоренсия вновь напомнила, что я могу в любой момент занять комнату Марты. Сама она в последние дни домой почти не заходит.
— Так что вы можете располагаться здесь как хозяин, и никто не будет мешать вам работать. И мне будет с вами гораздо спокойнее.
— А вдруг я окажусь таким же противным, как и твои молодые люди?
— Нет, вы не такой,— уверенно ответила Флоренсия.
Я еще раз ее поблагодарил и, сводя разговор к шутке, заметил:
— Только не забывай, что в твое отсутствие мне тоже будет здесь страшно одному.
На улице мне стало грустно, и сначала я не мог понять почему Потом наконец понял. Флоренсия говорила о том, что мне никто не будет мешать работать. А в чем моя работа? Я все больше чувствовал здесь себя посторонним, революция шла рядом со мной, а я не имел к ней никакого отношения.
Марта когда-то вовлекла меня в самую гущу событий, теперь же я наблюдал за их развитием со стороны, я не приносил пользы революции. А именно сейчас убежденный и активный боец значил очень много. Каждый день приносил известия о новых провокациях — свидетельствах нарастающего нажима контрреволюции. С откровенным цинизмом руководство правых дало указание своим сторонникам, населяющим буржуазные кварталы Сантьяго, объединяться в боевые отряды «ЗАЩОБОЧ»— «Защиты общества и домашнего очага».
В брошюрке, открыто распространявшейся противниками Народного единства (между прочим, позже ее содержание перепечатали и газеты), давались указания о том, как организовать «оборонительный аппарат», построенный по принципу «пирамиды».
В брошюре предписывалось «семейные ячейки» объединять в группы по улицам, по кварталам, районам, местам работы и так вплоть до вершины пирамиды — центрального руководства. Это руководство наделялось правом в момент «национальной опасности» отдавать нижестоящим звеньям конкретные приказы.
Главный упор при подготовке «обороны» делался на домашнюю инициативу: семьи должны были обеспечивать себя припасами на долгосрочный период, в том числе горючим для автомашин и медикаментами.
Понятно, что выполнение подобной инструкции вело к резкому увеличению спроса на товары первой необходимости. Семьям, вошедшим в «ЗАЩОБОЧ», предписывалось общаться между собой посредством ежедневных телефонных звонков, чтобы постоянно чувствовать взаимную поддержку. Рекомендовались также периодические собрания «ячеек» в кварталах, на которых можно было обмениваться новостями, делиться опытом, приобретать навыки по оказанию первой помощи и т. д.
Руководство Народного единства разоблачало и пресекало маневры реакции. Была поставлена задача в кратчайшие сроки наладить деятельность вновь созданных комитетов по регулированию снабжения населения.
Они существовали почти в каждом квартале города, в их состав входили домашние хозяйки, мясники, владельцы продовольственных магазинов, промтоварных лавок, аптек, которые совместными усилиями должны были по возможности точно устанавливать потребности местных жителей и запрашивать соответствующее количество товаров на оптовых базах. Последние получили указание выполнять запросы комитетов в первую очередь. Кроме того, комитеты были призваны бороться со спекулянтами.
С каждым днем они добивались открытия бастовавших магазинов, обнаруживали тайные запасы или склады товаров. Им удалось выявить у спекулянтов огромное количество продовольствия, мыла, гвоздей, ниток, детского питания, зубной пасты, сигарет, автомобильных шин, аспирина — всего, что стало дефицитом.
Фотографии тайных складов, обнаруженных комитетами, печатались в левых газетах и выглядели весьма внушительно: груды товаров заполняли подпольные хранилища до самых потолков. Беднякам, лишенным самого необходимого, подобные склады казались прямо-таки кощунством.
Но какие меры наказания предусматривались по отношению к спекулянтам? Да, в общем, никаких! Комитеты получали лишь моральное удовлетворение да право распродавать раскрытые запасы по государственным ценам. При этом выручка все равно шла владельцам
товаров, перед которыми комитеты были обязаны скрупулезно отчитываться за каждый день распродажи.
«Все это называется «мирным путем» развития революции. Но будет ли таким же мирным ее конец?» — спрашивал я себя...
Как-то вечером мне позвонила Флоренсия и сообщила, что Марте стало лучше и врач разрешил навестить ее. Флоренсия предложила в ближайшее воскресенье вместе отправиться в больницу.
— Это в местечке Эль Кахон дель Майпо, в горах, совсем рядом с Сантьяго. Поедем поездом, виды там чудесные!
Она говорила восторженно, и это меня несколько покоробило: ведь мы собирались не на загородную прогулку.
Но в воскресенье я понял, почему так восторгалась Флоренсия, говоря об этой поездке. Старинный локомотив тянул маленькие, ярко раскрашенные вагончики по горным склонам невиданной красоты. Было начало октября — свежее весеннее утро, и все мы, пассажиры, невольно оказывались во власти его очарования.
В течение всего пути я старался напоминать себе о цели нашей поездки, чтобы не поддаваться чувству беспечной легкости, невольно навеваемому тем, что я видел. Поезд бежал по самому краю горного ущелья, откатывался от него, пересекал луга, только что покрывшиеся цветами, и опять выскакивал к обрыву, пролезая сквозь маленькие туннели, выглядевшие, как и сам поезд, игрушечными.
Готовясь к встрече с Мартой, я долго думал, в чем перед ней предстать. Сперва было решил ехать в обычной рабочей куртке, в которой Марта привыкла меня видеть. Но куртка уже изрядно обтрепалась, а я хотел произвести на свою подругу по возможности лучшее впечатление. Пришлось отправиться в город на поиски подходящего костюма. На авениде Провиденсия, в районе правых, было полно маленьких магазинчиков. Оказалось, что там не переводятся изящные вещи. Витрины по-прежнему со вкусом оформлены. По неслыханно высокой цене мне удалось приобрести модный костюм — молоденькая продавщица сказала, что он «королевского голубого цвета». Я вообразил, как появлюсь в нем перед Мартой. !
Лечебница, где находилась Марта, размещалась в старой аристократической летней вилле, приобретенной национальной службой здравоохранения. Табличка на воротах гласила: «Психиатрическая больница».
До прихода сюда я считал, что худшее у Марты — позади, а сейчас, при виде этой таблички, мне стало страшно. Вспомнилась одна фраза, вернее слово, в рассказе Флоренсии: для того, чтобы увезти Марту из дома, ее пришлось «утихомирить». Произнесла его Флоренсия не задумываясь, и я тоже как-то сразу не обратил на него внимания.
Мы вошли в запущенный парк перед старым домом, превращенным в лечебный корпус. Неухоженность парка и облезлый вид дома угнетали. Дорожки почти совсем заросли травой. По ним гуляли несколько человек. Мне показалось, что они смотрели на нас с каким-то укором. Больно было думать, что где-то тут же рядом могла гулять и Марта, смешавшись с молчаливыми, как тени, товарищами по несчастью.