Гости уехали. Я так пишу «гости» (Женя, Вова, Ольга), а на самом деле и я сам всего лишь гость. Хотя уже, наверное, в статусе жениха. И оказалось, что у Алёниной мамы и Алёны, кроме того большого дома, который строили на берегу реки, есть ещё один дом на краю деревни. Даже не дом, а полдома. С огородом и банькой. Алёна и её мама жили там, пока мама Алёны не познакомилась с дядей Володей.
Мама Женя предложила нам с Алёной пожить в этом старом доме. А заодно и сделать небольшой ремонт, побелить стены и потолки. Мы с Алёной погрузили вещи на велосипеды и поехали через всё село. Неслись по асфальту, мимо домов с горящими окнами, на горе светила маячком телебашня. Небо приближалось. Тучи нависали низко, грозя вот-вот пролиться дождём. Но мы успели. Только распаковались, началась гроза. Выключили свет. Но и под дождем удалось затопить маленькую баньку.
Алёна мыла пол. По-женски подоткнув подол ситцевого платья.
-Я хотела побелить всё к твоему приезду, но не успела, руки сожгла известью.
Улыбается виновато. Я целую маленькие почерневшие следы от химических ожогов на её пальчиках.
-Ничего, я помогу.
Из рюкзака достаю тетрадь, там повесть про старообрядцев. Вернее, только начало. Страницы слиплись, буквы растеклись. Тетрадь в творожной сыворотке. В сыворотке и кассеты и вещи.
-Не волнуйся, - говорит Алёна, - я всё постираю.
-Чёрт дернул тебя взять этот творог! Я его вообще не ем! Надо же было так неплотно крышку закрытить!
-Не кричи! – кричит Алёна и убегает.
Вот я дурак! Чёрт с нею, с повестью, с кассетами. Но не могу совладать со своим гневом. Эх, надо что-то делать… считать до десяти, дышать глубоко…
Бегу за Алёной. Хватаю её за руку. Она пытается вырваться. Дождь поливает нас из тысячи ведер. Мы скользкие, как рыбы. Будо исполняем странный танец. Хорошо, что дождь и никто не видит нашу борьбу. Наконец, мне удаётся её крепко обнять.
-Тише, милая Алёнка, я куплю тебе котёнка…
-Ты мне уже сто раз обещал, а так и не купил.
-Баня старая. Ещё, наверное, до войны построили.
-У нас всё время говорят «до войны». До какой войны никто не уточняет. Неужели мы всё время воюем и воюем. И всегда у нас можно сказать про что угодно: до войны построено.
-Не начинай.
-Да, банька старенькая. Наверное, в ней кто-то рожал.
В железной печке мечется алый плазменный вихрь. Между досками пола ползут какие-то белые стебли. Занавеска на окне, кажется, состоит из одной паутинки.
В разбитое окно предбанника, сотрясаясь от дождя и ветра, заглядывала высокая крапива, словно просилась пустить погреться. В щелях малина. Да ещё с ягодами.
Вот чудеса! Я за тысячу километров от Москвы топлю баню. В окне дома видно, как Алёна ходит из комнаты в комнату и готовит ужин. Так необыкновенно хорошо, что хочется плакать. Всё равно никто не увидит. И дождь мне в помощь. Я в одних плавках. От холодных капель зябко и приятно одновременно. Хочется скорее обнять Алёну. Бегу по двору, прыгая через лужи, поскальзываюсь на мокрых досках, чтобы удержать равновесие лечу в крапиву. Жжёт, зараза.
-Алёнушка, баня готова.
А у неё уже застелена постель и собраны полотенца.
Предбанник ещё не потерял дневное тепло. В нём было приятно раздеваться. Мы толкались, задевая друг друга нечаянно и чаянно. Пока не слиплись, почти буквально, потому что были мокрые от пота и дождя. Малиновые губы Алёны приятно покусывать, охватывать своими губами, приятно отстранятся и смотреть на них, и в ее глаза.
А в ее глазах читать за ресницами: ночь, смерть, желание и радость, хитрость, соблазн. Мне кажется уже всё равно, что она фантазирует, врёт. Она придумала этот рак, которого не было, она придумала ребенка, который не родился, она придумала следствие, во время которого спасала, выгораживала своего бывшего. Я не знаю зачем. Я пропускаю все эти истории мимо ушей, оставляю их за скобками, потому что живот мой сжимается, когда я беру в руки её грудь, сердце моё то замирает, то захлебывается в бешенном темпе, оттого, что язык мой встречается с её языком.
Свет меркнет перед глазами и вспыхивает внутри, когда горячее средство для продолжения рода и удовольствий, соприкасается с её лоном. Господи! Сколько вокруг этого простого отростка нагромождено мистики, страхов, табу, глупостей. А ведь это простое сплетение мышц, кровеносных сосудов, нервов, пещеристых тел, и чего-то там ещё, мягкое, но может стать твёрдым, а его боятся называть, или называют, чтобы оскорбить, унизить, послать туда, и ещё почему-то называют мужским достоинством, хотя это всего лишь часть тела. Какая ерунда ерундовская! Проводник между двумя телами, мост между небытием и бытием. Ключ открывающий будущее и дверь в сад наслаждений. И всего-то. Нет, невозможно об этом говорит, всё время куда-нибудь да скатываешься, или в скабрезность или в восточную сладость.
Мылись при свечах. Капли попадали на воск, свечи шипели. В печи ещё потрёскивали угли. Дождь стучал по крыше. Ветер качал яблоньку, ветви царапали стекло.
Алена похожа на рыбу. А я на старую ведьму, которая отобрала у неё хвост. Я хлещу Алёну вениками. Сразу двумя. Вот тебе, за враньё! Вот тебе за залитую тетрадь! За творог твой! За твоего бывшего! Вот тебе за твои убегания! За твои надутые губы! Вот тебе, вот тебе!
А потом я делаю моей девушке массаж. Все мое нетерпение, все мои тревоги, все обиды, злость, неуверенность, всё уходит в пальцы, в их силу. Каждая мышца, каждая Алёнина косточка не останется без внимания. Алёна терпит, Алёна постанывает. Я надеюсь, она счастлива. А уж я-то – сверх меры. Доставить другому наслаждение, это такое удовольствие. И при этом так приятно чувствовать себя хорошим, нужным, любимым. Обалдеть! Где же мы раньше-то были друг без друга, а, Алёна?
Аленка берет мою руку и прижимает к себе. Русалка, к своим новоприобретенным ногам. И к тому месту, откуда раньше рос хвост, а теперь там потрескивают, как угольки волосики. Кстати, почему они сухие? Сами-то мы все мокрые. Или это только кажется? Господи, какая ерунда лезет в голову в такой особый момент. Алёна погружает мою руку в себя. Бог мой. Я чувствую себя скульптором, а её тело словно глина. Она податлива и я могу создать из неё всё, что угодно. А потом оживить, как Галатею. Я хочу, чтобы получилось красиво.
Мне нравится смотреть на её наслаждение. Она словно светится счастьем. Этот момент нельзя забыть. Я вдруг ловлю себя на мысли, что желаю каждому на Земле, каждому живущему испытать такое блаженство. Мне, в тот момент, кажется, что если каждый почувствует, переживёт подобное, он больше никогда никого не обидит, не убьёт, не пожелает зла. Никакое убийство, месть, богатство не сравнится с этим счастьем – подарить радость и счастье другому человеку. И увидеть это. И понять, ощутить, как глубокий укол, это счастье. Только укол - это боль, это знак минус, а наслаждение со знаком плюс. Но по силе – они одинаковы.
Мне кажется, что я сам - немного моя девушка. Я её отражение. Я зеркало чувств и ощущений. Я чувствую это собственным позвоночником. Он словно переливается цветами радуги. У шеи фиолетовые тона, словно её обхватывают нежные ладони, по грудному отделу пробегает красное сияние, с желтыми прожилками, с оранжевой пульсацией, зеленые ящерки бегают по животу, и там, в синей нижней части, что была когда-то хвостом, вспыхивает осязаемое, плотное, рвущееся наружу пламя.
Я сам готов задыхаться, стонать, лепетать ничего незначащие слова, как она, даже не входя в неё. Мои пальцы чувствуют музыку её тела. Все нервные импульсы, все маленькие токи, движения, словно соединяются в один пучок, в один толчок бутона, который раскрывается, не в силах больше сдерживать в себе скрученные лепестки. Молния бьёт в электрический столб и он сыплет искрами. Падает сломанная ветка дерева, падает на забор, ломает его. Свежий слом тополя режет глаз обнажившейся нежно-бело-желтой плотью. Так и мне режет сердце её наслаждение. Но это не один цветок, а целый куст. Раскрывается от новых толчков второй, третий бутоны. Мне никогда больше не испытать такого. Я счастлив до предела. Мне больше не о чем просить бога. Чем же я заслужил такое счастье, счастье видеть наслаждение моей любимой, и ощущать её плоть, как свою? Я испытал самое большое счастье. Дальше не может быть лучше. И от этого накатывает грусть.
Я прикоснулся к тайне, подошел к границе, за которую мне никогда не переступить
Что же испытывает Алёна? Никогда мне не узнать. Открываю глаза, а она смотрит на мой, как в восточных трактатах о любви называют, жезл. Смотрит так, как будто видит впервые, будто любуется. Но я не могу поверить, всё моё воспитание дурацкое говорит, что - женским телом можно любоваться, а вот мужским нельзя. Как же я могу поверить её влюбленному взгляду? Ей достаточно прикоснуться ко мне пальцами и я изливаюсь, словно меня ударили током.
И всё? И где тот парад чувств, которые я испытал, когда судороги сотрясали её прекрасное тело? Где моё наслаждение? Где мой цветок счастья? У меня исчезает напряжение, и всё. А тайна осталась. Или у меня нет тайны, потому что я мужчина? Где моя радость, которая бы заставила бы меня восхитительно мучиться, молить о спасении и продолжении божественной муки? Ничего нет. Или мужчина изначально обделен в этом смысле природой? Но как же обделен? я же был счастлив, когда была счастлива она. Главное сопереживать с любимой счастье – это настоящее счастье, а вот переживать своё чувственное счастье – это никакое не счастье, а сплошное разочарование и даже чувство вины. Почесал бы бороду, да нет её.
Свечи догорают, да и банька остывает. Я намыливаю Алёну медленно и осторожно, как китайскую вазу. Алёна уже не русалка, а обычная прекрасная женщина. Она говорит: «А ты знаешь, что моё тело соответствует современным стандартам красоты?» О чем это она? В журнале каком-то прочла, наверное. Стандарт – слово-то какое странное.
-Один шаг, сделанный к счастью, приближает нас на десять шагов к несчастью…
-Что?
-Ничего, странная какая-то мысль в голову пришла.
© Сергей Решетнев фото © Коршунов Александр