Между Парижем и Цюрихом 650 километров. Между премьерами «Травиаты» Верди в Парижской национальной опере и и “Средства Макропулоса» Яначека в Цюрихской опере десять дней.
Между австралийцем Саймоном Стоуном, несколько лет назад взорвавшим видавший виды европейский драматический театр, а теперь делающим первые шаги на оперном поприще, и нашим соотечественником Дмитрием Черняковым, который давно и прочно занял важное место на вершине музыкального театра в мире, казалось бы целая пропасть.
Но отринув сложные концепции, без которых сегодня трудно представить оперную сцену, в своих новых спектаклях оба режиссера предлагают очень простую и ясную идею: в мире гламурных звезд, оперных див, рекламных образов синонимом счастья все равно остается не успех, а простое желание жить и любить.
Саймон Стоун два месяца назад поставил достойный спектакль – «Медею» Керубини на Зальцбургском фестивале. Возможно потому, что уже ставил Медею, а в театре у него есть свое кредо: он не осовременивает сюжет, а пишет новую пьесу по мотивам заданного (не этого ли сегодня все время требуют реакционеры от театра?).
С Верди у него вышло несколько хуже, возможно потому, что любому театральному режиссеру для работы нужна хорошая драматургия, настоящий текст.
Спектакль показал, что Стоун еще не освоился в опере. Хотя его идея превратить Виолетту Валери в звезду бьюти-бизнеса сама по себе находится в общетеатральном мейнстриме.
Узнав о своем диагнозе из заключений врача (мы видим эпикриз в видеопроекции), она решает попробовать в жизни все, например, усердно доит живую корову во втором акте, правда ведро остается пустым.
Альфред в этом время, точно Челентано в знаменитой комедии, мнет ногами виноградные грозди, но пластиковый виноград так и остается целым. Так и человеческие связи не хотят выстраиваться на сцене: папаша Жермон отчаянно поет «Di Provenza» в зал, хотя должен обращаться к сыну.
«Травиата» – лакомый кусок для режиссера в первом акте, здесь каждый может найти современное воплощение буржуазного полусвета. Но дальше обычно наступает полный провал: я знаю мало спектаклей, в которых второй акт был поставлен лучше первого. И черняковская «Травиата» в Ла Скала – одна из них.
Стоун противопоставляет первому акту с яркими рекламными образами, которые проецируются на гигантские экраны, поставленные углом, внутреннюю стерильность этого угла, в котором все мизансцены решены как набор силуэтов. Даже чистая и гладкая живая корова скорее выглядит арт-объектом в этом белом мире, где отличить живое от мертвого, искусственное от настоящего практически невозможно.
Но пока режиссер и сам запутывается в этом новом старом оперном мире, лишь иногда спектакль вдруг вызывает живые эмоции, и в Париже на время он становится неожиданно тонким именно в финале дуэта Виолетты и Жермона-старшего, да в сцене быстрого прощания героини с Жермоном-младшим. Она решена как встреча в сельской кантине, где на фоне беззаботной жизни проблемы героев внезапно выглядят особенно выпукло.
Но обрисовка этих проблем Стоуну совсем не удается: мы так и не понимаем, чем эта современная «оступившаяся» с раком в легких отличается от чахоточной героини Дюма-Верди.
Когда режиссер не чувствует себя уверенно в том, что ставит, это всегда заметно для зрителя, которому не раз захочется крикнуть: «это уже было»! И в спектакле Стоуна так и происходит: бал у Флоры напоминает сборище фриков, которых часто использует другой австралийский режиссер – Барри Коски. А в финале Альфред забирается на краешек хосписной кровати Виолетты, но видно, что ему неудобно даже сидеть, не то, что петь.
Это напомнило мне мемуары Николая Гедды, где он описывал, как пытался усидеть на краешке шелкового покрывала, на котором лежала «умирающая» Монсеррат Кабалье.
Парижская опера сегодня стремительно превращается в туристическое место, поэтому кастинг певцов меня лично почти ни разу не увлек за три вечера. Разве что тенор Хавьер Камарена и Игорь Головатенко в беллиниевских «Пуританах» подарили ощущение, что ты находишься в одном из лучших мировых оперных центров.
В моем спектакле «Травиата» же пел второй состав, который был просто серым и скучным, а исполнительница партии Виолетты Зузана Маркова с ее спортивной фигурой модели была настолько не похожа на умирающую, что даже бы упомянутая Кабалье подходила бы лучше к этому образу.
Дирижер Микеле Мариотти не смог вдохнуть в этот спектакль жизнь, публика скучает и во время бесконечного движения сценического круга, и во время трансляций на экраны банковских счетов и бегущей новостной строки, вот разве корова вызывает живой интерес в зале.
В финале, когда Виолетта уходит в дым и яркий свет, точно какой-нибудь Дон Жуан, становится окончательно ясно, что Стоуну пока не стоит хвататься за постановки «взрослых опер» на таких престижных сценах.
Спектакль должен был транслироваться 24 сентября в кинотеатрах по всему миру, но объявленная забастовка французских профсоюзов, которые борются с новой пенсионной реформой во Франции, привела к отмене представления в этот день. Парижская опера вообще непредсказуема, здесь часто можно нарваться на забастовки и отмены, а на моем спектакле «Мадам Баттерфляй», например, сломался компьютер.
Opéra De Paris отменяет показ “Травиаты” из-за забастовки
В легендарном спектакле Роберта Уилсона, который вроде бы последний раз показывается, не смогли поменять декорации и второй акт шел в концертной версии, что особенно нелепо выглядело именно для постановка этого режиссера-художника.
В Цюрихе, по понятной причине, все более предсказуемо, хотя премьера оперы «Средство Макропулоса» Яначека не вызвала такого ажиотажа, как парижская «Травиата», на все представления которой билеты были проданы буквально в первые два дня продажи.
В Цюрихе зал был полон, но без аншлага. Как всегда, много людей прилетело на премьеру из России. Примерно такая же ситуация была в июне на премьере «Сказки о царе Салтане» Римского-Корсакова в Брюсселе, но тогда мы увидели все же один из лучших спектаклей режиссера, во всех смыслах выдающаяся работа Дмитрия Чернякова и дирижера Алена Алтиноглу. В этом спектакле были запоминающиеся работы Светланы Аксеновой, Богдана Волкова, Ольги Кульчинской.
Безмятежность закончилась
В Цюрихе, где Черняков уже ставил одну из лучших опер Яначеа – «Енуфу», на сцене царит одна артистка – Эвелин Херлитциус в партии Эмилии Марти.
Фантастическая пьеса Карла Чапека переделана композитором в оперу про оперу, про жизнь великой примадонны, вечной женщины и вечной артистки. Без такой харизматической личности, как Херлитциус, эту оперу невозможно представить.
Но Черняков идет в своем спектакле дальше: узнав во время увертюры о своем диагнозе (неоперабельный рак), она решает нанять режиссера, купить два — нет, три — платья и сыграть свою коронную роль. Поэтому действие спектакля все время проходит в одной декорации буржуазного салона, каких и сегодня немало в том же Цюрихе, но в финале стены его разъезжаются и мы видим на сцене публику, которая тоже внимала этому бенефису примадонны, этому танцу со смертью.
И не нужны никакие фантастические или утопические мотивы Чапека, чтобы понять, каково это для великой артистки закончить жизнь на сцене, в шикарном платье, в гриме, окруженной коллегами и поклонниками.
Опытный режиссер в этом спектакле не перегружает действие концептуальными решениями, он, как опытный хирург сшивает все, что сократил Яначек для оперы, проясняя поведением актеров, их мимикой, пластикой взаимоотношения героев. Но все равно главная на сцене Херлитциус и все остальные певцы, скажем, опытный баритон Скотт Хендрикс в партии Пруса, выглядят всего лишь статистами.
Сопрано, перепевшая множество самых зверских партий в операх Вагнера, Штрауса, современных композиторов, уже, конечно не может похвастаться красотой голоса. Но ее поиск нового репертуара, а не эксплуатация давно впетого, тоже достоен уважения. Тем более, что партия эта у Яначека написана так, что надо скорее родиться Элиной Макропулос.
И Херлитциус демонстрирует в спектакле Чернякова, что она абсолютная примадонна и вечная женщина. В этом ей помогает и очень профессиональный чешский дирижер Якуб Груша, для такого спектакля, безусловно, важно, что дирижер понимает мелодику чешского языка. Яначека сегодня не переводят, и правильно делают, любой перевод убивает его музыку.
Два режиссера на открытии сезона двух театров предлагают нам спектакли, которые призваны привлечь публику, как газетный некролог. Ведь ничего сегодня не продается дороже, чем смерть звезды кино, шоу-бизнеса, спорта.
Но за броскими заголовками скрываются просто люди. И молоденькая Валери, и прожившая долгую жизнь Марти, уходят из жизнь в тот момент, когда оказываются лишены простой жизни, желанной любви.
В цюрихском спектакле героиня использует формулы из либретто по пьесе Карела Чапкека, чтобы описать свою жизнь. Все вокруг умирают! Смерть ровняет звезду с ее фанатами и ее хейтерами, под обложкой ослепительного золотого платья, как в первом акте стоуновской постановки, оказывается все та же смертная плоть, которой нет уже дела до шумного успеха, удачных контрактов, больших гонораров.
Вечный сюжет «Смерть и девушка» продолжает будоражить и постановщиков, и зрителей. Поэтому за 4 дня в Париже и Цюрихе я увидел бесконечные его вариации и в описанных постановках, и в «Мадам Баттерфляй» Уилсона, и в «Пуританах», которых лишил счастливого финала французский режиссер Лоран Пейи.
Если прочитать все, что пишут журналисты в таком случае (чудовищная смерть, невосполнима утрата, внезапный уход из жизни), то особенно интересно наблюдать за тем, как режиссеры стараются содрать панцирь мнимого успеха и показать нам своих героинь просто женщинами. Которые и в 23 года, и в 337 лет мечтают только он недостижимой радости простой любви.