Юхим Кудря по-своему был неглупым человеком. Вырос он в трудовой семье, видел повседневную заботу отца о сколачивании своего хозяйства.
Потом сам перенял отцовские хлопоты, все время старался приобрести кусок собственной земли, чтобы не арендовать ее каждый год у помещика Требинского. Домашних, как мог, держал в руках. Не потворствовал жене Параске.
Запоздалая радость отцовская выросла, теперь уже девушка. Да и эту дочь Одарку как-то недосмотрел Юхим; выпорхнула из-под отцовского влияния. Начал стареть. Сохрани бог, не избаловалась бы. А уж зятем у меня будет, очевидно, сын самого лучшего в селе хозяина.
Революцию и встретить не успел — не готовился к ней. Поэтому и не осмелился пойти в Хомину балку вместе с другими людьми. Так рассуждал, когда узнал, что будут делить помещичью землю на души.
Революция, ради белого дня, выдумана рабочими людьми, пусть они ее и проводят, крестьянам нечего лезть в их дела. А уж ежели закон выйдет, что и землю делить,— делите, на то и закон!
У нашего брата не отрежешь, а еще и прирезать придется, наплодили душ, слава богу...
Может быть, кому-нибудь это и не мед,— Юхим осторожно бросил взгляд на соседскую усадьбу.— Не я же в этом виноват. Не зажирайся, если, скажем, ты не пан.
Нашу хлеборобскую землю никто делить не станет, нет такого закона о крестьянской земле и быть не может. Я тебе не пан. Если бы не было панов, на кой леший тогда и революцию, ради белого дня, выдумывать.
У помещика надо отрезать землю, ведь на то он и пан, «икспликатор», как говорит Данило. А я, Юхим Кудря, селянин по воле божьей».
Комиссар Куриленко дурно проявил себя еще и тем, что приказал не принимать керенки «Не чудак ли, ради белого дня!» — в полудремоте рассуждал Юхим Кудря, разводя руками. Если даже потребиловка и та продает товары и поровну требует керенок и советских. Куриленко же уперся как пень: давай ему только советские деньги...
И вдруг испуганно вскочил на ноги. В первый момент, когда только мелькнула страшная догадка, Юхим остолбенел. Он даже не мог крикнуть, чтобы позвать на помощь, осознать весь ужас положения. Но, преодолев оцепенение, задрожал как в лихорадке и закричал:
— А-ай, караул, спасите!..
Шарапа, несколько минут тому назад увидев соседского коня на привязи, свернул с дороги и тоже прилег за другим кустом. Услышав страшный крик о помощи, выбежал из-за кустов и, схватив словно лишившегося рассудка Кудрю в охапку, в тот же миг отскочил от него, готовый закричать еще отчаяннее, чем тот. Только испуг отнял у Шарапы голос.
В руке Андрея оказалась большая серая змея, которую он схватил сгоряча и вытащил из-под Кудриной сорочки. Неистово тряхнул рукой. Клубок, твердый и пружинистый, упал на землю и замер на миг.
Замерли Андреи и Юхим Кудря, удивленные и напуганные пресмыкающимся. Юхим до сих пор еще ощущал, как под сорочкой от шеи и под руку льдиной ползла холодная гладкая змея.
Ему показалось, что у него под сорочкой завелся целый выводок змей, они подминают его, сдавливают упругими кольцами живых пружин, подбираются к горлу...
Змея выпрямилась и поползла к ближайшему кусту, где она могла бы спастись.
Первым пришел в себя Шарапа. Как зверь, бросился к телеге, одним махом сорвал заднюю перекладину. Змея уже подползла к кусту, когда к ней подскочил с перекладиной в руках Шарапа.
— Змея в пазухе, — шептал Юхим, до сих пор боясь пошевельнуться.
Змею в пазухе он должен был согревать теплом своего тела, а? Кто же это? Параска, почти безмолвная покорная жена? Одарка?
И в ритме Шарапиных ударов по свернувшейся в клубок змее подсказывала оживавшая мысль: Молодая, глупая. Не знает жизни, не прислушивается к словам опытного отца. Заигрывает с комиссаром.
Может быть, поэтому и наложили на меня два воза сена и двести рублей для Красной Армии? За двести рублей он, Юхим, в Черкассах отдал какому-то спекулянту восемьсот керенок. А Одарке все это безразлично: комиссар, наверное, ей дороже, чем спокойствие отца.
Это она! Дочь — змея. Может быть, комиссару глазки строит, а с Шарапой уже в риге заигрывала, прости господи? С дочерьми вот так-то бывает. У отца два воза сена требуют.
С перепугу его одолевала злость. Хотелось вот так же обеими руками схватить дочь и бросить этому обезумевшему от ярости Андрею, расправлявшемуся со змеей. Наверное, он заметил Юхима еще в Черкассах — и решил догнать его.
Его мысли прервал возглас обессилевшего Шарапы:
— Фу-у... Вот гад! — С силой швырнул перекладину, сказал, будто только сейчас заметив Кудрю: — Здравствуйте! Черт бы его взял. Вот гад.
Юхим только теперь разглядел, как легкомысленно улегся он под кустом. Прямо на змеиное гнездо.
Непременно что-то произойдет. Змея в пазухе. Может, и не Одарка, а вот этот редкобровый Шарапа с торчащими усами? Ишь, как улыбается, как говорит...
— Откуда ты, Андрей, взялся тут? И так вовремя... Ну и происшествие случилось со мной, ради белого дня.
— Из Черкасс еду, Юхим Филиппович. Гляжу, лошадка знакомая на привязи. Обрадовался, что есть с кем словцом переброситься в пути. А вы отдыхаете. Так я тоже прилег под дубком молодым. Нравится мне дубовая роща на леваде. Вдруг вы закричали... Вы вчера из дому или сегодня? Как там комиссары: снова сено требуют, свиней конфискуют у хозяев? Хорошо вам, вы не богатый.
— Да не напоминай мне, Андрей. В печенках у меня сидят ваши богатые да комиссары.
— Ну, комиссар такой же наш, как и ваш,— осторожно возразил Шарапа, отводя Юхима в сторону от раздавленной змеи. Потом добавил, переходя на свой привычный тон «деятеля»: — В печенках, говорите? Мне эти комиссары душу рвут своими когтями. Слыхали? В Золотоношу из Москвы агент Ленина приехал, там уже действует большевистский ревком! Данило будто бы тоже ездил туда, и его избрали членом уездного центра. Может быть, и комиссара Куриленко избрали, не слышали?
— Да я и не прислушиваюсь, Андрей, будь оно проклято! Уездный ревком, говоришь, создали? Видать, хотят укреплять советскую власть и у нас, коль от Ленина человек приехал... Так почему Данила, а не Куриленко избрали?
— Ревком у них, очевидно, назначается Москвой. Значит, Писковой им больше подходит.
— Ого, даже в Москве знают Данила Пискового?— удивился Юхим Кудря.
— Что же тут удивительного? Данило, может быть, еще давно, на шахтах, к большевикам примазался, в их списках числится. До комиссара умом не дорос, получается, а в партии единицей считается... Так не слыхали? — еще раз спросил Шарапа, глубоко вздохнув.— Теперь, говорят, сельские отряды партизан будут соединять с частями Красной Армии и пошлют их на Киев. Снова беспорядки начнутся... Ну, поехали, что ли, дядя Юхим?
Юхим Кудря опять вздрогнул, подумав о происшествии со змеей. Мысленно он все еще искал змею в собственной жизни, постоянную, неодолимую, которая согревается у него на груди и вот-вот укусит.
Разговор молодого Шарапы был удивительно созвучен этой его фантазии и казался Кудре угрожающим змеиным шипением.
— Так что же, теперь штабов в селах не будет? — допытывался Кудря, опираясь на перекладину, поставленную на место в телеге.
— Комиссариаты останутся, не радуйтесь. Сено заберут да еще заставят привезти.
— А как с землей: будут делить ее или это только разговоры, Андрей? Ты больше видел, с начальством разговариваешь.
— Мы... Словом, наша Директория Петлюры в Киеве думает так, что кому-то отведут земли по три аршина. «Вы землю просили, я землю вам дам!..» — поется в песне... Поехали!
— Значит, война и дальше, будь она проклята.