Все проекты Данилы Ткаченко имеют социально-политическое прочтение, о котором комментаторы часто забывают – либо из-за пластически сбалансированной реализации этих проектов, либо из-за скандальности (и болезненности) тем.
Красивые картинки с тянущей тоской бесконечного монохромного пространства. Странные белые механизмы посреди безмолвия, или странные же футуристические монументы, посвященные космосу, как он представлялся из романтических шестидесятых. Хонтология, память о прекрасном несбывшемся. Это не то, что «было на самом деле», это работа мысли думающего зрителя, его рефлексия.
И вот теперь новый проект: кости некогда живых и вполне героических людей, погибших на войне или расстрелянных; исчезнувших на десятилетия, смешанных с землей, но найденных недавно поисковыми экспедициями. Кости фотографируются в студии, прежде чем быть захороненными. Стертые с лица Земли мертвые люди как бы снова обретают голос, чтобы быть вспомненными и увиденными. Своего рода мексиканский карнавал, во время которого возможно и необходимо пообщаться со своими предками. Прокляты и убиты, но снова вернулись к вам, друзья, проступив яркими пятнами из черной земли.
Это – про прорывающуюся к нам сквозь толщу забвения память, поданную так, чтобы гарантированно достучаться до равнодушного зрителя.
Проблема памяти в России стоит остро – как памяти материальной, так и поколенческой. Было принято забывать. Было принято, что взрослые не рассказывают детям лишнего – как бы чего не вышло. Не иметь памяти дальше трех поколений – норма. Не иметь предметов, принадлежавших пра-пра – тоже. Мой дед всю жизнь скрывал, что пошел на войну из тюрьмы – это знал только старший сын, мамин самый старший брат – и рассказал остальной семье, уже будучи очень пожилым человеком. Потому что это опасно. Потому что будут проблемы.
Частная память подавлена, а то, о чем и как полагается помнить (и чему поклоняться) – монополизируется властью, тиражируется и закатывается в клише; фальсификация истории превратилась в штамп и одновременно в обвинение. Причем оказывается, что власть в политическом и медийном смысле повелевает и жизнью и смертью – можно воскресить не существовавших никогда 28 панфиловцев, и они станут для миллионов людей реальнее других, героически погибших на самом деле солдат. Которых как раз можно не воскрешать и вовсе забыть.
Это нормально, потому что прошлое – конструкт политический, в крупной форме всегда подчиняющийся властям предержащим. Но есть и хорошие новости – одновременно это сад расходящихся тропок: каждый волен видеть и помнить какую-то свою часть истории, и никого нельзя заставить идти чужой дорожкой. Работа по созданию собственной памяти – превращается в действие активного сопротивления. Происходит частная апроприация прошлого. С памятью, с материальными свидетельствами можно выстроить диалог.
Ткаченко ставит не космистский вопрос о тотальном воскрешении умерших – прошлое мертво – а вопрос о проактивной памяти, о создающей и додумывающей рефлексии. Например, невозможно, да и не нужно воскресить распадающиеся уже сто лет по всей стране памятники архитектуры «второй руки» - разбросанные по давно разоренным усадьбам церкви – эти конструкции лишены содержания и даже самая их форма прекрасна в основном как мечтательное воспоминание – но можно заставить их ярко заблестеть еще раз, привлечь к ним внимание, выстроив вокруг них временный супрематический контекст (серия «Памятники»).
Так и кости в проекте «Герои» – это предмет вполне себе сакральный, с которым автор обращается с уважением – но они вынужденно рассказывают какую-то не свойственную им, но свойственную автору (и зрителям) историю.
В.Дудченко