Утром 10 ноября 1630 года два молодых дворянина вышли из Лувра и по набережной Сены направились к Новому мосту. Оба они были при шпагах, в бархатных плащах и широкополых шляпах.
Один из них шел немного впереди своего спутника, ссутулив плечи и надвинув шляпу на глаза так низко, что его лица невозможно было разглядеть. При каждом порыве ветра он старательно придерживал полы плаща, должно быть, не желая привлечь внимания прохожих великолепным костюмом, скрытым под плащом.
Предосторожность не напрасная, потому что привлеки он внимание — его тотчас узнают, и тогда соберется толпа зевак, ибо не каждый день можно увидеть короля Франции Людовика XIII, пешком прогуливающегося по Парижу в сопровождении одного лишь спутника.
Спутник короля — его первый оруженосец Клод де Сен-Симон тоже кутался в плащ: день был пасмурный и с реки тянуло холодом. «Что за странная фантазия: отправиться в Сен-Жерменское предместье пешком! —думал он,—Впрочем, должно быть, его величеству хочется обдумать по дороге предстоящий разговор».
Де Сен-Симон тяжело вздохнул. Он знал, что они направляются в Люксембургский дворец, резиденцию Марии Медичи, матери короля, и вздыхал, предвидя, что король выйдет от нее, как всегда, раздраженный и мрачный более обыкновенного.
Занятый этими мыслями, де Сен-Симон не заметил, что они уже вступили на Новый мост. Он вздрогнул, когда у самого уха услышал крик торговца:
— Рыба! Кому свежей рыбы?
Новый мост с его белыми перилами и башенками красовался в самом центре Парижа. В отличие от всех других ранее сооруженных парижских мостов, на нем не стояло ни домов, ни лавок торговцев. Поэтому он казался необыкновенно просторным, несмотря на то, что во всякую погоду был запружен людьми.
Де Сен-Симон, боясь в толчее потерять короля из виду, шел теперь лишь на полшага позади Людовика, который по-прежнему не поднимал головы и, казалось, не замечал ничего вокруг.
А вокруг колыхалась шумная, пестрая, разноликая парижская толпа. Разносчики выкрикивали названия своих товаров. Озабоченный буржуа торопливо пробирался сквозь толпу. Два бедно одетых дворянина провожали глазами высокомерного вельможу, проезжавшего верхом в сопровождении пышной свиты. Женщина в белом чепце несла на локте корзину с овощами.
Проходил монах-капуцин в бурой власянице, подпоясанной веревкой, в капюшоне, надвинутом на глаза. Глядя ему вслед, бравый мушкетер шептал что-то на ухо хорошенькой служанке, и ее смех, казалось, был слышен на другом конце моста. Мальчишки, протиснувшись сквозь плотное кольцо зевак, зачарованно глядели на заезжего фокусника, глотавшего иголки. Тут же сновали молодцы, высматривающие, у кого бы срезать кошелек.
С книгой под мышкой брел изможденный школяр, зябко кутаясь в потертый выцветший плащ.
Ничего этого не видел и не слышал король, погруженный в свои невеселые думы.
Несколько дней назад ему, наконец, удалось убедить Марию Медичи прекратить многолетнюю вражду с кардиналом Ришелье. Сегодня в Люксембургском дворце должно было состояться их торжественное примирение.
Для Людовика XIII было очень важно помирить мать с Ришелье. За спиной Марии Медичи стояли многие знатные аристократы, которые надеялись, что ей как матери короля скорее, чем кому-либо другому, удастся низложить неугодного им первого министра и благодаря этому им будет дана возможность самим влиять на политику короля.
Хотя полная зависимость от Ришелье в государственных делах и задевала самолюбие короля, он, однако, давно уже осознал свою неспособность управлять сложнейшим государственным механизмом. Он, безусловно, предпочитал видеть у кормила власти умного, талантливого, а главное, бесконечно преданного ему Ришелье, нежели какого-нибудь временщика, ставленника Марии Медичи.
Людовика XIII тяготили бесконечные придворные интриги. Потому-то он и жаждал с такой настойчивостью сегодняшнего примирения, хотя и подозревал, что оно может оказаться лишь формальным.
«Мать никогда не перестанет ненавидеть Ришелье,— с тоскою думал король.— Она считает его выскочкой, интриганом, честолюбцем, возвысившимся лишь благодаря ее покровительству и отплатившим ей черной неблагодарностью.
Выскочка? Да, Ришелье вышел из безвестности, он с чрезвычайной стремительностью проделал путь от провинциального епископа до первого министра моего королевства. Однако справедливость требует признать, что своим возвышением он в первую очередь обязан своему могучему уму и своей непреклонной воле.
Интриган? — король усмехнулся.— Пожалуй! Но, святая мадонна, если представить себе, сколько интриг (и каких интриг!) плетется вокруг кардинала, то станет ясно, как божий день, что если бы он не распутывал чужих интриг и не завязывал своих, его враги давно бы покончили с ним.
Смешно упрекать Ришелье и в честолюбии. Конечно, он честолюбив. Но он слишком велик для того, чтобы быть просто тщеславным. Всякому непредвзятому уму понятно, что кардинал прежде всего руководствуется благом Франции. Все его дела непреложно говорят об этом.
Часть вторая. Продолжение в третьей части.