В камере было холодно. И Джон Прудент по прозвищу На-всякий-случай зябко кутался в волчью парку, которую, по счастью, успел набросить на плечи перед тем, как его схватили и потащили сюда — в эту клетку четыре на семь футов. Сидел на лавке, подобрав ноги под себя. Считал часы.
Ждал, когда дежурный сержант, тянувший, кажется, уже третью трубку кряду, уберётся домой, к чертям собачьим. Запрёт участок, оставит Джона одного.
Думал: ему повезло, что всё произошло, когда большинство добропорядочных жителей посёлка разошлись по своим домам.
Случись это раньше, его могли вздёрнуть уже сегодня. И болтался бы он, Джон Прудент, в петле, покачиваясь на ветру и пугая ворон. А он, между тем, — вишь, как! — живёхонький. И имеет нахальство надеяться оставаться таковым и дальше.
Вообще говоря, до сего дня Джон не особенно верил в неожиданные «подарки судьбы». Главными источниками своего благополучия он полагал дальновидность и предусмотрительность. Большинство же тех, с кем ему приходилось так или иначе иметь дело, считали иначе. Они насмехались над его стремлением всё контролировать и склонностью тщательно выверять каждый свой шаг. Ветреные и беспечные, эти зубоскалы слишком многое оставляли на волю случая. Их легкомыслие, как и прозвище, которым они его наградили, необычайно раздражало Джона. Впрочем, он никак этого не выказывал. Только ухмылялся про себя: «Это вы там ползаете в ледяной жиже с рассвета и до поздней ночи, а я — всегда сытый, в тепле и при золотишке, вами же добытом. А всё почему? Потому что не дурак. Потому что всякий раз всё просчитываю наперёд и не забываю, на всякий случай, повсюду, где только возможно, «подкладывать соломку».
Только вот в сегодняшней драке с дебоширом Диком — настолько же сильным, насколько тупым, — его, Джона, стремление всё доводить до конца сыграло с ним злую шутку.
Вечер начался как обычно. Вернувшиеся со своих участков старатели отдыхали — ели, пили, делились новостями и травили анекдоты. А он работал. Играл опротивевшие ему до зубовного скрежета незамысловатые песенки-куплеты. Развлекал так же незамысловато устроенных гостей заведения.
Он презирал их — всех вместе и каждого в отдельности. Единственным человеком, которого Джон уважал, был здешний лейтенант полиции Энгус Макгрегор. Нет, они не могли считаться друзьями: их разделяло очень многое. Но было кое-что, позволяющее Джону ставить лейтенанта в собственном внутреннем рейтинге заметно выше остальных. Как и Джон, Энгус Макгрегор считал предусмотрительность качеством исключительно полезным, а к мелочам, в силу должности и характера, относился крайне внимательно.
Так что Джон полагал Макгрегора «единственным приличным человеком в этой дыре». И не отказывал себе в удовольствии обсудить с ним новости, когда появлялась возможность.
В остальное время Джон стучал по клавишам. И, чтобы не умереть со скуки, прислушивался к разговорам вокруг.
Сегодня народу в салуне было меньше обычного. Ещё утром по посёлку пронёсся слух, что один из старателей наткнулся на жилу на правом берегу Индейского ручья. И многие, побросав все прочие дела, бросились вслед за счастливчиком столбить новые участки. Но для Джона это не имело большого значения. Тех, что остались, было вполне достаточно для того, чтобы он мог считать рабочий день удавшимся.
По соглашению с хозяином салуна, раз в час Джон отдыхал. Оговорённые эти паузы были недолги: не более четверти часа. В эти минуты Джон имел возможность пройтись по салуну, размять ноги. Глотнуть виски или перекусить.
Нынче всё было так же.
Выйдя в очередной раз из-за инструмента, Джон направился к стойке, чтобы промочить горло. И тут дорогу ему заступил Дик. Схватил его за ворот рубахи, взревел, как ужаленный под хвост осёл, требуя, чтобы тот вернулся к пианино.
Джон вырвался, оттолкнул пьяного. Поняв, что миром дело не закончится, сунул руку в карман — с некоторых пор, оберегая от травм пальцы, он носил с собой кастет. С этими «горячими парнями» — хочешь не хочешь — приходилось быть начеку.
Когда Дик снова кинулся к нему, Джон выбросил навстречу руку. Попал, как и метил, в переносицу.
Тем бы ему и ограничиться. Но эта его привычка ничего не оставлять на волю судьбы…
На всякий случай, для того только, чтобы быть уверенным, что Дик не поднимется, не встанет тут же и не надерёт ему задницу, он ударил ещё раз. Попал в висок. Дик дёрнулся и больше не пошевелился.
*
За стенами участка расходилась метель.
Осень в этом году вся была промозглая. Дрянная осень. А зима и вовсе ранняя, нежданная.
По срокам ей ещё недели три ждать своего череда. Так нет же. Сентябрь только за середину перевалил. А на дворе — смотри-ка! — снег сыплет-вьюжит. И в камере не по сезону студёно.
Джон качнул головой из стороны в сторону, хрустнул позвонками. Потянулся, подышал на пальцы, поразмял их — будто пробежался по клавишам.
А что ему ещё было делать, пока этот дежурный ублюдок тут курит да ножи в стену метает! С того места, где он теперь сидел, Джону не было видно сержанта. Но звуки эти — клак! клак! — он знал хорошо.
Так что Джон продолжал сидеть на своём месте. Развлекал себя воспоминаниями.
Когда-то — теперь Джону казалось, что времени прошло уйма, — он вместе с другими, жаждущими богатства, преодолев горный перевал, спустился к истокам Юкона, прошёл по реке, добрался до посёлка. И, обосновавшись здесь, какое-то время вслед за остальными вгрызался в землю: долбил, лопатил, мыл. Вздрагивал при всякой игре света в деревянном лотке. Обманывался, отчаивался. Снова начинал надеяться. Пока, наконец, не понял, что не создан для этой переменчивой, неверной, полной разочарований жизни. Не для него эта отрадная для прочих надежда на мгновенное обогащение.
Пусть другие рискуют своим здоровьем, сутками роют шурфы в мёрзлой земле и рвут друг другу глотки за возможность застолбить лучший участок. Он пойдёт иным путём.
Сержант завозился в своём углу, зашуршал бумагами, задвигал ящики стола. Джон взглянул в сторону решётки. Потом откинулся, прислонился спиной к стене, прикрыл глаза, мысленно возвращаясь в прошлое.
Щуплый, лопоухий, с тонкими, как спички, руками и ногами, в детстве он не очень-то ладил с мальчишками. Зато подолгу мог торчать у витрины небольшого ресторана на углу — в квартале от их дома. Иногда протискивался вслед за разряженными парочками в тёплое фойе, прятался за тяжёлыми портьерами. Слушал, как играет старый музыкант. И смотрел. Наблюдал внимательно за тем, как расщедрившиеся под воздействием вкусной еды и обильной выпивки гости ссыпали тому на крышку рояля звонкие монеты.
Джон очень удивил мать, после очередного посещения ресторана затребовав, чтобы его отдали учиться музыке. Она, помнится, даже лоб ему щупать вздумала — не заболел ли. Что ещё за странная для мальчика идея? Но, поразмыслив какое-то время, согласилась. Почему бы нет, в конце концов?
Теперь, много лет спустя, Джон с гордостью вспоминал тот свой детский выбор.
С самого детства он всё всегда делал наверняка. Из всякой представляющейся возможности извлекал максимальную выгоду. Продумывал каждый шаг наперёд.
Разве не доказывает это его превосходство над остальными, живущими как придётся, каждый день полагающимися на волю случая? Только Энгус Макгрегор мог ещё встать на один уровень с ним. Один он.
Джон усмехнулся — впрочем, нет. И Макгрегор не может.
Завтра, когда Джона тут уже не будет, это станет очевидно.
Жаль, что он не сможет увидеть выражение лица лейтенанта, когда тот обнаружит пустую клетку. И сообразит наверняка, как именно Джон переиграл его. Не так уж много времени прошло с тех пор, как он, нынешний арестант, восстанавливал сгоревший в пожаре полицейский участок.
Тогда, бросив старательское дело, но не сделавшись ещё тапёром в салуне, Джон совсем обнищал и чувствовал себя неудачником. Не за тем он отправлялся в такую даль, чтобы ради куска хлеба хвататься за любую работу.
Но теперь он вспоминал тот не слишком долгий период своей жизни с удовольствием. Денежные трудности закончились, спина и руки болеть перестали, а «соломка» — вот она… под этим самым лежаком и прячется с тех пор.
Не случись в его жизни того «сложного периода», что бы ему теперь оставалось? Включить обратный отсчёт и ожидать с ужасом завтрашнего дня? А сейчас он только ждёт момента, когда останется один.
Услышав, как громыхнул навесной замок, Джон подскочил на своём лежаке. Перестал дышать. Прислушался. Осторожно выглянул сквозь решётку. Удостоверившись, что наконец можно действовать, спрыгнул на пол, присел несколько раз, разминая ноги. Скинул парку, чтоб не стесняла движений. Потом, мысленно перекрестившись, полез под лавку.
Обламывая ногти, взялся ковырять деревянный пол. Искал ту самую не до конца прибитую им половицу, под которой припрятал год назад топор и нож. На всякий случай. Как знал, что пригодится!
Да нет. Не знал, конечно. Кто ж нормальный себе такое будущее пророчить станет? Но подумал как-то, а ну как понадобится бежать из-под замка? Не ему, так кому-то другому. Другу, если вдруг тот появится у него в этой дыре. Или должнику. Мало ли как жизнь повернётся!
Джон думал об этом всё время, пока ставил сруб, устанавливал стропила и крепил к ним обрешётку. Когда дошла очередь до полов, понял: если он не прислушается к интуиции, будет дураком.
И вот…
Джон выдохнул, нащупав то, что искал. Торопясь, обдирая в кровь пальцы, вытащил припрятанное, уселся рядом, вытянул ноги. Взглянул в узкое, в две ширины ладони, зарешечённое окно.
Ветер стих как будто. Но снег продолжал сыпать. И это было хорошо. Заметёт следы — ни одна собака не разберёт, в какую сторону он подался. А для него главное — выиграть время. Дойти до той дуплистой ели на самом краю посёлка, достать мешок с золотом. И дать дёру.
Никто не знал, что всё им заработанное он хранил в уходящем под корни дерева дупле. Присыпал сверху землицей и ржавой хвоей. Если кто и сунется, не найдёт. Да и искать не станет — кто ж в этих местах такие закладки делает? Он только. И то потому, что жизнь его «в салуне» с самого появления там не располагала к покою.
Обитал он в крохотной каморке позади обеденного зала. И каждый раз, наблюдая за расходившимися не в меру парнями, беспокоился, не подожгли бы они с перепоя дом. Опасность такая была. Дважды за время своей «службы» Джон спасал салун от огня. И каждый раз вздрагивал, приходя в себя после адреналиновой атаки — а ну как не заметил бы он искры, выбитой в драке очередным идиотом из очага. Запылал бы дом как нечего делать. И остался бы Джон ни с чем. Всё своё золотишко, заработанное за роялем да за карточным столом, оставил бы на пепелище. А так сколько ни есть — всё его и останется. Так думал он прежде. Теперь же и вовсе был счастлив, вспоминая о той своей предусмотрительности.
Благодаря ей шансы его добраться до Большой Земли возрастали многократно.
Джон примерился, стукнул по бревенчатой стене раз, другой. Тряхнул головой, убирая волосы со лба. Взялся за топорище покрепче.
Работать надо быстро.
Безусловно, в обычное время по ночам тут никого не бывает. Ну так и в клетке этой до следующего дня редко кто остаётся. Обычно суд в посёлке быстрый и короткий. За серьёзные преступления — петля, за те, что полегче — штраф. И то, и другое совершается быстро. Поэтому ночные дежурства в участке не предусмотрены. Если вдруг стрясётся что непредвиденное, так нужных людей из дома вытащат в момент.
Но сегодня, кто знает, не вернётся ли сержант проверить, всё ли в порядке.
Ударив топором в последний раз, Джон примерился, толкнул, пнул ногой стену. Выбил очередной вырубленный кусок. Проверил, пройдёт ли он в образовавшееся отверстие. Проходил вроде.
Стянув меховую парку с лавки, выдавил её наружу. Вытолкнул туда же, в насыпавшийся за вечер снег, топор с ножом. После полез сам, кряхтя и чертыхаясь, — всё-таки маловата была дыра.
Выбравшись, отдышался чуток, прислонившись к чёрному боку дома. И пошёл — бочком, окраиной. Добрался до своей еловой «банковской ячейки». Благополучно достав припрятанное, усмехнулся довольно — вот оно! Вот оно — его счастье! В его голове! В его умении думать о будущем.
В порыве задорного какого-то, кичливого восторга он погрозил кулаком в сторону посёлка, ткнул в направлении светящихся окон, выставив средний палец, — вот вам!
Пригибаясь, пошёл по тропе — по самому краю посёлка, вдоль подножия прижимающейся к жилищам людей горы. Оказавшись на уровне недавнего своего дома, — от дверей салуна его отделяла теперь нетронутая полоса снега, ровным слоем покрывавшая заросший осокой участок, — совсем прижался к земле. Двигался на карачках, прижимая к груди мешок. Замирал, когда отворялась дверь салуна, когда заливало красным светом пространство. Снова принимался ползти, едва стихали голоса и снова делалось темно.
*
А дверь всё моталась туда-сюда. Билась о стену салуна, скрипела петлями. Входили-выходили подвыпившие, разгорячённые гости. Обсуждали последние слухи, спорили о шансах отправившихся к ручью, ждали их возвращения.
И Энгус Макгрегор вышел, шатаясь на слабых ногах, подышать морозным воздухом. Опёрся о ходившую под ладонями балюстраду.
Снег бил по косой, валился в болтающийся за спиной капюшон. Колол щёки. Слепил глаза.
Лейтенант полиции прищурился — показалось ему, будто серая мохнатая тень мелькнула за осокой, чуть тронула укрытые снегом травы. Совсем эти волки обнаглели — качнул головой. Почти в дома людей лезут.
Выхватил кольт, выстрелил в сторону тёмного, едва заметного с крыльца пятна несколько раз — не спускать же нахалам. Обернулся, отвлёкся, услышав голос приятеля:
— Что палишь-то?
Махнул рукой.
— Да так... На всякий случай.
*
иллюстрация Сергея Захарова
подписывайтесь на мой канал