Термин «эскалация» кажется мне достаточно затасканным. Но я невольно повторял его, наблюдая действия правых после своего возвращения в Чили. Да, это была эскалация — очевидная, неумолимая, жестокая, направленная на то, чтобы создать кризисную обстановку и, пользуясь ею, вырвать власть у Народного единства едва ли не в самом начале второго года его правления.
И дело не в пресловутом «Плане Сентябрь», который, пожалуй, был всего лишь моральной диверсией, поскольку о нем знали и говорили все. Дело было в другом. По-моему, существовал еще один план, разработанный ЦРУ и неукоснительно выполнявшийся в последнее время.
Вечером по телевидению показали то, что происходило днем в центре столицы. Редакция телепрограммы, принадлежавшей правым, смаковала провал правительственных мер, с помощью которых власти пытались открыть магазины. Дикторы откровенно издевались над государственными чиновниками, а камера крупным планом показывала их перепуганные лица и разорванную одежду, бегство от бушевавшей толпы.
В конце передачи выступил какой-то юнец, представлявший христианско-демократическую партию. Он призывал учащуюся молодежь принять участие в объявленной на завтра общенациональной забастовке студентов и школьников. Чтобы объявить забастовку, подыскали более или менее подходящий предлог: правительством вынесена на массовое обсуждение новая учебная программа.
Да, ни дня передышки! Идет тщательно спланированное, развернутое наступление реакции.
Опять без конца звонил Марте, но телефон молчал. На следующий день рано утром я вышел в город. Улицы были наводнены учащимися, разгуливавшими как на празднике. Изредка они останавливались, слушали выступления своих вожаков и снова двигались, скандируя антиправительственные лозунги, распевая куплеты далеко не двусмысленного содержания.
По сути толпы учащихся уже овладели центром города, полицейские кордоны едва сдерживали их лишь на подходах к зданию министерства просвещения. Юнцы ревели: «Даешь министерство!» — напирали на цепи полицейских. Первые стычки с полицией произошли в полдень. Учащиеся бесновались перед полицейскими, которые на этот раз, кажется, решили проявить твердость.
Однако из толпы так же, как и накануне при попытках открыть «бастующие» магазины, в полицейских полетел сначала мусор, а потом камни. И вот беспорядки уже переросли в настоящее сражение. Котлован строящегося метро на центральной авениде служил манифестантам прекрасной траншеей. Укрываясь в ней, они обрушили град камней на полицейских, на ближайшие здания и автомобили.
Наиболее дерзкие прорвались даже к зданию министерства, однако попасть внутрь не смогли. Тогда они перебили камнями стекла в окнах не только нижнего, но и верхних этажей.
И, оказывается, это было еще не все. Сценарий, разработанный организаторами демонстрации, предусматривал и нечто большее. Вскоре раздались выстрелы. Пуля настигла какую-то лицеистку-старшеклассницу. Естественно, никто не знал, откуда стреляли. А правые газеты, вышедшие после полудня, занялись поисками снайпера... Народного единства.
В обеденные часы жизнь на улицах Сантьяго, как и прежде, замирала. Обед являлся ритуалом, скрупулезно соблюдаемым всеми враждующими сторонами. В ресторане гостиницы, куда я вернулся, все шло своим чередом — люди ели и болтали как ни в чем не бывало, вылетали пробки из винных бутылок, слышалось торопливое щебетание миловидных официанток. Может бьть, я преувеличивал, но мне представлялось, что гражданская война фактически уже началась и что люди, беззаботно поглощавшие яства и напитки, сидят на вершине вулкана.
Я поднялся к себе. Потертая мебель, безвкусные безделушки, литография очаровательных собачек, сидящих на снегу возле тройки, маленький столик с пачкой почтовой бумаги, устаревшие рисунки обоев — от всего отдавало какой-то нафталинной стариной, и мне казалось, что я попадал в совершенно другой мир, ничего общего не имеющий ни с демонстрациями, ни с борьбой, ни с Латинской Америкой.
Я лег на кровать, но никак не мог успокоиться. События в Чили приобретали все более трагическую окраску. Меня до боли мучал вопрос: способно ли Народное единство, этот конгломерат партий, действовать как динамичное монолитное целое, сохранить политическую инициативу и далее развивать революционный прогресс? Практика пока свидетельствовала о том, что оно разрывалось анархией внутренних взаимоотношений, отсутствием централизованного руководства.
Этого уже нельзя было скрыть, несмотря на упорные попытки Сальвадора Альенде создать впечатление, будто он возглавляет единую политическую силу, лишенную противоречий. А противники, прекрасно осведомленные о трудностях Народного единства, были полны решимости использовать их в своих целях.
В то время, когда левые партии вырабатывали единую платформу или, по крайней мере, старались сохранить хоть видимость согласия, их враги, овладев инициативой на улице, предпринимали атаку за атакой, имея в своем распоряжении разнообразные средства и получая помощь из-за грани!
Для полноты создавшейся картины нужно указать, пожалуй, на главный фактор — пугающее отсутствие на поле сражения чилийских военных. Они располагались за сценой, на некотором удалении от событий, но они были, они все время незримо присутствовали здесь как сила, еще не сказавшая своего слова. И мне становилось все яснее что исход борьбы в конечном счете будет зависеть от них.
Ах Марта, Марта, где же ты сейчас? Помнишь, мы не раз пытались поглубже разобраться в этом вопросе. По-видимому, и у лидеров Народного единства еще нет сколько-нибудь ясного представления о возможной позиции военных. Более того, похоже, что левые партии наложили своего рода табу на тему о позиции вооруженных сил, это табу парализовало всех — они предпочитали воздерживаться даже от простого упоминания о роли армии.
По всем признакам левые считали, что лучше оставить вооруженные силы в стороне от событий— пусть они, подобно громадам Анд, молчаливо и равнодушно взирают на разыгравшуюся в стране бурю. Вероятно, левые все же опасались, что если потребовать от армии более четкого определения своей позиции, то можно выпустить джинна из бутылки...
Помню, я расспрашивал еще Марту об отношении Народного единства к вооруженным силам. Она говорила, что каждая партия, ультралевые в том числе, имеют совершенно разные взгляды на этот вопрос.
Одни, например, отстаивали мнение о необходимости покончить с мифом об армии как о чем-то едином и целом и предлагали повести среди солдат и сержантского состава смелую, не связанную никакими условностями, пропаганду с целью заручиться поддержкой этой части армии. Другие вообще не хотели бы касаться проблемы до поры до времени. Вот почему, объяснила мне Марта, в конце концов было решено, дабы не предстать в глазах военных разобщенными, нигде не обнаруживать внутренних разногласий.
В настоящее время связь с армией находится фактически в руках одного президента Альенде, который поддерживает контакт с командованием всех родов войск, предоставляя военным всевозможные льготы, которыми они не пользовались при прежних правительствах. Марта добавила, что Альенде старается пробудить у военных интерес к проводимым им преобразованиям и даже рассчитывает на их помощь.
Действительно, в административных советах национализированных или реквизированных предприятий фигурировали имена высших офицеров, генералов и адмиралов, которые, казалось, были готовы по-настоящему сотрудничать с правительством. Их не смущало то, что они входили в администрацию предприятий, хозяева которых только что были выброшены за ворота рабочими. Но достаточно ли было такого сотрудничества, не являлось ли оно надуманным?
Правых, наоборот, не сдерживали никакие условности — они открыто говорили об армии в любом тоне. Армия рассматривалась ими как нечто принадлежащее им, как член их семьи, ее постоянно расхваливали — они взывали к ее патриотизму во имя спасения родины от угрожающего ей хаоса. Заигрывание правых как будто не находило прямого отклика среди военных, но, с другой стороны, и не встречало какого-либо отпора с их стороны.
Придерживались ли какого-то табу и военные? Кто знает?...
Зимний пейзаж с тройкой красовался на стене моего номера. И мне казалось, что собаки все время с любопытством рассматривают меня...