Они договорились между собой, что ни при каких обстоятельствах ничего и никому не расскажут.
- А вдруг соединение видел Жаров или Крутилин? - засомневался Мотковский.
- Едва ли, - начал успокаивать его Черноглазов. Однако он тоже не был уверен, что так не могло быть. Жаров и Крутилин оказались в забое первыми. Кто знает, попалось или нет оно им на глаза. Гадай сколько хочешь, а все - таки соединение надо спрятать.
Потом можно сказать, ”Знать ничего не знаем!”. Мишина напугало это: “А вдруг? Еще раздумают!”.
Но Мотковский больше ничего не сказал. Он сделал шаг в сторону, вперед или назад - поди разберись! - шаг неуверенный, но все - таки шаг в символическом пространстве, не пошевелив ни одним мускулом, но обуреваемый сомнениями.
Все стало на свое место лишь после того, как Голованов обнаружил, что за ночь давление воды не переваливало за роковую для Баранкина черту. В кабинете дежурного специальный прибор регистрировал это давление и “записывал” его колебания на специальную ленту.
А Мишина сняли с работы. Сначала он решил, что отделался легко. Но когда выяснилось, что соединение можно было и не прятать, в его сознании все перевернулось, а события последних дней вдруг отразились, как в кривом зеркале.
Мишин уже не думал о том, что в проделке с БPC должен был прежде выиграть он, что Мотковский решился на это, не только защищая себя, но и его. Даже сейчас соединение являлось одной из причин гибели Баранкина. Одной, но не главной. И это снижало вину Мишина.
Это была именно не главная вина и никак не преступление. Мишин знал твердо, что теперь судить его не будут, конфликт с Уголовным кодексом не со стоится. Страх, терзавший даже по ночам, лишая сна, исчез, развеялся. Казалось, Мишин должен был вздохнуть с облегчением, избавившись от него.
Однако на смену пришла другая боль - о командировке и машине. Ему еще никто не сказали, что командировка отменяется. Необходимые бумаги давно были в Москве. Их могли запросить обратно, объяснив, в чем дело. Но собирались вернуть или нет, Мишин не знал, мог лишь строить догадки на этот счет.
Он твердил себе, что теперь надо поставить на всем крест. И в то время где -то в глубине сознания робкая надежда а если обойдется? Он знал, что, пожалуй, то возможно, но не мог иначе, не в состоянии в отказаться от всего сразу, не мог погасить в себе едва мерцающую, как уголек догорающего костра, надежду.
И чем тусклее она мерцала, тем больше разгоралась в нем злоба. На Мотковского и Черноглазова, на Баранкина, досадившего ему даже своей смертью, на все на свете.
Сам с собой он играл в объективность - излюбленное занятие тех, кто каждому своему поступку, каким бы порочным он ни был, находит оправдание. Один Мишин как бы смотрел со стороны на другого Мишина - удивительно близкого, единственно родного. По-своему анализируя, взвешивая каждую деталь, первый Мишин до слез жалел другого, доказывая кому - то невидимому что его не хотят понять, что он чище, чем о не думают, и к нему несправедливы, и рядом неизменно стояли Мотковский и Черноглазов.
Они мешали, были виноваты хотя бы в том, что и меньше досталось, что там, в забое, они были сильнее и лучше. Могли показать ему спины. Но не показали, хотя уже тогда это не имело никакого значения.
С таким настроением Мишин переступил порог парткома.
Секретарь парткома Огнивцев, человек лет тридцати пяти, черноволосый, со смуглым, чисто выбритым лицом, на котором выделялись пухлые, четко очерченные губы, пожав Мишину руку, спросил:
- Что приуныл, Сергей Сергеевич? Мишин нарочито тихо ответил:
- Нечему радоваться, Григорий Борисович кругом виноват.
- Так уж и кругом! - Огнивцев достал из яркой пачки сигарету, зажал ее в уголке губ, прикурил. Сильно затянулся, выпустил густую струю дыма и исподтишка, насмешливо и быстро глянул на Мишина.
Мишин, конечно не заметил этого взгляда. Он сидел вполоборота к Огнивцеву, слегка опустив голову, не поднимая взора от маленького столика, приставленного ножкой буквы Т к массивному столу, за которым прочно и свободно устроился Огнивцев.
Он боялся Огнивцева, отлично понимая, что после всех передряг, в которые угодил, в парткоме ему могут устроить еще одну - самую последнюю и самую неприятную. Поэтому надо быть на чеку, использовать все, чтобы выкрутиться, облегчить последний удар, если не удастся отвести его в сторону.
- Да, история незавидная, - заздумчиво произнес Огнивцев. Он встал из -за стола, неспешно, размеренным шагом прошелся по просторному кабинету из конца в конец, подошел к окну, прикрыл его и снова сел.
- История! Запутали вы ее - лучше не придумаешь.
- Как? - встрепенулся Мишин. Он напрягся, втянул голову в плечи, бросил быстрый и выжидающий взгляд на Огнивцева.
- Как?! - А вот так, - отрезал Огнивцев, - ты же все знаешь лучше меня...
начало рассказа