Белов читает Ильина
Случай уникальный в творчестве Василия Белова - он выступил автором предисловия, составителем и автором примечаний к тому избранных статей философа Ивана Ильина. Это говорит о той важности, которую придавал Василий Белов этому мыслителю. Книга «сделана» Беловым для московского издательства «Искусство» и издана в 1992 году. Читая её, можно проследить и мысли Белова, вместе с ним прочитать статьи Ивана Александровича…
Это я и попробую сделать…
В предисловии Белов пишет о том, с каким трудом возвращались труды русских мыслителей, и в их числе Ивана Ильина, в Россию.
«Я всегда ощущал смутное чувство обворованного. Не исчезает оно и теперь, когда стало вполне осознанным. Особенно во время чтения Ивана Александровича Ильина…
Всю жизнь моему поколению выдаются некие ограниченные порции культурно-исторической информации. Негласный запрет на культуру и даже на историю действует и теперь. Иначе мы давно бы знали публицистику, например, Солоневича, философские труды Лосского, Левицкого и т. д.
В начале 60-х годов я учился в Москве. Помнится, библиотекарша Литературного института не выдала мне том Достоевского с «Дневником писателя». Сослалась на какой-то запрет свыше… И все-таки многие уже читали и Достоевского, и Соловьева. Шли разговоры о Леонтьеве, Бердяеве, хотя книг не было. Пошла мода на Н. Фёдорова… Заговорили наконец об о. Сергии Булгакове и об Павле Флоренском.
Нам как бы выдавали по грошику из грандиозной, веками копившейся русской философской казны!»
И я вот думаю: сегодня «казна» эта распахнута настежь, можно прочитать любого из названных Беловым писателя или философа… Многие ли читают? Запрета нет, но нет и желания… Хотя, сам факт что при желании можно взять и прочесть, конечно, положительный.
Белов пишет и краткую биографию Ильина (знал ли о периоде, когда Ильин одобрял германский фашизм, как силу способную освободить Россию от большевизма?).
Предисловие Василий Белов заключает словами: «Ныне мы просто не сможем обойтись без его книг. Не надо ступать на ощупь, надо знать то, что уже есть, что создано задолго до нас. У И. А. Ильина имеются ответы на самые трудные вопросы, им разработаны не только религиозные, философские, идеологические, то есть стратегические, но и тактические пути и способы нашего государственного и духовного возрождения».
В сборник Белов включил статьи речи и лекции, посвящённые Пушкину, Шмелёву и Мережковскому, работы, относящиеся к общим вопросам художества и художественной критики, а также работу «Основы христианской культуры».
Выбор текстов для сборника, конечно же, не случаен (хотя, на то время далеко не всё творческое наследие Ильина были доступно для чтения и издания в России).
Далее я буду приводить цитаты из статей И. А. Ильина и в некоторых случаях комментировать их.
Первая статья «О чтении и критике».
Первая главка этой статьи о писателе и читателе…
«Когда художник творит свое произведение, то он втайне мечтает о «встрече». Как бы ни был он замкнут, одинок или даже горд, он всегда надеется на то, что его создание будет воспринято, что найдутся такие люди, которые верно увидят или услышат его слово и понесут его в себе. И может быть, даже самые одинокие и замкнутые мастера с особой нежностью, с особым трепетом думают об этой желанной предстоящей «встрече» полного «понимания» м «одобрения» , - и потому, может быть, и замыкаются в себе, что жаждут этой «встречи»; и потому, может быть, заранее приучают себя к мысли о «неизбежном» одиночестве, и не надеются на ее возможность…»
«Искусство подобно молитвенному зову, который должен быть услышан; и любви, которая требует взаимности; и беседе, которая неосуществима без внимания и ответа».
«… читатель должен сам расшифровать доверенное ему… произведение… Он призван сам ис-полнять, воссоздать, увидеть и постигнуть их; и тем самым – как бы принять протянутую руку автора… Без этого воз-создания художественного создания обойтись нельзя. Это вторичное рождение слова, образа и глубинного замысла каждый читатель должен осуществить в своей душе самостоятельно и одиноко. Захочет ли он этого? Сумеет ли он это сделать? Знает ли он, что это совсем не так легко? Понимает ли он, что чтение есть художественное творчество, требующее от читателя художественной сосредоточенности, внимания и верного участия всего душевно-духовного, многострунного «инструмента»?»
О таком читателе (не потребителе, а творце) мечтает, наверное, всякий настоящий автор. Мечтал, думал о таком и Белов… Дождался ли?.. Конечно, были и есть у него настоящие читатели-со-творцы, но как же доставалось ему от читателей-потребителей (мало что не читали и не читают они Белова толком, так ещё и задеть норовят и до сих пор – сталкиваюсь с этим видя в интернете отзывы на мои статьи о Белове).
Но, дальше – вместе с Беловым читаем Ильина…
«Писатель ведет и показывает; а читатель призван идти за ним и верно видеть именно то самое, что старается показать ему писатель. И желанная встреча состоится только тогда, если ему это удастся. Для того чтобы это удалось, читатель должен доверчиво раскрыть автору всю свою душу… Это нелегко, но это необходимо».
И вот: «… Словесная ткань – стала верной «ризой» художественных образов, а художественные образы слагают как бы верное «тело» художественного предмета. Если автору это вполне удалось, то он создал художественно-совершенное произведение; и читатель, владеющий искусством чтения, узнает это по тому духовному трепету, который схватит его так, как если бы он стоял перед великой тайною или перед чудом Божиим; а такое произведение и есть на самом деле великая тайна и Божие чудо, явленное в человеческом сознании. Так сходятся пути художника и читателя».
Вторая главка – о писателе и критике.
Ильин пишет: «Задача художественного критика состоит не в том, чтобы опубликовать, что ему «понравилось» и что ему «не понравилось»; это дело личное, частное, так сказать – биографическое. Писатели совсем не призваны и не обязаны «угождать» читателям или критикам, доставлять им «удовольствие» или «наслаждение». Художник вправе дать читателю и радость, и горе, и наслаждение, и муку, и утешение, и ужас. Он обязан показать то, что видит, хотя бы это шло наперекор всем запросам и вкусам «современности»… Он призван повиноваться своей собственной религиозной и художественной совести, внутренне взывая к тому неизвестному Мудрому Критику, которому доступны – и постигнутый им предмет, и его творческий акт… Такой Критик никогда не позволит себе подменить вопрос о «совершенстве-несовершенстве» - вопросом о том, что ему лично «понравилось – не понравилось»…
«Художественный критик должен быть на высоте, прежде всего, как читатель: он должен искать художественной «встречи» с писателем… Однако критик не может этим ограничиваться. Он больше, чем просто читатель: он художественно-аналитический читатель. Он должен пройти от слова через образ к предмету, и обратно – от предмета через образ к слову, - не только интуитивно, чувством, воображением и волею, но и сознательной мыслью».
О таком критике мечтал Белов. И такие критики у него были, например, Юрий Селезнёв. Были, к сожалению и другие критики – неглубокие критики-потребители, привыкшие рассматривать творчество писателя, как поле для выражения своих взглядов, своего согласия-несогласия с писателем. Такие критики – не глубоки, часто – не умны (хотя есть и злоумные), но кусают больно…
Но, ещё слова Ильина об истинном критике: «… критик не может и не должен смущаться, если критикуемый художник воспринимает самого себя и истолковывает свои произведения иначе. Художник часто знает о своем произведении меньше, чем его произведение «высказывает» о самом себе.
А в конце статьи Иван Ильин даёт определение русскому искусству: «Искусство в России родилось как действие молитвенное; это был акт церковный, духовный; творчество из главного; не забава, а ответственное деяние; мудрое пение или сама поющая мудрость».
«Для русского художника, не выветрившего эту русскую классическую традицию, но соблюдающего ее вживе, в искусстве существенно не удовольствие, не развлечение и даже не просто украшение жизни, но постижение сущности, проникновение в мудрость… Служение, - не имеющее непосредственно никого ввиду, но обращенное к своему народу уже в силу одного того, что оно творится духовно-художественным актом русского национального строения…»
Конечно Белов-читатель, Белов-критик предшествовал составлению этого сборника. И он был именно таким настоящим читателем и критиком, о которых писал в этой статье Иван Ильин.
Следующий большой раздел сборника – «Пушкин», включающий в себя несколько объёмных статей из которых приведу лишь несколько цитат… Читая вслед за Беловым, для меня важен сам факт расположения после статьи о читателе и критике – пушкинского раздела…
«То, что его вело, была любовь к России, страстное и радостное углубление в русскую стихию, в русское прошлое, в русскую душу…Созерцая Россию, он ничего не идеализировал и не преувеличивал. От сентиментальной фальши позднейших народников он был совершенно свободен…»
«… Пушкин не идеализировал русский строй и быт. Но, имея русскую душу, он из самой глубины ее начал вслушиваться в душу русского народа и узнавать ее глубину в себе, а свою глубину в ней».
Не мог Василий Белов не отозваться сердцем на такие слова. Он и отзывался, и хотел делиться ими с русскими людьми, потому и согласился, отложив ведь свою работу, взяться за составление сборника.
«Пушкин, как никто до него, видел Россию до глубины. Он видел ее по-русски. А видеть по-русски – значит видеть сердцем. И он сам знал это; потому и написал: «Нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви». Но именно силою любви он и мог разрешить свое великое задание.
Это задание состояло в том, чтобы духовно наполнить и оформить русскую душевную свободу, - и тем оправдать ее религиозно и исторически, и тем указать ей ее пути…
Вот она эта цель: жить в глубочайшей цельности и искренности – божественными содержаниями – в совершенной форме…
Свобода – вот воздух России, которым она дышит и о котором русский человек всюду тоскует, если он лишен его. Я разумею не тягу к анархии… Нет, это есть та свобода, которая уже присуща любому русскому человеку, изначально данная ему Богом, природою, славянством и верою; - свобода, которую надо не завоевать, а достойно и творчески нести, духовно наполнять, осуществлять, освящать, оформлять… Я разумею свободу как способ быть и действовать; как уклад души и инстинкта; как живой стиль чувства и его проявления… Я разумею свободу как ритм дыхания, речи, песни и походки, как размах души и полет духа; как живой способ подходить ко всему и вступать со всеми вещами и людьми – в отношение и общение.
Русский человек чует ее в себе и в другом; а в ком он ее не чует, тем он тяготится. А западные народы доселе ее не постигают ее в нас; и доселе, когда замечают ее, дают ей неподходящие или даже пренебрежительные названия; и осуждают ее и нас за нее, - пока не побывают у нас в здоровой России, а побывав, вкусив ее, насладившись ею, часто полюбляют на всю жизнь эту русскую свободу, - и нас за нее…»
Следующий раздел посвящён творчеству Ивана Шмелёва.
Слова найденные Ильиным для характеристик Ивана Шмелёва и его творчества, должны были поддерживать и Василия Белова в его творческом пути. Наверное, и поддерживали… Надо ещё учитывать, что писалось это в начале 30-х годов прошлого века в безнадёжной на возвращение в Россию эмиграции. Белов это понимал, конечно, и у читывал.
«Россия творится ныне более всего в кельях. В их сосредоточенности и ясновидении; в их молчании; в их скорбных молитвах… Только келейным отшельникам видно все, - и даль, и глубина. Только в их скорби – мука русского народа осмысливается до дна и становится духовно плодотворною… Понимаем ли мы это, мы, живые свидетели и участники этой муки?
И вот перед нами творческая келья Ивана Сергеевича Шмелева, где он сам, страдая и терзаясь вместе с Россией и о России, созерцает ее муку, как явление мировой скорби.
Шмелев всегда стоял вне всяких литературных «течений», «направлений» и «школ». Он сам – и направление, и школа».
А вот слова Ильина о книге Шмелёва «Лето Господне»: «Он как бы ставит свой народ перед лице Божие и выговаривает за него жизненное и духовное исповедание; и в этом он сам становится органом национального самоопределения, живогласною трубою своей родины».
«Когда читаешь эту книгу, - и в первый раз, и во второй, и в третий (а ее непременно надо иметь и постоянно возвращаться к ней, утешаться, очищаться, лечиться ею), - то не помнишь что «это – книга», а видишь самую Русь…»
Но ведь точно эти слова можно повторить о беловском «Ладе»! Да, будто не книгу читаешь, а саму Россию видишь…
Можно множить цитаты из книги Ильина, составленной Беловым, но я ограничу себя последней большой цитатой из эссе «Одинокий художник», ведь слова эти обращены автором ко всем русским художникам, и Василий Белов не мог не относить их и к себе:
«Художественное одиночество величаво и священно тогда, когда поэт творит из подлинного созерцания, недоступного по своей энергии, чистоте или глубине его современникам. Быть может, воображение его слишком утонченно, духовно и неосязаемо. Быть может, сердце его слишком нежно, страстно и трепетно. Или – воля его непомерно сильна и неумолима в своем законодательстве. Или – мысль его более мудра и отрешенна, чем это по силам его современникам. Внять голосу молящегося художника – не может поколение, предающееся хладному безбожию мещанства или неистовому безбожию большевизма. Материализм во всех его формах и видоизменениях отучает людей от духовного созерцания. Художественная форма, завершенная и совершенная, не даст радости поколению, которое упивается революционной недозволенностью. Стихия бесстыдства не отзовется на стихию целомудрия. Безответственный не найдет в себе отклика для созданий, несомых чувством ответственности. Пребывающий в соблазне и наслаждающийся им – не услышит песен несоблазненного духа.
Не услышит и не отзовется, пока не придет час обращения и очищения, час, обозначенный у Пушкина светозарными словами:
«Прости, - он рек, - тебя я видел,
И ты недаром мне сиял;
Не все я в небе ненавидел,
Не все я в мире презирал».
(«Ангел»)
А до тех пор истинный художник будет одинок – во всем своеобразии своего художественного акта.
Я пишу эти слова для всех русских художников, одиноко творящих и одиноко томящихся в зарубежье и под ярмом. Это одиночество их я испытываю как величайшее и священное, как бремя, которое они призваны нести, не изменяя ни себе, ни своему художественному акту. Пусть не слышит и не видит их поколение, захваченное вихрем современной смуты. Придет час, - это поколение протрезвится и прозреет. Придет другой час, и новое поколение, очистившееся и умудрившееся, с любовью найдет их создания, насладится и умудрится, и благолепно напишет их жизнеописания. А до тех пор они будут взывать не к людям, а к Богу и к будущей России».
p>