Я совсем уже отчаялся разыскать Марту. Заходил к ней домой — никого. Звонил и дважды наведывался в ее редакцию, но Агирре был в командировке, а остальные только пожимали плечами: слышали, будто заболела, но чем и где сейчас — не знали.
Наконец я решил установить нечто вроде дежурства у ее дома. По вечерам садился в ближайшем из открытых кафе и читал газеты, поглядывая на ее окна. И вдруг однажды там вспыхнул свет. Сломя голову я бросился наверх, забыв даже, что в доме есть лифт. Увы, мне открыла соседка Марты — Флоренсия.
До этого я видел ее раза два мельком, но мы практически не были знакомы, хотя внешне и знали друг друга. Флоренсия подтвердила: Марта в самом деле заболела и ее отправили «в какой-то дом отдыха в горы».
Хозяйка пригласила меня в гостиную и, путаясь, пыталась объяснить, что же все-таки произошло с Мартой. Говоря, она чрезмерно жестикулировала, нервничала, краснела. По ее словам, «у Марты обнаружилось нервное истощение, порой она была не в состоянии подняться с постели». А несколько позже:
— Глубокая неврастения, которая всех нас очень испугала. Марта перестала даже узнавать знакомых.
Потом Флоренсия проговорилась, заметив, что заболевание это очень тяжелое и есть опасность серьезных последствий.
— Каких именно? — спросил я с беспокойством.
Девушка опустила глаза и не ответила. Она предложила кофе, а я молчал, думая, что Марта просто устала, не выдержала бешеного ритма работы, недосыпания, наконец, провокаций и травли. И все-таки я не мог отделаться от ощущения, что Флоренсия чего-то не договаривает. Угостив меня кофе, девушка, наконец, решилась рассказать некоторые подробности.
После моего отъезда на Марту обрушилась небывалая по своей разнузданности и цинизму кампания. «Бульварные газетенки изо дня в день выливали на нее ушаты грязи, а одна дошла даже до того, что поместила фотографию... ту самую, вы знаете. Даже «Меркурио»1 делала прозрачные намеки. На улицах к Марте начали приставать какие-то подозрительные личности, и в конце концов ей стало казаться, что все вокруг верят в грязные слухи и смотрят на нее как-то странно...»
— И ее никто не защитил?
— А что можно было сделать? На одну газетенку подали в суд за клевету. Но, разумеется, клеветникам все сошло с рук. Вы же знаете, как у нас делается.
Да, как не знать. Судьи оставались еще от прежних времен и, естественно, были на стороне правых.
— Посещать Марту запрещено — таково указание врачей...
Я прощался с Флоренсией полный горечи и ожесточения.
— Марта предупреждала о вашем приезде и говорила, что вы будете жить в нашей квартире. Так что можете занимать ее комнату.
— Благодарю вас,— только и мог я сказать в ответ.
Я ушел, оставив свой адрес, и попросил сообщать мне обо всем, что касается Марты.
В гостинице меня ожидал сюрприз — записка от Хуана Карлоса Ортеги. Не понятно, как ему удалось узнать, что я поселился здесь. Несколько месяцев он не видел меня и вот теперь просил, чтобы я позвонил ему «по очень важному делу». Пока я раздумывал, что это может быть за «важное дело», Хуан Карлос Ортега позвонил сам:
— Понимаешь, проезжаю тут на днях на машине и вдруг вижу, ты выходишь из гостиницы. А теперь вот у меня возникла необходимость повидаться, чтобы обсудить один срочный вопрос. Кстати, я думаю, ты и сам заинтересован в этом деле...
Я поддался слабости и пригласил его зайти ко мне.
Через несколько минут он уже сидел напротив меня. Мне было неприятно, что он говорит своим обычным, несколько развязным тоном и вообще ведет себя так, будто мы хорошие знакомые. Образ Ортеги окружал в моих глазах сомнительный ореол, заставлявший меня относиться к нему с недоверием.
Он наскоро изложил свои соображения о текущем политическом моменте, разумеется, безо всякой просьбы с моей стороны, не сказав, кстати, ничего нового и оригинального.
Я понимал, что не это являлось причиной его неожиданного визита, и терпеливо слушал. Пока же я обратил внимание на то, что Ортега со времени нашей последней встречи стал одеваться значительно лучше. Он выглядел модным и даже элегантным.
Так вот, оказывается, он явился ко мне ни больше ни меньше как затем, чтобы «просить помощи в деле спасения чилийской революции». Я слушал его без тени улыбки.
— Я говорю «революция»,— сказал он,— потому что несомненно здесь уже проделан большой шаг в нужном направлении.
Порассуждав еще на эту тему, он закончил тем, что намерен предложить мне нечто конкретное.
— Я прежде всего исхожу из того, что давно знаю тебя как человека левых убеждений, но не связанного никакой партийной принадлежностью...
Он восседал на единственном в моей комнате стуле, стоявшем под живописной тройкой. Я слушал его, расположившись на кровати. Мне было очень интересно узнать, кто же все-таки стоит за его спиной. Если он чей-то агент — а оснований для таких подозрений было достаточно,— то сейчас как раз представляется хорошая возможность узнать кое-что о замыслах его хозяев.
— Будем реалистами,— призывал Ортега,— правительство Народного единства уже практически потерпело фиаско, и вскоре к власти придет контрреволюция — военная или фашистская диктатура, которая погребет на неопределенное время все завоевания народа... Как в Испании или Бразилии,— со вздохом уточнил он.
— Ну хорошо, а какую же помощь могу оказать я?
Ортега встал со стула и начал ходить по комнате, продолжая свой монолог:
— Я скажу тебе со всей откровенностью, что принадлежу к группам, настроенным бороться до конца! И мы приходим к выводу о необходимости немедленного народного восстания до того, как будет слишком поздно.
— А моя-то роль все же какая? — настаивал я.
— Ты знаешь, что среди левых нет единства и кое-кто в их блоке разделяет наши взгляды,— сказал он,— Как иностранный журналист ты можешь вступить в контакты с такими людьми. Именно в этом плане нас и интересует твое сотрудничество. Буду более откровенным,— вполголоса добавил он, снова усаживаясь на стул,— у нас имеется серьезная поддержка, нам готовы предоставить оружие и деньги, чтобы мы не упустили этой единственной возможности добиться окончательного освобождения чилийского народа. Правда, всего я тебе сказать пока не могу,— спохватился он.
Я было с возмущением поднялся со своего места, однако сумел взять себя в руки, решив дослушать своего собеседника до конца.
Я не ребенок и не люблю играть в молчанку,— сказал я Ортеге.— Говори прямо, кто предоставит оружие и деньги.
— Такие силы есть. Если хочешь знать, они имеют международный характер. Для тебя не секрет, что международное революционное движение также расколото и форма Народного единства соответствует стратегии лишь одной стороны. Но сейчас судьбу революции в Чили вынуждена взять в свои руки другая сторона.