Именно поэтому исповедь являлась для ордена драгоценным источником сведений и средством завоевания тысяч приверженцев. Ни одного из возможных приверженцев иезуиты не желали испугать строгостью или оттолкнуть осуждением злодеяний. Иезуит Филлуциус поучал: «Самое поверхностное раскаяние достаточно, чтобы получить отпущение. Достаточно, если кающийся выразил раскаяние совершенно неопределённое или хотя бы заявил о своём желании раскаяться».
Иезуит Тамбурини прямо говорил: «Исповедуя важное лицо, надо относиться к нему гораздо снисходительнее, чем к простому смертному, чтобы излишней строгостью не внушить ему отвращения к таинству исповеди».
Иезуит Гризель хвастал, что «в четверть часа столковался бы в исповедальне с самим дьяволом». И так как любое преступление знатного человека отцы-иезуиты готовы были объявить невинной шалостью, — князья и феодалы, алчные дворяне, хищники-купцы волокли в исповедальню всю грязь и мерзость своих насилий и обманов. Они уходили оттуда «примирённые с богом».
Короли и вельможи в лице иезуитов находили покладистых и беспредельно снисходительных божьих представителей, — а иезуиты, охотно прикрывая любые грехи и преступления, не раздражали властителей докучными назиданиями и упрёками, а убаюкивали их совесть сладкими словами, постепенно втираясь в доверие государей и исподволь подчиняя их своему влиянию.
Иезуитам было очень важно выведать, например, секреты у барских слуг, и поэтому исповедникам внушалось: «не считать грехом, если слуги вознаграждают себя сами, считая своё жалованье недостаточным». Таким образом поощрялось любое воровство, коль скоро проворовавшихся слуг можно было сделать своими шпионами.
Из исповедальни иезуита мог выйти с самодовольным видом магнат, «прощённый богом» за лютую расправу над крестьянами; из неё мог выйти вполне утешенным убийца; но если скромный человек признавался в том, что он не уплатил церковной десятины, — из уст обычно снисходительного исповедника раздавались гневные слова укоризны, которой не могло смягчить указание на нищету.
Охотно прощавшие все злодеяния, губительные для тысяч людей, иезуиты становились беспощадными, как только затрагивались интересы церкви и церковной казны. Вся мораль иезуитов заключалась в том, чтобы интересы миллионов людей сознательно принести в жертву интересам католической церкви.
Наряду с проповедью и исповедью целям иезуитов служила созданная ими школа. Иезуитов нисколько не беспокоило невежество миллионов людей, не знавших грамоты и прозябавших в беспросветной темноте. Как раз наоборот. Эти лукавые и пронырливые плуты только и могли ловить рыбу в мутной воде народного невежества.
Поэтому свою школу иезуиты создавали не для деревенской детворы, не для миллионов тружеников, а для «избранной» молодёжи: для сыновей феодалов, чиновников и купцов, а также для тех наиболее способных юношей скромного происхождения, которых они рассчитывали в дальнейшем превратить в иезуитов.
Иезуитская школа была бесплатной. Всё школьное преподавание, всё воспитание в стенах школы и школьного общежития было подчинено одной задаче. Эта задача заключалась в том, чтобы обезличить и выхолостить сознание воспитанника школы, подчинить его целям и принципам иезуитского ордена, растлить его совесть грязной и лукавой иезуитской моралью и сделать выученика иезуитов безличным и послушным инструментом, рабом своих начальников, холопом алчной и жестокой церкви.
Долг повиновения младшего старшему следующим образом определял сам Лойола: «Подчинённый должен смотреть на старшего, как на самого Христа; он должен повиноваться старшему, как труп, который можно переворачивать во всех направлениях; как палка, которая повинуется всякому движению; как шар из воска, который можно видоизменять и растягивать во всех направлениях; как маленькое распятие, которое можно поднимать и которым можно двигать как угодно».
«Наши братья, — учил Лойола, — должны блистать истинным, безусловным послушанием, отречением от всякой воли и собственного суждения...» «Если бы бог, — говорил он далее, — дал тебе в повелители животное, лишённое разума, ты должен был бы, не колеблясь, подчиниться ему, потому что так угодно богу». Лойола не случайно воспевал и возвеличивал слепоту мысли и воли, говоря: «Полное послушание слепо, — и эта слепота составляет мудрость и совершенство человека».
Считалось, что сам бог действует в лице орденского начальства; и ради внедрения этой мысли орденский устав упоминал о том, что генерал ордена является представителем Христа, ровнёхонько... 500 раз!
С этим слепым, не знающим сомнений послушанием было связано особое понятие «коллективной совести».
