К концу 1920-х годов новая государственность в СССР приобретает очертания новой империи. Новый культурный курс – социалистический реализм. Архитектура отходит от авангарда конструктивистов и вливается в систему государственного механизма, происходит гашение очагов фантазий формалистов в пользу поиска форм традиционного «лучшего» наследия – неоклассицизма. Новый курс искусства должен отображать «великие лозунги эпохи». Пропагандировались успехи - действительные и мнимые; не осуществленные планы (и неосуществимые) объявлялись досрочно выполненными. Все это придавало действительности оттенок сказочной идеальности.
Чтобы утвердить веру в том числе архитектура городов должна была создавать как бы некие реализованные фрагменты ожидаемого, размывая в сознании людей грани между воображаемым и сущим.
Главным критерием построек становится не функциональность, а их видимость и величественность. Начало «стилевой переориентации» в СССР - весна 1932 года, когда были опубликованы результаты второго этапа конкурса проектов Дворца Советов в Москве. Принятый проект архитектора Б. М. Иофана становится метафорой тоталитарного порядка, иерархию которого завершает скульптура вождя.
По Генплану Реконструкции Москвы от 1935 года Дворец Советов, наряду с Красной площадью, где стоит мавзолей Ленина, должны были стать градоформирующими объектами. Мавзолей — психологический толчок в нужном направлении. Дворец советов в окончательном варианте — продуманный официальный манифест. Читается развитие образа от гробницы до памятника.
В постановлении Совета строительства от 28 февраля 1932 года «Об организации работ по окончательному составлению проекта Дворца Советов в СССР в гор. Москве» давались дополнительные указания по проектированию дворца - «Здание Дворца Советов должно быть размещено на площади открыто, и ограждение ее коллонадами и другими сооружениями, нарушающими впечатление открытого расположения, не допускается... "
Дилемма «старого» и «нового» города решалась безоговорочно в пользу «нового». В тексте Генплана говорилось об этом прямо: «При реконструкции города в вопросе об отношении к памятникам старины схема планировки отвергает слепое преклонение перед стариной и не останавливается перед сносом памятника, когда он мешает развитию города». Площадки подготавливались за счет сноса домов. Для самого дворца устранили храм Христа Спасителя. Точкой схождения перспектив центральных проспектов должен был быть именно Дворец. Прямо по строкам стихотворения Демьяна Бедного "Мимо! Мимо!" (1931):
Поглядел бы в сторону в эту
И в эту,
Ан Охотного ряда и нету... <...>
А теперь... На какую попал ты планету?
Видимость Дворца из разных точек хорошо продемонстрирована в фильме Александра Медведкина «Новая Москва» 1938 года. В кадрах так выстроена мизансцена, что центром становится как раз Дворец Советов.
Фильм рассматривает Москву, как главную героиню. Город-мечта становится образцом так же, как и модель идеального советского человека. Но поле сюжетов о советском гражданине в кино изрядно вытоптано к 1938 году, и режиссер решается на эксперимент с пространством – берет за основу фильма "Новая Москва" процесс утопического строительства столицы.
К теме строительства Москвы режиссер подходит с грустной иронией. Фарсовый балет гражданского строительства превращает фильм из неудачной романтической комедии в комедию абсурда. Тут бабушка ностальгирует возле старого дома флегматичного архитектурного исполнения: "А вот и сестричкин дом!...", а тут - бам! - и взорвали на ее глазах здание. Тут жилой дом поедет по улицам Москвы на новое место, а жильцы его, потерявшие пространственную ориентацию, начнут взволнованно сетовать: "То ли дом поехал, то ли Москва уезжает".
Фильм на экраны все же не выпустили, Сталину не понравилась ирония режиссера. Живая модель Москвы здесь отнюдь не живая. Будущая столица уподоблена музейному стоянию Рима, разве что песок с проекта не сыпется. Пыхтящие грязные динамо-кадры авангардистов из фильмов 20 -х гг., эстетизирующих индустриализацию, сменила nature morte.