Лелька, Ольга Николаевна, умерла в одну секунду. Сердце остановилось так быстро, что ни родная мать, побежавшая за лекарством в другую комнату, ни приехавшие врачи ничего не смогли сделать. Обширнейший инфаркт. Это в З7-то неполных лет. Чудовищная несправедливость.
Было обычное воскресенье, и ровным счетом ничего не предвещало. плохого. Лелькины подруги были званы на воскресный обед -Леля мастерица была устраивать «званые» обеды, которые сводились к тому, что после «торжественной» части трапезы мужчины отправлялись на кухню покурить и обсудить мировые проблемы, а мы, женщины, сидели в комнате и «сплетничали» о том, о сем. Почти десятилетнее «обедаем у Лельки» так прочно вошло в наш быт, что помешать этому могло лишь какое-то стихийное бедствие, ураган, наводнение, в худшем случае землетрясение. Ибо никакие мужья, никакие дети -ничто не могло помешать нам раз в месяц собираться у Лелика.
В то злополучное воскресенье я уже собиралась выйти из дома, но мне помешал телефонный звонок.
- Володя, что случилось? Вы меня вытащили из замочной скважины. Звонил Лелин муж:
- Обеда не будет, -едва ворочая языком, сообщил он, - Ольги больше нет. А я -вдовец.
В это невозможно было поверить, ибо еще утром мы созванивались с Ольгой, и с момента нашего последнего разговора и прошло-то часа четыре.
Пройдет какое-то время, и Владимир Михайлович, вспоминая случившееся, расскажет просто и буднично:
-Это произошло так внезапно, что я все еще до сих пор не могу в это поверить. Ольга с утра хлопотала на кухне, я убирался в квартире. Не хватало кое-каких продуктов, и я пошел в магазин. А когда вернулся, Ольга мертвая лежала на диване. Приехавшие врачи ничего не смогли сделать. Теща рассказала, что у Лели что-то кольнуло в сердце ( у нее это иногда бывало), и она прилета отдохнуть на диван. И больше с него уже не встала. Я никогда не видела мужских слез, говорят, что это признак слабости -слезы вообще, а мужские тем более. Из похорон Лели единственное, что врезалось в память совершенно белое лицо ее мужа и два непрекращающихся ручейка из глаз.
- Меня больше нет. Я умер вместе с Лелькой. И что мне теперь делать, ума не приложу.
Владимир Михайлович был старше Ольги на десять лет. Мне же по идее он вообще в отцы годился‚ но тем не менее всегда обижался, когда я обращалась к нему на «вы» и по имени-отчеству. После многочисленных «препирательств» мы сошлись на том, что я буду называть его по имени. но непременно на «вы».
Свою жену он обожал и носил на руках ‹как в прямом, так и в переносном смысле слова. Когда они встретились, ей было 23, ему —33. Разница в возрасте лишь поначалу смущала, и то скорее родных, нежели самих «молодых». А потом все привыкли, и уже никого не удивляло то, что Володя старше Ольги. Он относился к ней с удивительной теплотой и любовью. Я никогда не слышала, чтобы они ссорились. Если и бывали ссоры, то об этом никто не знал. Даже Ольгина мама, которая после смерти своего мужа переехала жить к дочери и зятю.
- Смотрю на них и радуюсь, как-то обмолвилась Ольгина мама, -уж сколько лет вместе живут, в он все с нее пылинки сдувает. Я уж думала, что в наше время и нет ничего подобного. И мне как сын родной. Слова поперек не скажет, а ведь не мальчик уже -жизнь-то поди прожита большая…
До встречи с Лелей у Владимира Михайловича много разного было в жизни. Он вырос без отца. На руках у матери было, кроме него, еще двое ребятишек. Как мог, помогал матери - рано пошел работать, потом поступил в институт. Днем работал, вечером учился, а по ночам подрабатывал - мама в то время уже тяжело болела. Она умерла, когда ему было 23 года. Младшим братьям он фактически заменил и мать, и отца. Старался делать все, чтобы «младшенькие» ни в чем не нуждались, чтобы у них не выработался комплекс «безотцовщины». Володя никогда не вдавался в подробности насчет родителя -он считал, что подобными расспросами может обидеть мать. Поставив на ноги младших братьев, Владимир Михайлович смог спокойно заняться своей жизнью -время шло, годы, как известно, нас не красят, а ему так хотелось иметь свой очаг, красавицу жену и симпатичных малышей.
Ольга подкупила его своей детской непостредственностью, сохранить которую к 23 годам удается, увы, немногим. Они были счастливы во всем. Он с первых дней окружил жену заботой и вниманием, она, как могла, старалась сделать дом уютным, красивым, теплым и, самое главное, гостеприимным. Что по нашим временам, согласитесь, значит очень многое. Отсюда и званые воскресные обеды-это своего рода общение с приятными людьми, которые в силу нашей сумасшедшей жизни могут закрутиться и завертеться со своими делами. Но никто из нас не имел права отказаться от приглашения на обед.
Владимир Михайлович был самым старшим в нашей разношерстной компании. И, признаюсь честно, иногда он очень напоминал мне чеховского доктора Дымова при красавице жене. Уж не знаю почему именно, но мне казалось, что доктор Дымов - своеобразная роль, выбранная им однажды, ему так было проще. Я всегда боялась делать какие-то выводы, если они не имели под собой основания, но догадывалась, что не все и не все устраивало его в Ольгиных обедах. Но сказать ей что-либо, а тем более запретить -это было не в его правилах. Володя никогда и никому ничего не навязывал, даже собственной жене, которую ‚любил безмерно.
- Не поверишь, я иногда чувствовал себя младенцем. Счастливей меня человека не было на всем свете. А теперь пусто без Ольги. Я не знаю, что мне делать, как дальше жить. Я потерялся в этом чудовищном потоке жизни. Кто-то властно обворовал нас, лишив Ольгу жизни, а меня... Я уже не живу, я просто существую. Мне страшно войти в нашу спальню, я не могу там спать, у меня начинаются безумные видения, кажется, что откроется дверь, и войдет Оля. Но самое главное, я сплю, свернувшись калачиком, на том самом диване, с которого Леля больше не встала.
Друзья говорят, что в сорок семь лет жизнь не кончилась. Умом я это понимаю, а пересилить себя не могу. Даже работа, любимая работа, которая всегда приходила мне на помощь, сегодня не в силах мне помочь. И знаешь почему? Мне не стыдно в этом признаться но без Ольги я растерялся и не знаю, что дальше мне делать. И самое страшное, я не знаю - как мне дальше жить?
Не помню, кто именно сказал, что горе самое разрушающее, ибо оно недейственно. Я это понял на себе. Все остальные эмоции призывают хоть к какому-то действию, и только горе не имеет действия. И самое парадоксальное в данной ситуации - почти что к пятидесяти годам - я вдруг понял и осмыслил финал шекспировского «Быть или не быть»: «И начинания, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия».Теряют имя действия -это когда у тебя нет выхода. Ты не знаешь, что надо делать.
Владимир Михайлович ничуть не преувеличивал действительность и вовсе не пытался «кокетничать» со мной. Горе его было искренним и неподдельным. Он не мог найти себе применение. Без Ольги он не мыслил своей жизни. Я увидела его спустя сорок дней после смерти Лели. Эти дни вымотали его окончательно. Из сорокасемилетнего импозантного, представительного мужчины он превратился в убитого горем шестидесятилетнего старца. Здесь нет никакого преувеличения - горе способно изменить человека до неузнаваемости. И самое страшное, что через какое-то время у него появилось такое ощущение, что он уже или заболел, или заболевает клаустрофобией - боязнью замкнутого пространства: иногда ему начинало казаться, что его замуровали, что со всех сторон его окружает глухая каменная стена, которую ни чем невозможно прошибить. Иногда, особенно в метро, он ловил себя на мысли, что безумно боится толпы —ему начинало казаться, что она разнесет его своим безумным потоком, противостоять которому у нет просто нет сил. Жизнь превратилась для него в существование, он все делал чисто механически —просыпался утром, что-то забрасывал в рот, провожал одиннадцатилетнего сына Сережку в школу, сам шел на работу, там, словно во сне, что-то спрашивал, что-то отвечал, одним словом, пытался работать, но все чаще и чаще ловил себя на мысли, что не понимает происходящего вокруг. И только на кладбище‚ на Ольгиной могиле он становился тем Володей, которого мы знали прежде. Он разговаривал с Ольгой, рассказывал о том, что происходит вокруг, иногда даже спрашивал какого-то совета. И, не услышав ответа, ловил себя на мысли, что по щекам вновь «бегут ручейки» скупых мужских слез. Жена часто приходила к нему во сне. Проснувшись, он начинал вспоминать все мелкие подробности четырнадцатилетней совместной жизни. И так почти каждый день…
Догадываюсь‚ что, прочитав написанное, многие могут сказать, что же, мол, это за мужик, который, как баба, нюни распустил. Не торопитесь его осуждать. Согласитесь, что тяжело терять близкого, родного тебе человека. Вдвойне тяжелее терять тех, кто моложе- тебя. Я понимаю, что жизнь есть жизнь и кто-то из супругов всегда раньше другого уходит в мир иной. Не в обиду мужчинам будет сказано, но женщина так устроена, что она легче приспосабливается к чему-то. Я вовсе не говорю, что она смиряется с потерей мужа. Я немного о другом: молодые вдовы находят утешение в детях, которые ка две капли воды похожи на умершего кормильца, пожилые находят себе применение в ином. В отношении к пожилым главное - дать понять, что они по-прежнему тебе нужны. Когда у моей приятельницы умер дед, она, видя, как бабушка мечется от горя, предложила ей пожить вместе с ними. И ее бабуля нашла себе занятие в возне с правнучкой. Это помогло ей пережить тяжесть утраты.
Постепенно все забывается, боль утихает, остается лишь благодарная память. Я знаю женщин, которые в память о погибшем муже так и не вышли больше замуж, хотя предложения были. Видимо, осталось в наших душах еще нечто святое, что помогает нам не запятнать все самое светлое и чистое, что есть на Земле.
Мужчинам труднее пережить потерю жены, ибо они теряют сразу все -любимую женщину, хозяйку в доме, мать своих детей. И порой им на плечи ложится груз, который поначалу им вынести не под силу. Отсюда и та растерянность, которая есть у Владимира Михайловича. И осуждать его за это нельзя.
-Ты знаешь, - признался он мне не так давно, - я лишился сразу всего. Пойми правильно, я вовсе не имею в виду какие-то удобства или блага. Грубо говоря, обед-то я и сам могу приготовить. Я о другом. Со смертью Ольги от меня ушла часть моей жизни, восполнить которую уже невозможно, да и смысла нет никакого. Ничто на Земле не повторяется, и поэтому‚ даже если что-то и будет в моей жизни новое, в чем я очень сомневаюсь, то такого уже никогда не будет. Мы были единое целое, а теперь осталась какая-то малюсенькая четвертушечка.