В дом маршала Ла Шатра явилась депутация иезуитов, побуждавших маршала немедленно отказаться от командования войсками и от выступления в поход.
Много шуток и острот можно было после этого услышать в харчевнях, где каждый раз с добавлением всё новых и новых подробностей рассказывали о том, как вспыльчивый маршал выпроводил из своего дома назойливых отцов-иезуитов.
Только один иезуит, казалось, не разделял пылкого «негодования» своих собратьев. Это был королевский духовник отец Котон. Он и в эти дни, как всегда, был олицетворением весёлого благодушия и самой радушной жизнерадостности. Своей неизменной улыбкой на сытом и круглом лице он как бы давал понять, что никакие политические треволнения не в состоянии рассорить его с «духовным сыном» — королём Генрихом IV.
Впрочем, осторожные люди полагали, что король напрасно доверяет хитрому духовнику. Говорили, что отец Котон имеет тайный приказ ладить со строптивым государем и неустанно следить за каждым его шагом... Генрих IV пренебрегал намёками и шутливо называл весёлого духовника Котона своим «мудрым Катоном».
Военные приготовления продолжались, и маленьким парижанам по-прежнему доставляли огромное наслаждение кавалькады вооружённых всадников и тяжеловесные пушки то громыхавшие, то застревавшие в грязи немощёных улиц.
Внезапное событие разом всё изменило... Король Генрих IV был убит юношей Равальяком, который прыгнул в проезжавший мимо королевский экипаж и с неистовым ожесточением несколько раз пронзил короля кинжалом. Взволнованные парижане и негодующие солдаты единодушно считали виновниками убийства иезуитов.
Как только королевский духовник узнал о случившемся, он поспешил в Лувр к трупу короля, лежавшему под чёрным суконным пологом. «О, кто злодей, убивший этого доброго государя, этого святого короля, этого великого короля!» — восклицал отец Котон, подымая при каждом возгласе вверх и глаза и руки. «Не гугенот ли он?» — добавил он, окидывая тревожным и быстрым взглядом круг молчаливых царедворцев. Гофмаршал, не поднимая головы, ответил: «Нет, это римский католик!» — «Ах, как жаль, что это не так!» — вырвалось из груди королевского духовника. Чей-то голос из задних рядов многозначительно добавил: «Гугеноты так не шутят!» Отец Котон поспешил отступить. Он закрыл лицо руками, привёл в движение локти и плечи, что должно было означать скорбное рыдание, и, пятясь, вышел из зала.
В тот же вечер неугомонный королевский духовник навестил Равальяка в тюрьме, двери которой раскрылись перед «другом» убитого короля.
Один из современников рассказывает, что, покидая узника, отец Котон строго и назидательно сказал ему: «Смотрите же, не введите в беду добродетельных людей...» Затем, прежде чем закрыть за собой дверь тюремной камеры, прибавил: «Я буду ежедневно поминать ваше имя на литургии!»
Париж шумел и напоминал собой потревоженный муравейник. Парижане вспоминали, что в 1594 г. воспитанник иезуитов Жан Шастель покушался на жизнь короля, и это повлекло за собой изгнание иезуитов из Франции на несколько лет. Священник церкви Варфоломея в своей проповеди стал смело обличать иезуитов. Он ссылался на книги известных иезуитов Марианны и Бекануса, оправдывавших насилия и цареубийство.
Негодующий проповедник говорил, что «одно из главных человеколюбивых занятий иезуитов состоит в том, что они рано отсылают в рай души тех королей и принцев, которые не покровительствуют им так, как им хочется, или которые, по их мнению, не являются добрыми католиками».
Речь эта передавалась из уст в уста. Весь Париж узнал её содержание. Все готовы были обвинять иезуитов, все ждали результатов следствия и суда над Равальяком.
На эти подозрения и упрёки, на гнев и неприязнь взволнованной столицы иезуиты ответили торжественной комедией. Когда-то лукавый духовник отец Котон упросил Генриха IV завещать своё сердце ордену иезуитов, который желал хранить сердце короля после его смерти как драгоценную реликвию.
И вот чёрная процессия иезуитов направилась от Лувра к церкви святого Антония. Бережно несли иезуиты гипсовую урну, в которой лежало сердце, извлечённое хирургом из груди убитого короля. Народ шёл следом за иезуитами, которые своим поведением пытались доказать полную невиновность и безмерную скорбь. Просторную церковь заполнила толпа. У алтаря водружена была урна. Лучший иезуитский проповедник медленно поднялся на кафедру, с минуту постоял, потупив взор, затем поднял глаза вверх, приложил руки к груди и наконец заговорил. Речь его от слова до слова записал и сохранил один из друзей короля — Пьер Д’Этуаль.
«Увы!.. Увы!.. — начал свою речь проповедник прерывающимся и дрожащим голосом, — где взять нам достаточно перьев, языков, ума, чтобы написать на вечные времена, чтобы живо изобразить великую любовь и благодеяния, оказанные нашему ордену, его покорнейшим, преданнейшим и послушнейшим служителем? »
Шестая часть. Продолжение в седьмой части.